— Да, — выдохнул он. — Да, да!
— Отлично, — сказал маг, возвышаясь над Джезалем, словно статуя в аллее Королей. — Иного я от тебя и не ожидал. Мне слишком хорошо известно, что ты спесивый, невежественный и неблагодарный юнец… А еще ты трус. Запомни этот урок хорошенько. И постарайся никогда больше не забывать.
Боль исчезла так же внезапно, как и появилась. Джезаль приподнял голову с плиток пола.
— Ненавижу! — прохрипел он.
Байяз расхохотался.
— Ты? Ненавидишь меня? Какая самонадеянность! По-твоему, меня это волнует? Меня, Байяза, первого ученика великого Иувина?! Я сверг Делателя, я создал Союз, я уничтожил Сотню Слов! — Маг медленно придавил сапогом скулу Джезаля. — Мне дела нет до твоей ненависти, глупец! Меня волнует одно — беспрекословное послушание. Ты понял?
— Да! — всхлипнул Джезаль.
— В таком случае, ваше величество, позвольте откланяться. И молитесь, чтобы у меня не было причин вернуться.
Байяз снял ногу с дрожащей щеки Джезаля, тяжело ступая, пересек королевские покои. Скрипнула, открываясь, дверь — и со щелчком захлопнулась.
Он лежал навзничь, глядя в потолок, и тяжело дышал. Потом, набравшись смелости, перевернулся на живот и встал на четвереньки. В комнате стояла невыносимая вонь — запах рвоты и нечистот. Он, сгорая от стыда, запоздало сообразил, что обделался. Он обессиленно подполз к окну, с трудом встал на колени и выглянул в сад.
Через миг на садовой дорожке показался Байяз. Лысый череп поблескивал в неярком свете. Следом шествовал Йору Сульфур с посохом в руке, зажав под мышкой ларец темного металла. Тот самый ларец, что путешествовал вместе с Джезалем, Логеном и Ферро в их странствиях по Земному кругу. Хорошее было время.
Вдруг Байяз остановился и, обернувшись, взглянул на дворец. Прямо на окна королевских покоев.
Джезаль задрожал от ужаса, испустил сдавленный стон и вцепился в занавеси. Все тело пронзила боль — слабый отзвук той невыносимой агонии, что отпечатался в самой глубине его существа. Первый из магов еще мгновение постоял, глядя на окна, улыбнулся и пошел прочь. Рыцари-телохранители у ворот почтительно отсалютовали ему, он шагнул под арку и скрылся из виду.
Дрожащий Джезаль стоял на коленях, не выпуская из рук занавеси, словно материнскую юбку. Он вспомнил, как еще совсем недавно был счастлив — и не понимал своего счастья. Карточные игры, добрые друзья, светлое будущее… Он тяжело вздохнул. Горло сжималось от стыда, глаза наполнились слезами. Одиночество сдавило грудь. Королевский сын? Он никто. Никчемный дурак. Он всхлипнул и зашмыгал носом. Слезы градом покатились по щекам. Губы задрожали. Он не выдержал и горько, взахлеб заплакал.
Он рыдал от боли и страха, от стыда и злости, от разочарования и беспомощности. Но Байяз был прав. Он — трус. Поэтому больше всего он рыдал от облегчения.
Люди добрые и злые
Наступило серое утро, в саду было холодно и мокро. Ищейка стоял и думал о том, что раньше все было лучше, чем сейчас. Он стоял в самой середине круга могил, глядя на горку коричневой земли, под которой лежало тело Хардинга Молчуна. Странно, что такого немногословного человека так недоставало.
За последние два года Ищейка прошел долгий путь — из ниоткуда в никуда. Многих друзей потерял. Он вспомнил тех, кто вернулся в грязь. Хардинг Молчун. Тул Дуру Грозовая Туча. Рудда Тридуба. Форли Слабейший. И чего ради? Кому от этого стало лучше? Все впустую. Эта мысль страшила так, что дрожь пробирала до самых подошв. Пугала даже тех, кто отличался невозмутимым нравом. Все ушли, оставили Ищейку в одиночестве. Мир без них поблек.
Он услышал, как по мокрой траве зашуршали шаги. В туманной дымке дождя показался Логен. Дыхание белым облачком вилось у лица, исполосованного шрамами. Ищейка вспомнил, как обрадовался, когда Логен вышел к костру. Живой. Тогда казалось, что все начинается заново — жизнь обещает стать лучше. Да только не вышло. Странно, что сейчас Ищейка не обрадовался, завидев Логена Девятипалого.
— Король Севера, — пробормотал он. — Девять Смертей. Как тебе день?
— Мокро, вот как. Год идет к концу.
— Ага. Новая зима скоро. — Ищейка почесал заскорузлую ладонь. — Они приходят все быстрее и быстрее.
— Пора бы мне назад, на Север, как думаешь? Кальдер и Скейл все никак не успокоятся. И видят мертвые, чего еще Доу затеял.
— Ага, пора нам. Так и думаю.
— Я хочу, чтобы ты остался.
Ищейка поднял голову.
— Чего?
— С южанами надо договориться. А лучше тебя никто уговаривать не умеет. Разве что Бетод умел, но… от него теперь толку нет.
— О чем договариваться?
— Ну, вдруг нам их помощь понадобится. На Севере много найдется тех, кому не по нраву, как дела повернулись. Народ короля не захочет, а если захочет, то не этого. Уговори Союз встать на нашу сторону, вот и будет подмога. Может, оружия с собой позже привезешь.
Ищейка поморщился.
— Оружие, говоришь?
