Войдя в Совет безопасности вместе с новым премьер-министром Валентином Павловым, сменившим заболевшего Рыжкова, Янаев вскоре подтвердил существенное смещение центра тяжести в высшем эшелоне власти в сторону сторонников жесткого административного режима. Несколько месяцев спустя шесть из девяти членов нового Совета войдут в состав ГКЧП, организовавшего антигорбачевский путч в августе 1991 года.
Разумеется, демонстративно отодвинутые от власти либералы испытывали шок, а помощники Горбачева Черняев и Шахназаров, не скрывая своего разочарования, заявляли, что объявленные решения ставят крест на перспективах продолжения задуманных реформ. Тем не менее в частных разговорах с ними, а также с другими своими давними соратниками, Яковлевым и Примаковым, которые восприняли этот шаг не столько как личное предательство, сколько как измену их общим планам и надеждам, Горбачев пытался всех успокоить. Принятые решения он объявлял тактическим отступлением и объяснял их необходимостью «дать передышку» обессиленному темпом реформ обществу и желанием нейтрализовать реваншистские замыслы консерваторов.
Годом ранее он уже использовал этот аргумент в своем разговоре с Франсуа Миттераном в Киеве через месяц после падения Берлинской стены, добиваясь от своих западных партнеров помощи в том, чтобы притормозить «военный марш» немцев к объединению Германии. «Если мы не сможем поставить этот процесс под наш общий контроль, — говорил он французскому президенту, — имейте в виду, на моем месте в Кремле вы увидите генералов». Тогда западные лидеры считали, что Горбачев умышленно преувеличивает опасность военного реванша правых, чтобы предупредить возможные попытки Запада использовать перемены в Восточной Европе для изменения в свою пользу стратегического равновесия между НАТО и Варшавским договором.
Однако тогда Горбачев не преувеличивал зревший потенциал протеста не только внутри партийной номенклатуры, но и среди военных, считавших, что прогресс в отношениях с Западом оплачивается односторонними уступками с советской стороны. Как раз в ноябре 1990 года во время подписания в Париже Договора о сокращении обычных сил и вооружений в Европе будущий путчист маршал Язов, хотя и поставил под ним свою подпись, но в разговорах с другими членами советской делегации не скрывал своего неудовольствия: «Этот договор означает, что мы проиграли Третью мировую войну, не сделав ни одного выстрела».
Включая Язова и других своих консервативных критиков в Совете безопасности и намереваясь сделать «передышку» в реформах, Горбачев пытался убедить своих друзей-реформаторов и, верятно, самого себя в том, что он получает выигрыш во времени для подготовки следующего этапа реализации своей основной программы.
Однако эта схема превратилась в ловушку, потому что, укрываясь за спиной консерваторов, которых он хотел использовать как щит от угроз со стороны силовиков, Горбачев неизбежно превращался в их заложника. Начиная с января 1991 года уже не сам президент, даже облеченный новыми полномочиями, а новая «хунта», которой он себя окружил, определяла за него приоритеты во внутренней политике и методы ее реализации. Не откладывая дела надолго, силовой блок, получивший расширенные полномочия в руководстве страной, решил на конкретном примере продемонстрировать решимость центра поставить заслон на пути, ведущем к распаду страны.
Этим примером должна была стать Литва, первая советская республика, официально заявившая о намерении выйти из СССР и уже поэтому заслуживавшая того, чтобы получить урок.
Испытание Вильнюсом
Тринадцатого января в столице Литвы Вильнюсе спецотряд советских войск «Альфа» при поддержке танков штурмовал и оккупировал здание национального телецентра, находившегося под контролем мятежного республиканского парламента. Погибло 14 человек.
Эта операция должна была стать заключительным эпизодом сценария, по которому «отрядам рабочих», выступивших против «сепаратистов», предстояло спровоцировать столкновения с полицией в городе и, таким образом, дать повод для вмешательства военных, уже присланных из Москвы.
Представители мифического Комитета национального спасения, о котором раньше никто в республике не слышал, должны были потребовать отставки председателя Литовского сейма Ландсбергиса и введения в Литве режима президентского правления.
Эта схема поразительно напоминала сценарии, разрабатывавшиеся НКВД еще в 1940 году, когда Москва приступила к поглощению прибалтийских государств в соответствии с секретными протоколами пакта Молотова — Риббентропа и, кстати, едва не была применена в Финляндии, где встретила решительное сопротивление финнов.
Другую историческую аналогию, подтверждающую, что спецслужбы всего мира мало различаются по уровню своей изобретательности, можно провести с бесславной попыткой американского ЦРУ организовать в апреле 1961 года высадку десанта кубинских эмигрантов в заливе Кочинос с целью свергнуть режим Фиделя Кастро.
