Когда я прихожу в себя, Лорен гладит мою спинку, хотя опять же каким-то непонятным образом не снаружи, а изнутри. Из моих глазок брызжут слезы, с губ срывается жалобное, как у маленького котенка, мяуканье.
– Ну тихо, тихо… – говорит она. – Расслабься, успокойся, если можешь.
– Оставь меня в покое, – говорю я и сворачиваюсь тугим калачиком.
Но у меня все равно такое чувство, будто она обвилась вокруг меня.
– Я не могу, – говорит Лорен, – вижу, ты все равно ничего не понимаешь, так?
Лорен опять принимается меня гладить.
– Когда я впервые попыталась бежать, – продолжает она, – Тед отнял у меня ноги – зажал меж двух досок и раздробил деревянным молотком. А после второй попытки из моей головы появилась ты.
Когда я была на полпути к двери, он схватил меня за волосы. Поскольку мне было лучше умереть, нежели возвращаться обратно в этот морозильник, настрой у меня был самый решительный. Но вместо этого произошло что-то еще. Меня не стало. Уж каким образом, мне неведомо. В мозгу будто образовалась глубокая воронка, в которую меня затянуло. Из пустоты появилась ты и вышла вперед. Я могла тебя видеть и чувствовать, что ты делаешь. И в то же время слышала все, что говорил он. Но это было примерно то же, что смотреть телевизор. Ты существовала наяву. Урчала и садилась к нему на колени, каждый раз принося успокоение. Тебя породила тьма, чтобы меня спасти.
– Нет, – звучит мой ответ, – я помню, как появилась на свет. Все было совсем по-другому.
– Да знаю я эту историю, – возражает Лорен, – твои воспоминания у меня как на ладони. Или по крайней мере то, что ты таковыми считаешь. Кошка-мама родила тебя в канаве…
– Ну да, – отвечаю я, чувствуя облегчение от знакомых слов.
– В действительности этого никогда не было, – говорит Лорен, – разум очень хитер и, когда жизнь становится слишком уж невыносимой, умеет подсовывать версии, которые ты в состоянии принять. И если человек называет тебя котенком, но при этом держит взаперти, почему бы мозгу не подбросить мысль о том, что ты и в самом деле котенок. Он вполне способен придумать историю твоего спасения в грозовую ночь. Только вот на деле ты родилась не в лесу, а во мне.
– Нет-нет, все это было на самом деле, – отвечаю я, – а как же иначе? Мои мертвые кошечки-сестрички, дождь…
– В определенном смысле оно и правда так и было, – печально произносит она, – в лесу действительно похоронены котята. Их закопал там Тед.
Я думаю о земле, которая прилипает к его ботинкам, когда он порой возвращается ночью из леса. Исходящий от него дух костей. Мне словно не хватает воздуха, хотя я как можно шире открываю ротик, дабы сделать вдох. Правда давит всей своей тяжестью, оставляя отпечатки в мозгу. Лорен гладит меня и что-то нашептывает, пока в моих ушах не перестает гулко барабанить кровь.
– А почему ты все время делала вид, что сидишь в морозильнике?
– Знала, что ты все равно мне не поверишь, – отвечает она, – надо было найти способ продемонстрировать тебе, что в действительности мы с тобой единое существо.
– О боже… – беспомощно говорю я. – Ты только что назвала меня своей психологической проблемой.
– Не расстраивайся, – произносит она, – после твоего появления все стало чуточку лучше. Он стал периодически выпускать тебя и кормить. Ты превратилась в его домашнего питомца и научилась его успокаивать. Да и морозильник тебе нравится, потому как в нем ты чувствуешь себя в безопасности. И чем больше даешь ему счастья, тем добрее он к нам с тобой относится. Не использует больше ни уксуса, ни кипятка. Отправляет меня спать и зовет тебя.
– Благодаря моим усилиям нам с тобой здесь хоть как-то можно существовать, – говорю я, – мы позволяем ему себя гладить.
– Ты действительно сделала все, чтобы мы выжили, – говорит Лорен, и по моему мозгу разливается теплота, – я обнимаю тебя, ты чувствуешь?
– Да, – отвечаю я.
У меня действительно такое ощущение, будто кто-то заключил мое тельце в любящие объятия. Мы немного так сидим, прижимаясь друг к дружке.
Тед в гостиной стонет.
– Он скоро явится сюда, – говорит она, – мне пора. Я постараюсь скоро вернуться.
Она слегка касается меня, дабы утешить, и добавляет:
– Ты открыла между нами дверь, Оливия. Теперь все будет по-другому.
А потом уходит.
Раньше я все время проводила в ожидании, желая, чтобы как можно быстрее пришел Тед. Но теперь хочу только одного – чтобы его вообще больше не стало.
Меня одолевают странные чувства, ведь хотя ситуация поистине ужасна, мне нравится, что рядом со мной Лорен. С ней так забавно говорить. Мы разговариваем, играем или просто вместе сидим. И это действительно здорово – примерно то же, словно на моей подстилке обосновалась еще одна киска. Полагаю, что Лорен такова и есть – может создавать ощущение, будто обнимает меня или гладит, хотя в действительности это происходит только в голове. Когда звучит музыка, она совершенно не в состоянии пользоваться своим телом. По ее собственным словам, примерно то же ты чувствуешь, когда тебя связывают, но не затыкают кляпом рот, и ее сухой тон, которым она лишь констатирует факт, повергает меня в дрожь, потому как голос у нее совсем юный, а о подобных вещах лучше не знать никому.
