Братья Сантадио только-только подняли бокалы с вином, чтобы выпить за Пиппи, и тут он попятился от них. Не было произнесено ни слова. Агрессоры открыли огонь, и шквал пуль разнес пятерых братьев Сантадио в клочья. Один из людей в масках — Пити — подошел к ним, чтобы добить, выпустив каждому по пуле под подбородок. Под ногами хрустело битое стекло. Еще один человек в маске — Джорджио — вручил Пиппи маску, черные брюки и свитер. Пиппи быстро переоделся, бросив снятые вещи в мешок, протянутый еще одним участником нападения. Пиппи, все еще безоружный, повел Джорджио, Пити и Винсента вдоль по длинному коридору к спальне дона Сантадио. Распахнул дверь.
Наконец-то пробудившийся дон Сантадио ел свадебный торт. Бросив один-единственный взгляд на четверку вошедших, он перекрестился и накрыл лицо подушкой. Блюдо с тортом соскользнуло на пол.
Сиделка читала в углу комнаты. Пити наскочил на нее, как большой кот, забил ей рот кляпом, а затем привязал к стулу тонкой нейлоновой веревкой.
К постели двинулся Джорджио. Протянув руки, он мягко отстранил подушку от головы дона Сантадио. Мгновение поколебался и произвел два выстрела — первый в глаз, а второй, приподняв круглую лысую голову, снизу-вверх от подбородка.
Они перегруппировались. Винсент наконец-то вооружил Пиппи, вручив ему длинный серебристый шнур. Пиппи повел их из комнаты вдоль по длинному коридору, а затем вверх, на третий этаж, где находилась комната новобрачных. Коридор был усыпан цветами и уставлен корзинками с фруктами.
Пиппи толкнул дверь комнаты молодоженов. Она оказалась запертой. Сняв одну перчатку, Пити извлек отмычку, без труда отпер дверь и толкнул ее.
Роз-Мари и Джимми были распростерты на кровати. Они только-только покончили с любовными ласками, и тела их буквально источали истому и чувственную негу. Прозрачное неглиже Роз-Мари сбилось, задравшись выше талии, бретельки сползли, обнажив ее груди. Правая ладонь Роз-Мари покоилась на волосах Джимми, а левая на его животе. Джимми был абсолютно обнажен, но, едва увидев вошедших, соскочил с кровати и стянул с нее простыню, чтобы прикрыть ею наготу, будто халатом. Он понял все.
— Не здесь, выйдем, — бросил он, двинувшись им навстречу.
Роз-Мари все еще не понимала, что происходит. Когда Джимми двинулся к двери, она бросилась к нему, но он уклонился. Вышел из дверей в окружении Джорджио, Пити и Винсента. А затем Роз-Мари взмолилась:
— Пиппи, Пиппи, пожалуйста, не надо! — И лишь когда трое из пришедших обернулись, чтобы поглядеть на нее, Роз-Мари поняла, что это они, ее братья. — Джорджио, Пити, Винсент! Не надо! Не надо!
Это был самый трудный момент для Пиппи. Если Роз-Мари проболтается, Семья Клерикуцио обречена. И его долг — убить ее. Дон не отдавал специальных инструкций на сей счет; да и как мог он одобрить убийство собственной дочери? Подчинятся ли приказу братья Роз-Мари? И откуда она знает, что это они? Приняв решение, Пиппи вышел в коридор с Джимми и тремя братьями Роз-Мари и закрыл за собой дверь.
По данному поводу дон отдал весьма недвусмысленные распоряжения. Джимми Сантадио должен быть задушен. Пожалуй, просто из милосердия, чтобы его тело не было изувечено и близкие могли его оплакать. Вероятно, дань традиции не проливать крови приговоренных к смерти близких.
