Несколько дней спустя Горбачев ответил на вопрос сам в развернутой и категоричной форме: «Считаю, что государственный деятель, использующий армию для достижения своих политических целей, должен быть проклят. Армию надо использовать по ее прямому назначеннию. Политика, рассчитывающая пустить в ход танки, не достигает цели. Это тупик».
Вместо того чтобы спасать государство с помощью армии и спасаться самому, он попробовал обратиться за помощью к вызванным им к жизни общественным силам и конституционным структурам, надеясь, что они поддержат и выручат его как в августе.
Однако в дни, последовавшие за беловежским переворотом, обнаружилось, что Горбачева покинул не только министр обороны, но и политическая армия. Стремление «убрать Горбачева» объединило радикалов, сепаратистов и коммунистов — депутатов Верховного Совета России, дружно проголосовавших за одобрение сговора, состоявшегося в Беловежской Пуще.
За последние годы «уставшие от Горбачева» и изверившиеся в перестройке люди лишний раз убедились, что спущенная сверху свобода сама по себе не гарантирует счастья и может даже обернуться бедой. Воспользовавшись дарованным им «правом выбора», граждане готовы были вручить власть над собой тому, кто им больше посулит и сможет громче командовать.
Горбачеву не на кого было пенять, кроме самого себя и… России. Не предупреждал ли о рискованности, если не об обреченности его проекта, один из великих исследователей непознаваемой для иностранцев «русской души», Федор Достоевский, говоривший, что, даже получив возможность выбора, русский человек вовсе не всегда выбирает свободу? «Ничего и никогда не было для человека и для человеческого общества невыносимее свободы, — словно предостерегал будущих российских реформаторов Великий Инквизитор из „Братьев Карамазовых“. — Нет у человека заботы мучительнее, как найти того, кому бы передать поскорее тот дар свободы, с которым это несчастное существо рождается… Накорми, тогда и спрашивай с них добродетель…»
Перестройка, увы, не накормила людей и, хотя формально это не обещалось, граждане сочли себя обманутыми, тем более что дарованной всем свободой смогли воспользоваться и распорядиться лишь немногие. Позднее, защищая свою позицию в эти дни, Горбачев напишет: «Я использовал все политические полномочия, все средства, кроме силовых. Пойти на применение силы, чтобы удержать власть, — это уже был бы не Горбачев. Да и чем это могло бы кончиться? Расколом всего — армии, милиции, гражданским конфликтом, а возможно и гражданской войной. Этот путь был для меня закрыт».
Изменение стратегического баланса между двумя президентами было лишний раз продемонстрировано в ходе рекогносцировочного визита в Москву американского госсекретаря Джима Бейкера 12 декабря. Разумеется, перед встречей с Ельциным, соблюдая протокол, он встретился с Горбачевым и передал ему привет и слова горячей поддержки от Джорджа Буша. Однако, хотя обе встречи Бейкера с советским и российским лидерами проходили в одном и том же Екатерининском зале, ему не составило труда констатировать радикальную перемену кремлевских декораций.
В то время как Горбачев на встречу с Бейкером пришел в окружении давно знакомых тому Яковлева, Шеварднадзе и Черняева, Ельцин смог представить ему нового министра обороны СНГ. В присутствии Шапошникова Ельцин заявил Бейкеру, что он намерен в будущем соединить вооруженные силы СНГ с силами НАТО.
Осада Кремля продолжалась. Поскольку управление Госбанком еще раньше в соответствии с декретом российского президента перешло в компетенцию республиканских властей, следующим этапом стало прекращение выплат зарплаты персоналу советских посольств, военным и администрации союзного президента.
Из-за этого еще до Беловежской встречи возглавляемая Горбачевым советская делегация, отправившаяся на конференцию по Ближнему Востоку в Мадрид, не имела возможности оплатить расходы по своему пребыванию и вынуждена была обратиться с просьбой об этом к испанским властям.
Российские платежи в союзный бюджет окончательно прекратились, что сразу оставило без денег не только московских чиновников, но и других бюджетников — от учителей до военнослужащих. Выяснилось, что для захвата банков необязательно штурмовать Зимний (или Кремль), российскому президенту достаточно издать указ: в соответствии с ним 28 ноября под российскую юрисдикцию было переведено более 70 союзных министерств, Гохран и даже Госбанк. Однако поскольку это вызвало взрыв негодования у руководителей республик, Ельцин «на время» вернул банк обратно.
…После Беловежья прежде, чем принимать окончательные решения, Горбачев хотел дождаться результатов встречи глав советских республик, созванной Назарбаевым в Алма-Ате. Эта встреча, запланированная на 21 декабря, по курьезному совпадению в день рождения Иосифа Сталина, одного из главных архитекторов союзного государства, должна была компенсировать моральный ущерб, нанесенный престижу лидеров среднеазиатских республик односторонними решениями их славянских коллег.
Горбачев отправил участникам алма-атинской встречи пространное послание, где перечислил риски межнациональных конфликтов и международных проблем, которые могла спровоцировать наспех сработанная формула нового Содружества государств, и предложил свою помощь в работе по их урегулированию. Ответа на него он не получил.
