Истории прячутся друг в дружке, как матрешки, их отголоски перекликаются эхом. А началось все с нее – с Девочки с фруктовым мороженым. Она вполне заслуживает свидетеля, именно поэтому мы здесь.
От парковки до берега озера всего четверть мили, но чтобы преодолеть ее, нам требуется некоторое время. Я не столько иду, сколько с трудом волочу ноги, ни на миг не забывая о подживающей ране. Когда не чувствуешь боли, причинить себе вред не составляет никакого труда.
– Надень шарф, – говорю я Робу.
Мне так хотелось найти друга, чтобы он за всеми нами присматривал. Но странное дело: когда он у меня появился, я хочу только одного – самому приглядывать за ним.
Деревья расступаются, и мы выходим к кромке воды. Погода сегодня холодная, песок под нависшим над нашими головами пасмурным небом выглядит грязным и мрачным. Кто-то сегодня решил прогуляться, кто-то взял с собой собаку. Но и тех, и других совсем не много. Озеро поблескивает черным стеклом. Вода слишком неподвижна, как картина или оптический обман. Оно меньше того, что запечатлела моя память. Хотя, конечно же, изменилось не озеро, а я сам.
– Даже не представляю, что делать, – говорю я Робу.
Что живой может сказать мертвецу? Девочка с фруктовым мороженым пропала неизвестно куда. Мамочки под раковиной в действительности нет, как и Папочки в мастерской.
– Может, нам и не надо ничего делать, – отвечает он.
Поэтому я просто пытаюсь сосредоточиться на той девочке и вспомнить, что она сначала здесь была, а потом ее не стало.
Роб кладет мне на спину ладонь. Я адресую Девочке с фруктовым мороженым свои лучшие мысли: в воду, в небо, в опавшие, сухие листья, в песок и гальку у нас под ногами. А потом говорю: «Ты в моем сердце», чувствуя, что кому-то надо произнести эти слова.
После чего, хотя идет дождь, снимаю ботинки. Моему примеру следует и Роб. Наши ноги погружаются в мокрый песок. Мы смотрим на озеро, где капли дождя выбивают круги на блестящей, черной поверхности воды, которые бегут все дальше и дальше, устремляясь в бесконечность.
– Сегодня по-настоящему холодно, – наконец произносит Роб.
Он человек практичный.
Я качаю головой, сам не зная, чего ожидал. Здесь ничего нет.
Мы молча шагаем обратно к машине. Тропинка змеится вниз по склону обратно к парковке. Вдруг мой взгляд улавливает на забрызганной дождем земле какой-то яркий проблеск. Я наклоняюсь и поднимаю камешек – продолговатый, овальной формы, со скругленными краями и гладкий на ощупь. Зеленый, как мох, с белыми прожилками.
– Смотри, какой красивый камешек, – говорю я и поворачиваюсь показать его Бобу.
И в этот момент у меня под ногами грациозно и плавно разверзается земля. Подошвы скользят по раскисшей земле и камням, мир в одночасье переворачивается с ног на голову. Я немилосердно грохаюсь вниз.
У меня внутри что-то рвется. Это как быть снова убитым. Только на этот раз я ощущаю ударную волну – глубокую, черно-пурпурную. С силой звучат острые ноты, обдирая нервы. Меня простреливает то самое чувство, заполняя каждую живую клеточку тела.
Надо мной склоняется Роб, горестно скривив губы, и говорит что-то о больнице.
– Погоди минуту, – отвечаю я, – дай мне все прочувствовать.
Можно было бы засмеяться, но мне слишком плохо.
Ко мне приходит понимание, что его впустила боль и барьеры между нами рухнули.
«Я положил его нам в карман», – говорит он мне ясным, юным голоском.
«Малыш Тедди?»
«Нам в КАРМАН, однако ты ВЫБРОСИЛ его на ПОМОЙКУ».
Я сую руку в карман брюк. Там откуда-то взялась кровь, испортив на мне рубашку.
– Что ты делаешь? – спрашивает Роб.
Его голос пронизывают холодные, серые прожилки страха.
– У тебя идет кровь… – продолжает он и достает телефон.
– Стой! Подожди!
Я почти перехожу на крик, и это приносит мне невероятную боль.
Пальцы нащупывают какую-то бумажку, которую я извлекаю на свет божий. Убийца. Мой список подозреваемых, вновь склеенный скотчем. На меня взирает последнее имя. Мамочка.
Малыш Тедди имеет в виду совсем не убийцу птиц. О том случае ему скорее всего даже ничего не известно. Он говорит совсем о другом убийстве.
«Я пытался тебе показать, – говорит он, – но ты ничего не желал знать».
На меня обрушиваются его воспоминания, накрывая волной страданий. Фонтан чувств, красок, влажной земли и лунного света на пустынных улицах. У меня такое ощущение, что я смотрю кино, в котором все можно понюхать и потрогать руками.
Малыш Тедди
И время, и боль мы делим между собой. Большой Тед отнес Мамочку в лес, чтобы она могла стать богом. Но зато я видел, что произошло накануне.
Я сижу в гостиной. После того, как не стало Папочки, прошло несколько лет. Недавно на озере пропала Девочка с фруктовым мороженым. Все очень расстроены.
На столе передо мной лист бумаги. Анкета о приеме на работу. Мурлыча что-то себе под нос, я желтым карандашом рисую на ней собственный портрет. Из-под кухонной двери ползет запах табачного дыма и жженого кофе. Леди Терьер держит речь.