— Лучше иметь оружие, не желая того, чем желать, не имея. Даже если…
— Я знаю, как там дальше. А говорил, что последний бой. Говорил, что выращивать что-нибудь будем.
— Вырастят пока и без нас. Слушай, Ищейка, ты же знаешь, я сам в бой не полезу, но тебе…
— Даже. Не. Начинай.
— Я стараюсь стать лучше, понимаешь?
— Правда? Плохо стараешься, значит. Тула ты убил?
Логен сощурился.
— Доу чего наболтал?
— Неважно, кто чего наболтал. Ты убил Грозовую Тучу или нет? Вопрос простой, ответить не трудно: да или нет.
Логен фыркнул — не поймешь, то ли вот-вот рассмеется, то ли расплачется.
— Я не знаю, что я сделал.
— Не знаешь? Что это за ответ такой? Ты мне так ответишь, если в спину пырнешь, когда я твою бестолковую голову спасать буду?
Логен поморщился, уставился на мокрую траву.
— Все может быть. Не знаю я. — Он посмотрел на Ищейку тяжелым взглядом. — Если такая цена, да? Ты знаешь, кто я. Ты мог пойти за другими.
Повернулся и пошел.
Ищейка поглядел ему вслед, не зная, что сказать. Не зная даже, что подумать. Так и стоял среди могил, мок под дождем. Кто-то подошел, встал рядом. Красная Шапка всматривался в дождь, где расплывался черный силуэт уходящего Логена. Потом потряс головой, сжал губы.
— Никогда не верил слухам. О нем чего только не говорили, о Девяти Смертях. Я все думал, врут. А теперь верю. Говорят, он тогда сына Круммоха убил, в горах. Без всякой причины пропорол, будто жука раздавил. По мне, так хуже человека на Севере нет. Он даже хуже Бетода. Злобный ублюдок, как есть.
— Точно знаешь? — рявкнул Ищейка, злобно уставившись на Красную Шапку. — А мне на тебя нассать, жопа ты! Тоже мне, гребаный судья выискался!
— Да я же так просто сказал… — Красная Шапка уставился на него. — Ну, это… Я думал, мы с тобой об одном подумали.
— Значит, не об одном. У тебя в голове мозги с горошину, больше одной мысли не помещается. Думал он! Да ты хорошего человека от плохого не отличишь, хоть бы тебя всего обоссали.
Красная Шапка заморгал.
— Ага, верно. Это я неправильно подумал.
Он отступил на шаг и ушел под дождем, качая головой.
Ищейка смотрел ему вслед, сжав зубы. Ему хотелось кому-нибудь врезать. Знать бы только кому. А больше никого рядом и не было, один он. И мертвые. Наверное, так всегда бывает, когда битва заканчивается, а тот, кто выжил, ничего, кроме битвы, не знает. Он дерется сам с собой.
Он втянул в легкие холодный сырой воздух, хмуро поглядел на могильный холмик Молчуна. Задумался, а сможет ли он сам отличить хорошего человека от плохого? И в чем между ними разница.
Наступило серое утро, в саду было холодно и мокро. Ищейка стоял и думал о том, что раньше все было лучше, чем сейчас.
Не то, что ты хотел
Тонкий солнечный луч прокрался сквозь занавеси и осветил смятую постель. В луче плясали пылинки. Глокта попробовал перевернуться и поморщился от боли. В шее привычно щелкнул позвонок.
«А вот и первый спазм».
За первым последовал второй. Боль пронзила левое бедро, едва он улегся на спину. Дыхание перехватило. Боль проползла вниз по позвоночнику и прочно обосновалась в ноге.
Он застонал и осторожно попытался двинуть щиколоткой, а потом разработать колено. Боль немедленно усилилась.
— Барнам! — позвал он.
Он сдвинул простыню и учуял привычную вонь.
«Ничто так не повышает работоспособность, как собственное говно с утра пораньше».
— Барнам!
Он стонал и скулил, разминая иссохшее бедро, но все без толку. Боль росла и ширилась. Судорогой свело жилы в изувеченной плоти, изуродованная ступня без пальцев жутко трепыхалась.
— Барнам! — заорал он. — Барнам, ублюдок! Дверь!
Из беззубого рта капала слюна, слезы заливали дергающееся лицо, пальцы впились в измазанную простыню.
В коридоре послышались быстрые шаги. Дверную ручку подергали.
— Заперто, придурок! — процедил он сквозь сжатые десны, сотрясаясь от гнева и боли.
Но, к его большому удивлению, ручка повернулась, и дверь открылась.
«Что за…»
Арди бросилась к кровати.
— Убирайся, — прошипел он, закрывая лицо и отпихивая вонючую простыню в бурых пятнах. — Убирайся отсюда.
— Нет.
Она вырвала простыню у него из рук. Глокта сморщился, ожидая, что сейчас она побледнеет, отшатнется, приложит ладонь ко рту, сдерживая крик отвращения, глаза широко распахнутся от ужаса.
«Я вышла замуж за это… перемазанное дерьмом чудовище?»
Арди угрюмо посмотрела на него, взялась за изувеченное бедро и что было сил надавила большими пальцами.
Он охнул, забился и попытался вырваться из цепкой хватки. Два очага острой боли жгли огнем в самом центре судорожно натянутых жил.
— А, твою мать… ты…
Вдруг напряженные мышцы обмякли. Глокта бессильно растянулся на кровати.
«И теперь почти не стыдно, что я весь в говне».
Он лежал так некоторое время, совершенно беспомощный.
— Я не хотел, чтобы ты меня видела… таким.