— Ты пачкаешь полы, — по-прежнему не оборачиваясь, обычным ледяным тоном сообщила Тереза.
— Война — грязное дело, любовь моя.
Стоило произнести последние два слова, и королеву перекосило. Джезаль уже не знал, плакать ему или смеяться. Он упал в кресло напротив нее, даже не подумав разуться. Да, ее приведет это в ярость. С другой стороны, в ярость ее приводит все, что бы Джезаль ни делал.
— И надо было тебе прийти в таком виде? — поинтересовалась она.
— Не удержался! Ты моя жена в конце концов.
— Я этого брака не желала.
— Представь себе, я тоже. Веришь или нет, я бы с радостью женился на той, кто хотя без ненависти относится ко мне! — Джезаль вскинул руку и с трудом подавил гнев. — Прошу, не будем ссориться. Мне и так есть с кем сражаться. И их больше, чем я могу выдержать. Можем мы хотя бы… не враждовать?
Тереза долго смотрела на него, задумчиво нахмурившись.
— Как у тебя получается?
— Получается — что?
— Продолжать эти попытки?
Джезаль слегка улыбнулся.
— Придавала сил надежда, что тебе придется по душе моя настойчивость. — Королева не улыбнулась, однако выражение ее лица как будто смягчилось. Джезаль и не рассчитывал, что супруга наконец потеплеет к нему, однако твердо вознамерился держаться даже за крохотный лучик надежды. Надежды ему не хватало больше всего. Он подался вперед и заглянул в глаза Терезе. — Ты обо мне невысокого мнения, и винить тебя не в чем. Поверь, я сам не в восторге от себя, но я стараюсь… изо всех сил стараюсь… стать лучше.
Губы Терезы слегка дернулись в подобии печальной улыбки. Уже кое-что. Джезаль пораженно застыл, когда она прикоснулась к его щеке. Дыхание сперло, кожу — в том месте, где пальцы Терезы коснулись ее, — стало покалывать.
— Как ты не поймешь, что я презираю тебя? — спросила Тереза, и Джезаль похолодел. — Мне противно твое лицо, твое присутствие, твой голос. Мне омерзительно это место и эти люди. И чем скорее гурки сожгут здесь все, тем сильнее будет мое счастье.
Она снова уставилась в окно, развернувшись к Джезалю идеальным профилем.
Джезаль медленно встал.
— Сегодня я буду спать в другой комнате. В этой для меня слишком холодно.
— Ну наконец.
Когда человек получает все, о чем он мечтал, это может стать для него проклятьем. Если блестящие награды вдруг превращаются в пустые побрякушки, у него не остается даже мечтаний для утешения. Все то, чего Джезаль, как ему казалось, желал — власть, слава, прекрасные атрибуты величия, — обернулось пылью на ветру. Теперь он мечтал вернуть все обратно, сделать все как было раньше. Но пути назад не осталось. Совсем.
Сказать было нечего. Развернувшись, он пошел к двери.
Лучше не извлекать на свет
После боя — если ты жив — ты копаешь. Роешь могилы для павших товарищей, отдаешь им последнюю дань уважения, даже если совсем не чтил их при жизни. Копаешь хоть сколько-нибудь глубокую яму, кидаешь в нее тело, присыпаешь землей, и оно там гниет, все о нем забывают. Так было, и так будет.
Когда эта война завершится, копать придется много. И той стороне, и другой.
Двенадцать дней падал с неба огонь. Двенадцать дней прошло с тех пор, как гнев божий обрушился на горделивых розовых, и их несгибаемый город почернел от сажи и дыма. Двенадцать дней длилась резня: на улицах, стенах и в домах. Двенадцать дней при свете холодного солнца, под дождем, задыхаясь от дыма, и двенадцать ночей при мерцающем факельном свете Ферро была в самой гуще событий.
Она шлепала ногами по блестящим плитам, оставляя черные следы на полу коридора. Это был пепел. Пепел и сажа, что покрывали сейчас два района, где лилась кровь. Пошел дождь, и пепел смешался с водой, образуя липкую жижу вроде черного клея. Она была всюду — на домах, что еще стояли, на домах, что превратились в черные остовы, и на людях — на тех, кто бился и кто уже пал. Хмурая стража и раздраженные слуги взирали с отвращением и на нее, и на следы, которые она оставляла за собой, но ей всегда было плевать на чужое мнение. Плевать она хотела на него и сейчас. Скоро пепел и сажа будут повсюду, скоро все станет прахом, если гурки пробьются.