Внезапно Джимми Сантадио выпустил простыню и резким движением сорвал маску с головы Пиппи. Джорджио схватил его за руку, Пиппи за другую. Бросившийся на пол Винсент обхватил ноги Джимми. Затем Пиппи набросил шнур Джимми на шею и пригнул его к полу. На губах Джимми заиграла искаженная усмешка, он поглядел Пиппи прямо в глаза с каким-то странным состраданием, будто зная, что рок или некий таинственный бог непременно отплатит Пиппи за этот поступок.
Пиппи затянул шнур, Пити помог ему, и все пятеро рухнули на пол коридора, где белая простыня приняла тело Джимми Сантадио, будто саван. И в этот миг в комнате новобрачных заголосила Роз-Мари…
Закончив рассказ, дон закурил еще сигарку и отхлебнул вина.
— Пиппи разработал план от начала и до конца, — поведал Джорджио. — Мы были абсолютно чисты, а Сантадио истреблены под корень. Гениальная работа.
— Это решило все проблемы, — подхватил Винсент. — С той поры мы не знали бед.
— Это было мое решение, и оно было ошибочным, — вздохнул дон Клерикуцио. — Но откуда ж нам было знать, что Роз-Мари сойдет с ума? Мы были в кризисе и ухватились за единственную возможность нанести решающий удар. Тебе следует помнить, что в то время мне не было еще и шестидесяти, я был слишком высокого мнения о своем могуществе и интеллекте. Я не сомневался, что это непременно станет для моей дочери трагедией, но полагал, что вдовы горюют не вечно, а Сантадио убили моего сына Сильвио. Как я мог простить такое, пусть даже ради дочери? Зато я многое постиг. Нельзя придти к разумному решению с глупыми людьми. Мне следовало искоренить их с самого начала. До встречи влюбленных. Тогда я спас бы и сына, и дочь. — Он минутку помолчал. — Так что, видишь ли, Данте — сын Джимми Сантадио. А ты, Кросс, в младенчестве лежал в одной коляске с ним в свое первое лето в этом доме. И все эти годы я старался восполнить Данте утрату отца. Я пытался помочь дочери избыть свое горе. Данте был воспитан как Клерикуцио и будет вместе с моими сыновьями моим наследником.
Кросс пытался понять, что же происходит. Все его тело трепетало от отвращения к Клерикуцио и миру, в котором они живут. Он думал о своем отце Пиппи, сыгравшем роль змея-искусителя, заманившего Сантадио навстречу их собственной гибели. Как мог такой человек быть его отцом? Кросс думал о своей возлюбленной тетушке Роз-Мари, прожившей все эти годы с разбитым сердцем и расстроенным умом, знавшей, что ее муж убит ее отцом и ее братьями, что ее предала собственная семья. И теперь, когда вина Данте подтвердилась, даже о нем Кросс думал не без сострадания. И еще ему не давала покоя мысль о доне. Старик наверняка не верит байке об ограблении Пиппи. Так почему же он с виду принял ее — он, человек, никогда не веривший в совпадения. Быть может, это неспроста?
Проникнуть в мысли Джорджио Кросс никогда не мог. Верит ли тот в убийство при попытке ограбления? Совершенно очевидно, что Винсент и Пити эту версию приняли без задней мысли. Но теперь Кросс постиг суть особых уз, связывавших его отца, дона и трех его сыновей. Все они были солдатами во время резни, искоренившей Сантадио. И его отец помиловал Роз-Мари.
— И Роз-Мари ничего не разболтала? — поинтересовался Кросс.
— Нет, — саркастически отозвался дон. — Она поступила даже лучше. Она лишилась рассудка. — В голосе его прозвучали горделивые нотки. — Я отправил ее в Сицилию и привез обратно как раз вовремя, чтобы Данте родился на американской земле. Как знать, не исключено, что когда-нибудь он станет президентом Соединенных Штатов. Я мечтал о великом будущем для этого мальчика, но сочетание крови Клерикуцио и Сантадио оказалось для него непосильной ношей. И знаешь, что самое ужасное? — заключил дон. — Твой отец Пиппи совершил ошибку. Ему не следовало миловать Роз-Мари, хотя его решение пришлось мне очень по душе. — С тяжким вздохом он отхлебнул вина и, поглядев Кроссу прямо в лицо, добавил: — Остерегайся. Мир не переделаешь, да и себя тоже.
