Работа над текстом, объявляющем о создании Содружества Независимых Государств, была закончена поздно ночью и, поскольку в это время машинистка, вызванная в «Вискули», уже давно спала, один из авторов текста Егор Гайдар оставил рукописные листки на коврике перед ее дверью. Проснувшаяся ранним утром машинистка спровоцировала всеобщую панику, объявив, что она ничего не нашла, — в процессе экстренного расследования документ обнаружили в мусорном баке, куда его выбросила, найдя под дверью, пришедшая уборщица.
Текст был напечатан и представлен на одобрение трех лидеров, собравшихся в Охотничьем зале. На этот раз «разделка» предстояла не охотничьему трофею, а огромному государству с 286 млн жителей, которое через год должно было отмечать свое 70-летие. Церемония состояла в чтении вслух поочередно разделов общей декларации. Каждый одобренный пассаж отмечался «зубровкой» местного производства.
На каком-то этапе, когда речь зашла об уточнении границ, Кравчук задал Ельцину каверзный вопрос относительно Крыма: «Что с ним будем делать, Борис Николаевич?» Ельцин, находясь в приподнятом настроении и готовый отблагодарить украинского собрата за услугу в реализации его замысла по освобождению от обременительного «Союза с Горбачевым», отрезал: «Забирайте!» В результате в обмен за подаренную Ельцину возможность взятия Московского Кремля украинский президент получил страну с границами, о которых не мечтали даже наиболее радикально настроенные украинские националисты.
Некоторое время спустя сценарист этой политической спецоперации Геннадий Бурбулис, заслуги которого Ельцин тоже отметил, позволив ему подписать вместе с ним от имени Российской Федерации итоговый документ, отвечая на вопрос начальника Генштаба генерала Моисеева «Для чего команда Ельцина так торопилась покончить с Союзом?», сказал: «Это был самый счастливый день в моей жизни. Теперь над нами никого больше не было».
Пройдясь по всему тексту, члены «тройки» поздравили друг друга, чокнулись и перешли к его подписанию. В зал внесли извлеченный из подсобного помещения стол, пригласили пятерых журналистов, представлявших местную прессу, и фотографа. Так, в 14:17 в воскресенье 8 декабря 1991 года лидеры трех советских республик подписали заявление о том, что «СССР как субъект международного права и как геополитическая реальность» перестает существовать. В соответствии с этим заявлением СССР должен был быть заменен Содружеством Независимых Государств, открытым для присоединения других возможных членов.
Работая в спешке, авторы текста не позаботились об уточнении некоторых важных моментов, и в частности вопроса о механизме контроля за ядерной кнопкой. Получалось, что, следуя общему принципу равного разделения между ними наследства уже бывшего государства и с учетом того, что на территории всех трех республик находилось ядерное оружие, каждый участник «тройки» получал к ней доступ. Таким образом, судьба вооруженных сил и ядерного оружия некоторое время осталась подвешенной в воздухе: объединенные вооруженные силы СНГ быстро распались, а недавнее заявление Ельцина о намерении «сохранять и поддерживать под объединенным командованием общее военно-стратегическое пространство, включая единый контроль над ядерным оружием», оказалось пустым звуком.
Каверзный вопрос о том, сколько пальцев отныне имеют возможность нажать на ядерную кнопку бывшей второй мировой сверхдержавы, был мне задан два дня спустя на очередном брифинге для прессы. Иностранный журналист, желавший мне его задать, никак не мог справиться с кнопкой микрофона. Я посоветовал ему, если он хочет, чтобы она сработала, нажимать на нее не тремя, а одним пальцем. Что же до того, как представляют себе три республиканских лидера механизм обеспечения защиты СНГ в случае ядерного нападения, сказал, что у меня никакой информации нет.
Находясь в приподнятом настроении после объявленного ими исторического решения, три сообщника тем не менее нервничали, понимая, что им предстоит пережить последствия только что спровоцированного геополитического землетрясения. Одной из первых забот лидеров «тройки» была, естественно, необходимость выяснить, как отреагирует на новость об упразднении СССР советский президент, которого они решили «уволить».
Поэтому надо было обезопасить себя от возможной силовой реакции. В «Вискули», например, для ареста участников собрания вполне могло быть направлено подразделение спецназа Кремля, поскольку они фактически действовали как банальные заговорщики, замыслившие антигосударственный переворот по типу августовского путча.
Чтобы застраховать себя от этого, требовалось обеспечить как минимум нейтралитет военных. Поэтому сразу после церемонии подписания последовал телефонный звонок Ельцина маршалу Шапошникову, назначенному в августе по инициативе Ельцина новым советским министром обороны взамен Язова. На этот раз российский президент делал маршалу новое предложение — стать командующим объединенными вооруженными силами Содружества Независимых Государств, которое рождалось в Беловежской Пуще.