Вечером мы на пару сворачиваемся калачиком на диване в погруженном во мрак доме. Снаружи в лунном свете растопыривают пальцы деревья. Веревочка сегодня тускло-черная, незримая на фоне ночи. Тед наверху отключился намертво. Мы тихонько перешептываемся.
– Если бы я по-прежнему чувствовала ноги, мы могли бы бежать, – говорит Лорен, – просто бежать, и все.
– А ты меня видишь? – спрашиваю я.
– Нет, но хотелось бы. Я не прочь узнать, как ты выглядишь.
Тед позаботился о том, чтобы в доме не осталось ни одной отражающей поверхности.
– А я рада, что ты меня не видишь, – говорит она, – над нашим телом слишком поиздевались. При этом я тебя чувствую. От тебя исходит тепло, и это просто восхитительно – рядом со мной словно кто-то сидит.
Я стараюсь не думать о своем тельце, точнее о теле Лорен, в котором, по ее словам, мы вместе с ней живем. Будто я поверила ей только наполовину. Я чувствую шерстку, усы, хвост. Ну как это все может быть ненастоящим?
– Знаешь, а ведь в действительности с нами есть еще один кот, так что нас не двое, а трое, – говорю я. – Его зовут Мрак.
– Мне думается, нас больше трех, – отвечает на это она. – Иногда, уйдя на самую глубину, я их слышу, хотя и стараюсь отгораживаться. Не люблю, когда плачут малыши.
– На глубину?
– Да, есть и другие уровни, я должна тебе все это показать.
Меня зловещим перышком щекочет страх. Я встревоженно урчу, стараясь избавиться от этого чувства.
– Оливия, как ты думаешь, может, нам с тобой лучше было вообще не появляться на свет?
В ее голосе пробиваются слезы.
– Никоим образом, – отвечаю я, – как по мне, так нам просто повезло родиться. И еще больше повезло выжить. Беда лишь в том, что сейчас мне уже не понять, что означает родиться или жить. Что я собой представляю? У меня такое чувство, будто все, что мне когда-либо довелось узнать, в одночасье оказалось ложью. Однажды я подумала, что узрела Господа. Он со мной заговорил. Это было на самом деле?
– Никаких богов нет, разве что тедовы, – отвечает она, – те, которых он сотворил в лесу.
Мой хвостик щекочет холодное перышко и движется дальше по позвоночнику.
– Мы не допустим этого, – говорю я, – и выберемся отсюда.
– Ты только и делаешь, что говоришь об этом! – рявкает она и на миг превращается в бывшую Лорен, пронзительно визжащую и злую.
Однако уже в следующее мгновение вновь смягчается.
– А что ты будешь делать, когда мы окажемся на воле? Я буду носить юбочку и закалывать волосы розовыми заколками. А то он никогда мне этого не позволяет.
– А мне хочется поесть настоящей рыбы. (Про себя я строю планы отыскать мою возлюбленную кошечку.) А как насчет твоей семьи? – спрашиваю я Лорен. – Может, их можно найти?
Она несколько мгновений молчит, потом отвечает:
– Не хочу, чтобы они меня такой видели. Пусть лучше и дальше думают, что я умерла.
– Но где ты тогда будешь жить?
– Думаю, что здесь.
Судя по голосу, ей это совершенно не важно.
– Мне не составит особого труда обойтись без Теда. Хочу остаться одной, чтобы меня все оставили в покое.
– Каждому, Лорен, нужно, чтобы кто-то был рядом, – неодобрительно говорю я, – это даже мне известно. Чтобы кто-нибудь тебя гладил, говорил всякие приятные слова, а порой даже и злился.
– Но у меня есть ты.
– И то правда, – удивленно отвечаю я, – мне такая мысль почему-то даже в голову не пришла.
Мой хвостик принимается ее энергично щекотать, и она смеется. К счастью, я оптимистка и это, думаю, нам пригодится.
Лорен вздыхает – как каждый раз, когда собирается сказать что-нибудь, что мне не понравится, – и говорит:
– Когда придет время, это придется сделать тебе. Ты ведь и сама знаешь об этом, Оливия, правда? Кроме тебя больше некому. Я телом пользоваться не могу.
– Сделать? Но что? – спрашиваю я, хотя и так понимаю.
Она не отвечает.
– Нет! – восклицаю я. – У меня ничего не получится.
– Тебе придется… – печально произносит она. – Иначе Тед зароет нас в землю, как других котят.
Я думаю обо всех этих маленьких девочках. Наверное, они тоже пели песенки, носили в волосах розовые заколки и играли в свои игры. У каждой из них, скорее всего, была своя семья, свои домашние питомцы, свои фантазии… Одни любили купаться, другие нет; кто-то боялся темноты, а кто-то плакал, падая с велосипеда. Они могли быть талантливы в математике или искусстве. И каждая могла бы стать взрослой, чтобы делать многое другое – ходить на работу, ненавидеть яблоки, уставать от собственных детей, совершать продолжительные прогулки на машине, читать книги и писать картины. А потом они бы умерли в автомобильной аварии, дома в кругу семьи или же на никому не нужной войне где-то за тридевять земель. Но теперь этому уже не суждено случиться. У историй этих девочек даже нет конца. Их просто бросили под землей.