Наследник
Скоропалительная смерть Черненко сорвала планы остальных кремлевских долгожителей выторговать для себя и своих детей хотя бы еще несколько лет безмятежного пребывания во власти. После этого помешать приходу Горбачева на пост генсека уже ничто не могло. В его пользу говорили не только возраст, позволявший надеяться, что сезонные похороны на Красной площади прекратятся, но и посмертная рекомендация Андропова, которая должна была нейтрализовать возможные сомнения со стороны «органов».
Молодой и энергичный аппаратчик на этом посту олицетворял долгожданную смену поколений и был призван придать новые силы «уставшему режиму» и, таким образом, продлить жизнь и вернуть авторитет пораженной склерозом системе. В его пользу говорила его безупречно-плакатная анкета кандидата на должность главы коммунистического режима: рабоче-крестянское происхождение, отличная учеба в школе, орден за трудовые заслуги, престижный университетский диплом и, наконец, яркая комсомольско-партийная карьера. Как говорится, чего ж вам боле?
Всесильным партийным аппаратом он воспринимался как потенциально безопасный новичок, не успевший после своего недавнего переезда из Ставрополя в Москву обрасти столичными связями и покровителями, которого можно будет долгое время обучать и кем, стало быть, можно манипулировать.
Военные видели в нем фигуру нового динамичного главнокомандующего, способного модернизировать армию и выделить для нее новые средства из бюджета.
Рекомендуя кандидатуру Горбачева членам Политбюро, его старейшина, бессменный министр иностранных дел Андрей Громыко, назвал его человеком с «железной хваткой», в котором нуждаются партия и страна. В это время он еще не знал, что после того, как уступит свой пост никогда не занимавшемуся внешней политикой Эдуарду Шеварднадзе, и сам ненадолго задержится в полученной в обмен должности Председателя Верховного Совета СССР. Таким образом «хватку» нового руководителя, без лишних церемоний через три года отправившего его в отставку и на пенсию, он испытает на себе.
Что касается либеральной интеллигенции, и особенно диссидентов, то они ждали от нового энергичного лидера скорее ужесточения режима, не исключая возвращения к неосталинизму — его проявления наблюдались уже в годы позднего Брежнева. То же можно было сказать и о западных наблюдателях, которые, основываясь на прогнозах их секретных служб, предсказывали поворот советской внешней политики под лидерством нового молодого и амбициозного руководителя в сторону большей агрессивности.
Лишь немногие проницательные наблюдатели, такие как, в частности, Андрей Синявский, эмигрировавший в Париж после нескольких лет, проведенных в мордовских лагерях, проявили после первых публичных появлений и речей нового советского лидера осторожный оптимизм. Сравнивая поведение Горбачева во время встреч с населением на улицах с примелькавшимися силуэтами безликих вождей, периодически появлявшихся на трибуне мавзолея, Андрей Донатович сказал жене: «Ты знаешь, пожалуй, это первый советский руководитель, за которого мне не стыдно».
Другой Андрей, академик Сахаров, находившийся в ссылке в Нижнем Новгороде, тогдашнем Горьком, из-за его оппозиции по отношению к советскому вторжению в Афганистан и помещенный в больницу для принудительного питания после объявленной голодовки, сказал надзирателям: «Нашей стране повезло. Первый раз за многие годы мы имеем подлинно разумного руководителя».
А вот взгляд тоже из Парижа, но человека совершенно беспристрастного и наблюдавшего за нашей страной отстраненно и в то же время завороженного ее драматической судьбой, — французской писательницы Франсуазы Саган: «Появившись из недр советской системы, необычный новый лидер вызвал в мире не только изумление, энтузиазм, но и величайшее недоверие. Помнят ли теперь, что с 84-го по 89-й год ни о ком не говорили и не спорили так много во всем мире, как о Горбачеве? Самый любимый одними герой, самый страшный для других, самый почитаемый, самый ненавистный? Помнят ли сейчас все те споры, которые разгорались в ту пору по его поводу? А как осторожные люди говорили: „Очередная уловка русских! Вы еще увидите вашего Горбачева с танками у Триумфальной арки“. Вы думаете, что после 75 лет своего существования коммунизм рухнет со дня на день? Наивные!»
Не были наивными и ждали от нового руководителя доказательств того, что речь в Москве идет не просто о смене портрета на здании Центрального телеграфа, а об изменении политического курса и выброшенные советской властью из Союза «отщепенцы». «Что представляет собой политика Горбачева — исторический поворот, о котором мы мечтали, знаменующий собой конец угнетения и нищеты в Советском Союзе? Или мы стали свидетелями лишь короткой „оттепели“, тактического отхода перед новым наступлением, как выразился Ленин в 1921 году?» Письмо «Гласность или ловкость рук?», подписанное изгнанными из СССР деятелями культуры Василием Аксеновым, Владимиром Буковским, Юрием Любимовым, Владимиром Максимовым, Эрнстом Неизвестным, Юрием Орловым и другими, было опубликовано одновременно в New York Times, лондонской Times и парижской Figaro под заголовком «Горбачев, представьте доказательства». К их изумлению оно было перепечатано «Московскими новостями» и «Огоньком».