Получив согласие Шапошникова, беловежские «лесные братья» лишали Горбачева гипотетической возможности опереться на армию для нейтрализации нового путча, если бы он этого захотел.
По всей вероятности, звонок Ельцина заместителю Шапошникова моему однофамильцу Павлу Грачеву был сделан с той же целью. Теоретически «сдавший» своего Верховного главнокомандующего маршал Шапошников мог бы присоединиться в Лефортове к своему предшественнику маршалу Язову, совершившему то же самое в августе, но Шапошникову повезло больше.
Заручившись поддержкой военных, Ельцин уже мог примерить на себя облачение руководителя второй мировой сверхдержавы и решил сообщить Джорджу Бушу о самоубийстве исторического противника США. Козырев в переговорах с телефонистками Госдепа, а потом Белого дома долго объяснял им, кто и почему хочет срочно поговорить с американским президентом. В конце концов Ельцина соединили с Бушем.
В разговоре с «дорогим Джорджем» он упомянул, что делится с ним доверительной информацией, поскольку Горбачев еще не поставлен в известность. «Учитывая наши дружеские отношения, — сказал он Бушу, — я решил позвонить вам первому». Пораженный неожиданным сообщением, поступившим от «друга Бориса», Буш отреагировал сдержанно. Положив трубку, он сказал своим помощникам: «Похоже, что Ельцин решил распустить СССР. Я задаю себе вопрос, не приведет ли это к новым потрясениям».
После этого пришло время поставить Горбачева перед свершившимся фактом. И Ельцин, и Кравчук предпочли отказаться от этой неблагодарной миссии. Она выпала на долю принимавшего гостей — Шушкевича. Когда он дозвонился до Горбачева, два других участника беловежской операции были неподалеку.
Чтобы предостеречь советского президента от импульсивной реакции, Шушкевич сразу сказал ему, что маршал Шапошников «в курсе дела». Когда разъяренный Горбачев потребовал к телефону Ельцина, Шушкевич ответил, что тот не может взять трубку, поскольку разговаривает с Бушем. Горбачев взорвался: «Вы позволяете себе разговаривать с американским президентом, даже не поставив в известность собственного. Это позор!» Он потребовал, чтобы члены «тройки» на следующий день прибыли в Москву для отчета.
Подойдя к телефону, Ельцин сказал, что приедет на встречу один, поскольку Кравчук уже уехал. Это было почти правдой, поскольку украинский президент торопился поскорее покинуть «место преступления», опасаясь, что на участников встречи с неба падет гром или парашютисты, посланные Москвой. Позднее Кравчук и Шушкевич объяснили свой отказ приехать в Москву тем, что опасались ареста. Ельцин в качестве представителя всех троих получал, таким образом, «запечатанный мандат», который он не мог бы изменить.
Тем не менее на следующий день в телефонном разговоре с шефом кабинета Горбачева Григорием Ревенко Шушкевич, крайне взволнованно и «всхлипывая от эмоций», объяснил, что не приехал, поскольку не спал всю ночь и должен осмыслить все, что «произошло очень стремительно и неожиданно». Естественно, добавил он, «если Михаил Сергеевич и Борис Николаевич договорятся расширить состав участников их встречи, он, разумеется, приедет».
В последующие годы многие критики Горбачева и в их числе августовские путчисты — Язов, Крючков и Лукьянов — осуждали его за то, что он не послал в Беловежье армию или спецназ для ареста заговорщиков. Это по меньшей мере парадоксально, потому что они сами по невыясненным причинам не решились арестовать Ельцина в августе.
После того как три президента пока еще советских республик договорились распустить СССР, Горбачев оказался, может быть, перед самым трудным выбором в своей жизни политика. Он был законно избранным президентом союзного государства, главой второй мировой ядерной державы и Верховным главнокомандующим чудовищного по мощи военного арсенала. Но в ту ночь Шушкевич и его гости могли не опасаться за свою безопасность. И не потому, что второй раз за четыре месяца министр обороны СССР, нарушив присягу, перешел на сторону политических противников президента.
Горбачев не собирался прибегать к силе потому, что, как и на предыдущих этапах перестройки, не желал спровоцировать политический конфликт, который мог бы перерасти в гражданскую войну. Для некоторых это было признаком слабости национального лидера, непростительной в условиях России. Но, может быть, именно это качество делало из него политика, больше подходящего для того, чтобы изменить Россию, чем управлять ею.
Конечно, решение о роспуске Советского Союза, принятое участниками беловежской встречи, было таким же антиконституционным преступлением, как и попытка создания ГКЧП. Однако если ее участники избежали участи августовских путчистов, то произошло это не столько из-за того, что маршал Шапошников, подобно Язову, присоединился к заговорщикам. Это случилось в силу того, что политический ресурс перестройки к тому времени оказался исчерпанным, а госпереворот, совершенный в Беловежье, в отличие от путча, не тянул страну в прошлое, а сулил, хотя и неясное, но по крайней мере еще не испробованное будущее.