Во время полета обратно в Вегас Кросс ломал голову над этой загадкой. Почему дон наконец-то поведал ему историю Войны с Сантадио? Чтобы не дать ему навестить Роз-Мари и услышать иную версию? Или предостерегал, запрещая мстить за убийство отца, потому что в нем замешан Данте? Дон так и остался для Кросса загадкой. Но одно ясно наверняка. Если отца убил Данте, тогда он должен убить и Кросса. И уж наверняка это известно дону Клерикуцио.
Глава 19
Данте Клерикуцио вовсе не требовалось выслушивать этот рассказ. Его мать Роз-Мари нашептывала эту историю ему на ушко с той поры, когда ему исполнилось два года, — всякий раз, когда с ней случался очередной припадок, когда она горевала об утраченной любви мужа и брата Сильвио, когда ужас перед Пиппи и собственными братьями захлестывал ее душу.
Лишь во время самых тяжелых припадков Роз-Мари обвиняла в смерти мужа своего отца дона Клерикуцио. Дон всегда отрицал, что отдал такой приказ, равно как отрицал и то, что резня — дело рук его сыновей и Пиппи. Но, услышав из уст дочери обвинение во второй раз, дон засадил ее в лечебницу на месяц. После этого она только ругалась и молола всякий вздор, но больше никогда не обвиняла его напрямую.
Но в ушах Данте вечно стоял ее шепот. Будучи ребенком, он любил своего деда и верил в его невиновность, но злоумышлял против своих трех дядьев, хотя они всегда относились к нему с нежностью. Особенно пылко он мечтал отомстить Пиппи, и хотя это были лишь детские фантазии, ему казалось, что матери они пришлись бы во благо.
Когда Роз-Мари чувствовала себя нормально, она пеклась об овдовевшем доне Клерикуцио с предельной любовью. Трое ее братьев тоже удостаивались ее сестринской заботы. Но от Пиппи она шарахалась. И поскольку в такие периоды она была настроена столь мило, ей было трудно убедительно выразить злобу. Сам склад ее лица, изгиб рта, ласковые, блестящие карие глаза опровергали ее ненависть. А всю свою ошеломительную жажду любви, которую уже не могла подарить ни одному мужчине, Роз-Мари изливала на своего ребенка Данте. Осыпала его подарками, как и его дед, как и дядья, хотя их мотивы были куда менее чисты, к их любви примешивались укоры совести. В периоды улучшения Роз-Мари никогда не рассказывала Данте эту историю.
Но во время припадков она сквернословила, сыпала проклятьями, даже лицо ее обращалось в уродливую маску гнева. Данте это всегда ставило в тупик. Когда ему было лет семь, в мысли его закралось сомнение.
— А как ты узнала, что это был Пиппи и мои дяди? — спросил он.
Роз-Мари радостно захихикала. Данте она казалась в этот момент ведьмой из сказок.
— Они считают себя ужасно умными, считают, что учли все с этими своими масками, специальной одеждой и шапками. Но знаешь, что они забыли? Пиппи так и не переобул свои бальные туфли. Патентованная кожа и черные бантики. А твои дядюшки всегда, когда они вместе, становятся особым образом. Джорджио впереди, Винсент чуть позади, а Пити справа. Да еще то, как они поглядели на Пиппи, чтобы узнать, не отдаст ли он приказ убить меня. Потому что я узнала их. То, как они заколебались, чуть ли не отпрянули. Но они убили бы меня, непременно убили бы. Мои собственные братья!.. — И тут же разрыдалась настолько бурно, что Данте испугался.