Будучи вознесенным на вершину пирамиды советской власти, Горбачев, как нетерпеливый преемник, начал с инвентаризации имущества. Итоги были обескураживающими. Наследство, полученное новым генеральным секретарем, представляло собой подлинный склад, начиненный взрывчаткой и другими легко воспламеняющимися материалами, накопленными за прошедшие десятилетия, которые грозили взрывом всему зданию Советского государства.
Помимо пустой казны и квитанций неуплаченных долгов он обнаружил миллионы скелетов в запечатанных шкафах режима. (Количество жертв большевистской диктатуры не поддается точному подсчету. Цифры, приводимые разными историками, не совпадают, и по мере их уточнения они растут, практически как число жертв Советского Союза за годы Великой Отечественной войны, но дают тем не менее представление о масштабах пережитого страной социального геноцида).
По подсчетам специалиста по этой проблеме В. Н. Земскова, строго следующего документам, жертвами политического террора и репрессий стали более 800 тысяч человек, приговоренных к высшей мере наказания по политическим мотивам, порядка 600 тысяч политических заключенных, умерших в местах лишения свободы, и около 1,2 млн человек, скончавшихся в местах высылки (включая «кулацкую ссылку»), а также при транспортировке туда. Жертвами голодомора 1932–1933 годов стали около 3 млн человек, из них примерно половина — на Украине.
А вот последние и наиболее точные данные о жертвах сталинизма, приведенные авторитетным исследователем этого этапа советской истории Олегом Хлевнюком: расстреляно по приговорам сталинских «судов» 1 млн человек (число расстреляных без судов, разумеется, неизвестно), через тюрьмы, лагеря и колонии прошли 17 млн человек. Жертвами депортации стали 6 млн. Количество арестованных и заключенных, не дождавшихся суда, — 2 млн человек. Плюс к этому различного рода наказаниям по политическим мотивам без лишения свободы подверглись 23 млн. Если суммировать эти головокружительные цифры, получится, что в общей сложности цена сталинской модели строительства социализма «в одной, отдельно взятой стране» составит 44 млн человек.
Обезвреживание этой бомбы замедленного действия представляло собой одновременно и срочную задачу, и операцию повышенного риска, поскольку от нового генерального секретаря требовалось провести ее «разминирование» с исключительной осторожностью, чтобы накопившаяся взрывчатка ненароком не взорвалась у него в руках.
По первым выступлениям Горбачева на пленумах 1985 года — мартовском и апрельском, — как и во время начавшегося «хождения в народ» — на встречах с трудящимися на заводе Лихачева, потом в Ленинграде, — трудно было составить ясное представление о намерениях нового руководителя.
Во-первых, потому, что, получив власть из рук большинства Политбюро и Пленума ЦК, Горбачев, по крайней мере до того, как состав этого большинства не сменился, был вынужден постоянно на него оглядываться и заверять всех в своей верности решениям предыдущего съезда. Для оправдания любых нововведений приходилось в каждом случае призывать безотказного Владимира Ильича и ленинскую традицию: «В ленинском понимании, — говорил он на апрельском пленуме, — преемственность означает движение вперед».
Во-вторых, сами намерения Горбачева и его достаточно разнородной команды (к ее первому эшелону: Е. К. Лигачеву, Н. И. Рыжкову, В. М. Чебрикову, с которыми он выиграл первую партию — избрание генсеком, — в течение 1985 года добавились А. Н. Яковлев, В. П. Никонов, Б. Н. Ельцин, Л. Н. Зайков, А. И. Лукьянов) были в то время еще далеки от ясности и конкретности. Программа объявленных им перемен включала и ускорение в экономике, и упор на машиностроение, и выход на мировой уровень в науке, и совершенствование демократии, и придание динамизма внешней политике. Плюс — скорую и окончательную победу над алкоголизмом. Все вместе это должно было способствовать, следуя ленинским заветам, «полному раскрытию потенциала социализма».
Отвечая задним числом своим критикам, обвиняющим «архитекторов» перестройки в отсутствии детально разработанного плана или «графика» реформ, сам Горбачев объясняет: «Было бы странно, если бы с самого начала мы имели программу предстоящих реформ, тот самый „четкий план“, отсутствие которого нам ставят в вину критики перестройки. Откуда бы он взялся после двух десятилетий застоя? Нам было ясно, что предстоит трудный поиск пути, и мы не претендовали на то, что у нас есть „расписание поездов“. Кроме того, на первых порах преобразования могли быть направлены только на совершенствование существующей системы и проводиться в ее рамках. Резкий разрыв с существующей „формулой власти“, политическим языком и традициями был невозможен. К этому было не готово подавляющее большинство общества, к этому были не готовы и сторонники перемен, в том числе те, кто впоследствии перешел на самые радикальные позиции».