Задуманная стратегами КГБ операция по восстановлению в Литве «конституционного порядка» закончилась таким же фиаско, как и авантюра их коллег из ЦРУ, несмотря на то что для руководства ею из Москвы в Вильнюс заранее прибыли два высших чина — генералы Валентин Варенников и Виктор Ачалов. Если американских агентов, высадившихся в заливе Свиней на Кубе, подвело отсутствие обещанной ЦРУ авиационной поддержки, то планы литовских «рабочих» сорвали бронетранспортеры и танки «Альфы», прибывшие на место предполагаемых столкновений раньше, чем они начались.
Тем не менее жертвы среди защитников вильнюсского телевидения были вполне реальными, и они драматическим образом усугубили политический урон, нанесенный этой спецоперацией Горбачеву и его попыткам стабилизации обстановки в стране. Сразу после объявления плачевных результатов операции «Альфы» ему пришлось иметь дело с тремя новыми кризисами: резким обострением отношений со всеми тремя прибалтийскими республиками, взрывом политических страстей в Москве и осложнением отношений с США.
Горбачев несколько дней молчал, потом выступил перед Верховным Советом, осудив применение насилия и выразив соболезнования семьям погибших. Он собирался поехать на похороны и попросил Яковлева подготовить проект выступления. Поездка не состоялась. Утверждали, что его убедил не ехать один из организаторов вильнюсской спецоперации Крючков под предлогом невозможности обеспечить его безопасность. Яковлев мне говорил, что, по его мнению, Горбачева отговорила от поездки Раиса Максимовна, опасаясь, что жертвой провокации или новой «спецоперации» может стать он сам.
В отличие от Джона Кеннеди, взявшего на себя личную ответственность за провал авантюры в заливе Кочинос, советский президент заявил, что не был в курсе подготовки вильнюсской операции и не давал согласия на ее проведение.
Когда несколько лет спустя я спросил бывшего министра внутренних дел Вадима Бакатина, был ли, по его мнению, Горбачев осведомлен о планах КГБ, он сказал, что Крючков, Язов и Пуго не сообщали Горбачеву о своих подлинных намерениях. «Зная о патологическом отвращении Горбачева ко всему, что связано с насилием, они не сообщили ему, что будет использована армия и в ходе операции могут быть жертвы. Вообще в вопросе о применении силы Горбачев — полная противоположность Ельцину, который может сначала ударить, а после размышлять».
Разумеется, вильнюсская драма вызвала бурные дебаты в советском парламенте. Белорусский писатель Адамович еще накануне, выступая на съезде, предупредил президента: «Михаил Сергеевич, вокруг вас остались только эполеты. Эти люди спровоцируют кровопролитие и вытрут об вас свои руки, запачканные кровью».
Но помимо непосредственных последствий событий в Вильнюсе, повторившихся в аналогичной форме, хотя и без такого количества жертв, в Риге, Горбачеву надо было иметь дело с серьезным осложнением его отношений с оппозицией и ее безусловным лидером Ельциным.
Максимально используя ловушку, в которую попал Горбачев в Вильнюсе, и развивая свое политическое наступление против него, Ельцин отправился в Вильнюс и Таллин во главе «миссии солидарности» российского парламента, призвал к признанию независимости трех прибалтийских республик и потребовал отставки Горбачева, заявив, что страна наблюдает «агонию режима».
Неделю спустя Горбачев, решив внести ясность в свою позицию, выступил с осуждением применения силы против мирного населения. В личном письме Джорджу Бушу, переданном им через нового министра иностранных дел Александра Бессмертных, он написал, что использование силы противоречит его взглядам и операции, подобные вильнюсской, не повторятся.
Примерно в тех же выражениях он объяснил обстановку бывшему американскому президенту Никсону, позднее приехавшему в Москву с «исследовательской миссией», которую ему поручил Буш.
Отвечая на вопросы Никсона относительно событий в прибалтийских республиках и исключения либералов из его окружения, Горбачев сказал: «Вы должны понять мою ситуацию. Радикальные реформы, которые я начал, не только провоцируют сопротивление влиятельных групп, чьи интересы они затрагивают, но и сказываются на положении обычных людей. Я должен это учитывать. Это объясняет тактическую паузу, которую я взял».
Черняев, написавший было в разгар вильнюсских событий Горбачеву заявление об отставке, с облегчением констатировал в своем дневнике, что его шеф не изменил своим принципам и всего лишь предпринял «неуклюжий маневр».
На самом деле вильнюсский «маневр», осложнив отношения президента с его остававшимися союзниками слева, не позволил ему заручиться поддержкой правого фланга. Не испугав никого, провозглашение «сильного режима» вместо того, чтобы обепечить желаемую стабилизацию, привело к обратному результату: перспективе неизбежного выхода прибалтийских республик из СССР.
Что же касается руководителей спецслужб, ответственных за провал операции, выявившей их некомпетентность, они предпочли объяснить ее неудачу «предательством» Горбачева. Президент, по их мнению, проявил «слабость» и неспособность «идти до конца», что, с их точки зрения, означало пролить кровь, чтобы поставить на место лидеров сепаратистов. После произошедшего они пришли к выводу, что не могут положиться на своего главнокомандующего, который «сдаст» свои войска в случае неудачи.