Взамен участники встречи в совместном коммюнике заявили о «прекращении существования» СССР и ликвидации поста его президента. Решение практических вопросов, касающихся условий его отставки и размера президентской пенсии, было отдано на откуп победителю затянувшегося противостояния — президенту России.
Ведущий информационных программ американской телекомпании АВС Тед Коппель, получивший разрешение снимать последние дни пребывания советского президента в Кремле, в одной из бесед попросил Горбачева рассказать какой-нибудь памятный эпизод из его жизни, который мог бы показаться символическим. Усмехнувшись, Горбачев вспомнил случай в самом начале его будущей политической карьеры, когда молодого Мишу Горбачева его сверстники выбирали секретарем школьной комсомольской организации.
Когда кандидат встал, чтобы ответить на вопросы, кто-то из его приятелей ради шутки убрал стул, стоявший за его спиной. Попытавшись сесть на место, будущий комсомольский вождь оказался на полу. В конце своей политической карьеры Горбачев попал в сходную ситуацию, когда его бывшие соратники, лидеры нового Содружества государств, заменившего Советский Союз, сговорившись за его спиной, устранили пост президента Содружества.
Первым из иностранцев, кому он 20 декабря «в предварительной форме» сказал, что готовится к отставке, был Гельмут Коль: «Если в Алма-Ате участники выйдут на ратификацию соглашения о Содружестве в том виде, в котором это предлагается сейчас, я уйду в отставку и не буду долго откладывать это решение. Я уже говорил, что не буду дальше участвовать в процессе дезинтеграции государства».
Первым из западных лидеров, позвонившим Горбачеву сразу после объявления результатов алма-атинской встречи, был французский президент Франсуа Миттеран. Судя по его голосу — я переводил их беседу, — этот обычно невозмутимый патриарх европейской политики был крайне взволнован: «Как может такое происходить после того, как все они, как я знаю, согласились совместно работать над проектом нового Договора?»
Горбачев, услышав вопрос, только усмехнулся: «Вы вправе спросить, что у меня за партнеры, которые отбрасывают согласованные позиции и ведут себя как разбойники с большой дороги! Я прилагаю все усилия, чтобы ограничить возможный ущерб для страны». Это был, пожалуй, единственный момент, когда он позволил своим эмоциям, пусть всего только в реплике, вырваться наружу.
В других телефонных разговорах с зарубежными лидерами Горбачев старался быть сдержанным. «Я не ухожу из политики и не собираюсь прятаться в тайге», — сказал он Бушу. Всем звонившим он повторял, что продолжит «в любом качестве работать в интересах того большого и важного дела, которое мы начали сообща».
Не больше эмоций излил он и на осаждавшую его прессу. На встрече в Кремле с большой группой редакторов и тележурналистов в ответ на град вопросов только пожал плечами: «Что произошло, то произошло. Я должен признать случившееся реальностью. Буду уважать выбор представительных органов, другого себе не позволю. Но это не значит, что я не имею своей оценки, своей точки зрения. Я предложил обществу варианты, пусть люди размышляют. Вы знаете, что Горбачев способен идти на компромиссы, но есть вещи, через которые переступить нельзя».
Настырные журналисты из американской CBS задали вопрос в лоб: «Вы не считаете, что Ельцин и другие лидеры республик вас унижают?» В ответ — демонстративная отрешенность, явно используемая для защиты раненого самолюбия: «Я оставляю это на совести этих людей. Мне приходится быть выше эмоций!»
Однако после Алма-Аты в патронташе Горбачева больше не осталось патронов. В эти дни Черняев писал в своем дневнике: «Дело сделано, надо уходить, чтобы сохранить достоинство и не подорвать уважение к проделанной исторической работе. Каждый лишний день его в Кремле потерян для истории, которая назовет Горбачева великим человеком».
Горбачев уже не тянул время. На следующий день после того, как участники встречи в Алма-Ате проигнорировали его обращение к ним, он поручил Черняеву, Яковлеву и Шахназарову начать работу над текстом заявления об отставке. С Ельциным он договорился встретиться 23 декабря, чтобы обсудить практические вопросы передачи власти.
Эта встреча приобретала символическое значение. Она имела все шансы стать последней встречей двух людей, которые сначала общими усилиями, а потом своей непримиримой конфронтацией повлияли на форму перехода их страны из одной эпохи в другую. Разумеется, отдавая себе в этом отчет, я хотел, чтобы телевизионщики зафиксировали это событие для истории.
Горбачев дал согласие и российскому телевидению, и бригаде Теда Коппеля на то, чтобы снять приход Ельцина в Кремль и начало их встречи. Из предосторожности я решил спросить согласия Ельцина. «Исключено, — отрезал российский президент. — Если вы не уберете камеры, я отменяю встречу». Я скомандовал телевизионщикам отбой. Все время, пока они убирали свои камеры, провода и софиты, Ельцин с командой дожидались в укромном помещении.