Советское государство должно было реализовать амбиции большевиков, стремившихся пришпорить развитие страны с тем, чтобы не только догнать, но и перегнать остальной мир. Однако, несмотря на неимоверные жертвы со стороны населения, попытка с помощью волюнтаристского рывка встать во главе мирового прогресса завершилась фиаско, а воплощавший этот проект Советский Союз попросту надорвался. Освободившись от должностей генсека и президента и обретя взамен свободу слова, Горбачев скажет вслух то, «о чем молчал» раньше: «Мы имели дело с авантюрной моделью социализма».
Сегодня уже поздно продолжать споры на эту тему и выяснять, сколько времени мог бы еще просуществовать сверхвооруженный советский Левиафан. Зато до сих пор неотвеченными остались еще некоторые важные вопросы, поставленные в свое время перестройкой перед Россией. Один из них — о выборе между европейской и азиатской моделью ее развития до сих пор актуален.
Практически ни одному из российских режимов не удавалось разрешить роковое противоречие в отношениях России с Европой: между претензией на то, чтобы считаться Европой и готовностью стать подлинно европейской страной — с плюрализмом мнений, верховенством закона, реальными выборами руководителей, неприкосновенностью человеческой личности, конкуренцией в политике и экономике и отчетностью власти перед обществом. Всякий раз не только евразийское георасположение, но и утвердившийся генокод самодержавной власти (все равно царской, большевистской или постсоветской) неудержимо влекли страну в сторону азиатских деспотий или как минимум в мифологическую «Евразию».
Горбачев рассчитывал преодолеть это заклятье, объединив Россию с Европой в одном «Общеевропейском доме». Сожительство в нем Запада и Востока Европы, включая реформированный Советский Союз, должно было не только создать уникальное общее стратегическое и экономическое пространство от Атлантики до Тихого океана, превратив объединенную Европу в мощный геополитический полюс между Америкой и Китаем, но и стать рычагом для его проекта демократизации советского общества.
«Превентивная революция» перестройки позволила России нагнать всемирную историю и после десятилетий добровольного отшельничества воссоединиться с остальным миром. Новая советская внешняя политика за несколько лет преобразовала угрюмый облик мира, еще не вышедшего из тени Второй мировой войны.
Положенные в ее основу принципы нового мышления — признание неделимости мира, отказ от его раскола на идеологические системы и военные блоки, приоритет общечеловеческих ценностей над классовыми — за несколько лет превратили Москву из столицы «империи зла» в источник надежды на создание нового рационального мирового порядка.
Итог этих лет — не только окончание «холодной войны», продолжавшейся почти пятьдесят лет, но и фактическое воссоединение мировой истории, раздвоившейся на два русла в начале ХХ века после русской революции. Казалось, что в начале 90-х годов был открыт переход мира в новое состояние. В эти радужные годы британский историк Майкл Ховард писал: «На какое-то время могло показаться, что управление бедами и заботами человечества взяла на себя некая Высшая Разумная Сила. К сожалению, продолжалось это недолго».
Неожиданный распад СССР оборвал перспективы реализации амбициозных проектов перестройки. Сегодня, уже после отставки, Горбачев упрекает Запад не в том, что его лидеры в свое время недостаточно помогали ему (хотя он знает, что не от них зависела судьба перестройки), а в том, что они не смогли разумно распорядиться уникальным шансом, который открывала миру его новая политика. В том, что приняли порыв советского общества к демократии всего лишь за проявление внутренней слабости и готовность сдаться на милость победителя.
Постсоветская Россия оказалась оттеснена на периферию мировой политики. Вместо участия в строительстве «общего европейского дома», о котором мечтал Горбачев, России пришлось наблюдать, как этот «дом» расширяется и достраивается без нее. Не удалось приблизить создание безъядерного мира, контуры которого Горбачев обсуждал с Рональдом Рейганом на саммите в Рейкьявике. Не получилось переключить «дивиденды мира» — колоссальные ресурсы, высвободившиеся после окончания «холодной войны» от прекращения гонки вооружений, — на решение глобальных мировых проблем, ликвидацию голода и нищеты, экономической отсталости, загрязнения окружающей среды, борьбу с эпидемиями.
Не только зона традиционного присутствия и влияния России, но и сама территория бывшего СССР стала объектом борьбы за передел «советского наследства». В этой ситуации итог внешнеполитической революции, осуществленной Горбачевым, воспринимается внутри нынешней России в лучшем случае как наивность, в худшем — как предательство национальных интересов.
Но если СССР проиграл мир после «холодной войны», то Запад проиграл свою победу. Потому что, не поняв ее реального смысла, поторопился присвоить себе лавры победителя не в цивилизационном состязании, а в военном противостоянии.