– Полбанки по утрам и сухой корм на ночь, – говорит она Мамочке, – но только после прогулки. Боже правый, чуть не забыла. Папоротники в горшках надо поливать трижды в неделю. Не чаще и не реже. Некоторые скажут, что это чересчур, но я считаю, что почва, в которой растут папоротники, постоянно должна быть влажноватой.
– Можешь на меня положиться, – кротко произносит Мамочка.
– Я знаю, – отвечает Леди Терьер, позвякивая ключами. – Вот этот, на зеленой тесемке, от парадной двери; этот от черного хода, там можно спуститься в подвал, я использую его как убежище во время урагана. А в остальное время я его не открываю. Ах, Мехиииико. Буду пить коктейль на завтрак каждый день. Тот самый, с зонтиком. Я буду плавать, валяться на солнце и хотя бы в этот раз не думать о работе. Ну ничуточки.
– Ты это заслужила, – участливо произносит Мамочка, – после таких-то нагрузок.
– И не говори.
Становится тихо, потом доносится какой-то шорох, кто-то кого-то чмокает в щечку. Леди Терьер заключает Мамочку в объятия. Я сильнее прижимаюсь ухом к двери. Во мне кипит ревность, из меня чуть не выплескивается желчь.
Я стою у окна и смотрю, как Мамочка после наступления темноты выходит из дома. В руке у нее большой чемодан на колесиках, и мне страшно, что она уезжает в Мехииииико отдохнуть вместе с Леди Терьер. Не хочу, чтобы меня бросили. Но в чемодане ничего нет, потому как на ходу она беззаботно им размахивает. Я неподвижно смотрю, ведь мне еще никогда не приходилось ее такой видеть. Веселье и шутки точно не для Мамочки. Знаю, она не хотела бы, чтобы ее сейчас видел я или кто-то другой. На улице сегодня не горит ни один фонарь. Похоже, ей очень повезло, что мальчишки перебили их все камнями.
Мамочка направляется в лес. Проходит какое-то время, ее довольно долго нет, и я почти уже плачу, опасаясь, что на этот раз она действительно ушла.
А потом все жду и жду.
Причем жду, как мне кажется, долго-долго, хотя на самом деле проходит час, может, два. Мамочка выходит из леса и шагает по продолговатым мрачным теням от ветвей, простирающихся над тротуаром. В прогалинах серебристого, лунного света я вижу, что в чемодане теперь лежит что-то тяжелое. Она неспешно везет его за собой по тротуару на колесиках. А потом проходит мимо нашего дома, не остановившись и даже не бросив взгляд! Я поражен. Куда это она собралась?
В лунном свете зеленая окантовка дома Леди Терьер выглядит серой. Мамочка направляется на его задний двор. Я ложусь в постель и с головой накрываюсь одеялом, но уснуть не могу. Ее долго нет, но потом она все же тихо входит в дом. Я слышу, как в ванной льется вода, как она чистит зубы. Затем едва слышно раздается еще один звук. Мамочка напевает что-то под нос.
Утром она такая же, как обычно. На завтрак дает мне кусок хлеба и баночку яблочного пюре. Ее руки пахнут сырой подвальной землей. Большого чемодана я больше нигде не вижу, скорее всего она отправила его в Мехиииико, а сама осталась здесь. Слышу, как она велит Большому Теду сходить в магазин за мороженым.
Я снова и снова пытался рассказать обо всем Большому Теду. Снова и снова подводил его к желтому дому с зеленой окантовкой, но он так ничего и не понял. Похоже, где-то в глубине души он и сам знал, что это Мамочка. Но изо всех сил надеялся, что это не так. Теперь ему уже не избежать правды. Бац, хрясь, как кулаком в живот.
Я слышу, как из груди Большого Теда вырываются рыдания.
Тед
– Лежи тихо, а то будет только хуже.
Где-то в небе надо мной нависает лицо Роба. Он еще бледнее обычного.
– Надо кому-нибудь сообщить, – говорю я с мокрой от слез бородой, – я знаю, где она. Прошу тебя, пожалуйста, нам надо ехать, не теряя ни минуты.
У Роба есть еще одна замечательная черта – не тратить время на всякие вопросы.
Все происходит быстро, но в то же время медленно. Мы ковыляем обратно к машине, и Боб отвозит нас в полицейский участок. Там нам приходится долго ждать. У меня все еще немного идет кровь, но ехать с ним в больницу я не хочу. «Нет, – отвечаю я, – нет, нет, нет и нет. НЕТ». Когда мои возражения раздаются громче, Роб в испуге отшатывается. Наконец к нам выходит уставший полицейский с мешками под глазами. Я рассказываю ему о том, что видел Малыш Тедди, после чего он делает несколько звонков.
Мы ждем приезда какого-то человека, который должен вот-вот подъехать. Сегодня у нее выходной. Она стремительно входит в комнату, на ней большие, рыбацкие сапоги. Она каталась на лодке. У женщины-детектива замотанный вид, она чем-то похожа на опоссума. Я узнаю ее, она была среди тех, кто одиннадцать лет назад обыскивал мой дом. Меня это радует. Мозг сегодня в который раз совершает для меня настоящий прорыв! Но чем дольше я говорю, тем больше с лица детектива-опоссума исчезает усталость.
Я опять жду, сидя на пластиковом стуле. Это что, все тот же полицейский участок? Нет, здесь полно тех, у кого что-нибудь болит. Больница. Наконец подходит моя очередь, и меня зашивают хирургическим степлером, от чего меня охватывает странное чувство. От обезболивающих я отказываюсь. Мне нужно чувствовать боль. Она ведь так коротка, наша жизнь.