Исчезновение Советского Союза было истолковано теми кругами на Западе, которые поверили в «конец истории» и возможность однополярного мира, как мандат на вседозволенность.
Провозгласив себя единоличными победителями, США и часть их союзников повели себя по отношению к остальному миру как к подмандатной территории. Однако представление западных политиков о том, что рано или поздно весь мир станет большим Западом, оказалось новой утопией, сменившей коммунистическую.
Большинство международных кризисов, разразившихся за эти годы, — начиная с югославской войны, военных операций США и НАТО в Афганистане, Ираке, Ливии, и кончая последними так и не нашедшими своего решения конфликтами в Сирии и на Украине, — стали во многом следствием того, что Россия и Запад не сумели найти совместный выход из «холодной войны» и закончили ее не союзниками, а соперниками.
В результате вместо единого гармоничного мира, к которому стремились Горбачев и его соратники, возник хаос «нового мирового беспорядка», где царят не новое политическое мышление и не сила права, а право сильного и насилие экстремистов. На смену прежней «холодной войне» пришла реальность локальных «горячих войн», актов террора, геноцида и даже угроза новой.
Гонка вооружений и торговля оружием побили рекорды «холодной войны». Число жертв региональных и межнациональных конфликтов, главным образом среди гражданского населения, сравнимо с количеством жертв тотальной мировой войны. Миграционные потоки миллионов людей, переполняют лагеря беженцев, провоцируя гуманитарные катастрофы.
Искусственную стабильность мира, основанного на ядерном страхе, сменила ситуация мировой «смуты» и хаос соперничества между ведущими мировыми игроками. В результате сложилась более опасная ситуация, чем та, в которой мир жил в прежнюю эпоху.
Причисленная к проигравшим Россия начала искать утешение в надежде на исторический реванш. Таким образом ее нынешнее руководство рассчитывает вернуть то «право вето» в управлении мировыми делами, которым обладал Советский Союз, хотя, конечно, у нынешней России нет тех козырей и геополитических аргументов (помимо ядерного оружия), которыми обладала прежняя сверхдержава.
Сегодня место СССР в глобальном противостоянии с Западом готовится занять Китай. Однако, несмотря на тридцать лет, прошедшие после распада Советского Союза, вопрос о том, настало ли время окончательно перевернуть советскую страницу российской и мировой истории, остается открытым.
Кто возьмется сказать, представляют ли собой продолжающиеся межнациональные и внутренние конфликты в российском «ближнем зарубежье» — на Кавказе, в Средней Азии, Молдавии и Украине — еще не затихшие волны от землетрясения, вызванного распадом СССР, или предвещают возвращение империи, которая отказывается уходить в прошлое.
Объявив распад СССР «крупнейшей геополитической катастрофой ХХ века», Владимир Путин в свое время, во избежание кривотолков, уточнил: тот, кто не сожалеет об исчезновении СССР, «не имеет сердца», тот, кто надеется его восстановить, «не имеет головы». Вопрос о возможном воскресении СССР казался закрытым. Но не рано ли?
В последнее время в высказываниях российских политиков все чаще всплывает тема «территориальных подарков», населенных русским или русскоязычным населением, которые постсоветские республики получили от России при распаде СССР. Тема не новая, хотя и политически взрывоопасная. О том, что Советский Союз, как и Российская империя до него, представляли собой уникальную смесь народов, языков и религий, сведенных вместе общей историей, напоминал в декабре 1991 года в своем письме участникам встречи в Алма-Ате Горбачев. Он обращал их внимание на то, что скоропалительный раздел бывшего единого государства с появлением новых границ может не только разорвать сложившиеся за многие годы экономические, культурные и человеческие связи, но и привести к возрождению старых или появлению новых территориальных споров и межнациональных конфликтов.
Некоторые из них обозначились уже на этапе проведения новых межгосударственных границ. Еще в 1991 году, рассуждая о границах Российской Федерации, Борис Ельцин заявил, что будущая независимая Россия может поставить вопрос о присоединении к ней территорий Украины и Казахстана, заселенных русскоязычным населением. На том этапе резкая реакция Кравчука и Назарбаева, которые дали понять своему российскому коллеге, что это может кончиться войной, заставили его снять эту тему с обсуждения.
Вряд ли Владимир Путин и другие российские политики, решившие «поворошить эти угли», всерьез готовятся поднимать вопрос об официальной перекройке границ между постсоветскими республиками. Тем не менее, регулярно демонстрируя «озабоченность» положением и ущемлением прав русскоязычных меньшинств на их территориях и щедро раздавая российские паспорта за пределами собственных границ — от Молдовы и Донбасса до Осетии и Абхазии, они явно напоминают властям бывших «братских» республик о том, что «русский вопрос» не снят с повестки дня на всем постсоветском пространстве и может в любой момент превратиться в политическую карту или силовой рычаг.