А пробьются они обязательно. Каждый день, невзирая на усилия оборванных защитников, на потери, что несли они средь разрушенных зданий, войска императора продвигались к центру города.
К Агрионту.
Она застала Юлвея в просторной палате. Маг сидел в кресле, на его худых запястьях болтались браслеты. Спокойствие, что прежде окутывало Юлвея подобно покрывалу, будто сдернули. Он выглядел напуганным, озабоченным, глаза его ввалились, превратившись в темные впадины. Стал тем, кто смотрит в лицо поражению, и таких людей Ферро за последние несколько дней повидала достаточно.
— Ферро Малджин, прямо с передовой… Я всегда говорил: дай тебе шанс, и ты вырежешь весь мир, и сейчас как раз выдался такой случай. Ну, как тебе война, Ферро?
— Недурно. — Она бросила лук на полированную столешницу, вынула из-за пояса меч и скинула с плеча колчан. Стрел осталось мало. Большую часть из них она всадила в гуркхульских солдат, среди почерневших руин на окраине города.
Вот только ей было нерадостно.
Убивать гурков — это как питаться медом. Когда его мало, ты хочешь еще, но если объешься, становится плохо. Когда убиваешь, силы уходят огромные, а трупы — слабая награда за большие старания. Впрочем, останавливаться было поздно.
— Ты ранена?
Ферро надавила на перевязанную грязной тряпкой руку. Из-под серой ткани проступила кровь. Боли не было.
— Нет.
— Еще не поздно, тебе необязательно здесь погибать. Я могу увести тебя с собой, ведь я иду, куда хочу, и беру с собой тех, кого хочу. Если прекратишь убийства, кто знает, может, Бог найдет и для тебя местечко на небесах?
Ферро устала от проповедей Юлвея. Если Байязу она не верила ни капли — и лысый маг отвечал ей взаимностью, — то его она хотя бы понимала, а он понимал ее. Зато Юлвей ничего понимать не хотел.
— «Небеса»? — усмехаясь, отвернулась она от старого мага. — А ты не думал, что ад подходит мне больше?
Она подобралась, заслышав в коридоре шаги и почувствовав гнев Байяза еще прежде, чем старый лысый розовый ворвался в комнату.
— Молокосос! Я столько сделал для него, и вот чем он отплатил! — Вслед за Байязом, словно два пса за хозяином, в комнату проскользнули Ки и Сульфур. — Он затыкает мне рот перед закрытым советом! Велит не лезть не в свое дело! Мне! Да откуда ему, тупице, знать, где мое дело, а где — нет?!
— Не ладятся дела с Луфаром Великолепным? — поддела Ферро.
Маг взглянул на нее с прищуром.
— Еще год назад во всем Земном круге не было башки дырявей. Надень на дурака корону, заставь сборище старых лжецов лизать ему задницу, и через пару недель мелкий говнюк вообразит себя Столикусом!
Ферро пожала плечами. Луфар, король он там или нет, никогда не страдал недостатком самомнения.
— Смотреть надо было, куда корону возлагаешь.
— В том-то и беда, что корона на ком-то быть должна. И все, что тебе остается, — это кинуть ее в толпу и надеяться на лучшее. — Байяз сердито посмотрел на Юлвея. — Что скажешь, брат? Выходил за стены?
— Выходил.
— Что видел?
— Смерть. Кругом одна смерть. Солдаты императора наводнили западные районы города, его суда закрыли гавань. С каждым днем по дороге с юга прибывает еще больше войск, и гуркхульская хватка на шее столицы сжимается.
— То же говорят и дураки из закрытого совета. Что скажешь о Мамуне и его Сотне Слов?
— Мамун, трижды благословенный и трижды проклятый? Чудесный первый ученик великого Кхалюля, десницы Бога? Он выжидает. Они с братьями и сестрами сидят в просторном шатре далеко за пределами города, молятся о победе, слушают приятную музыку, купаются в надушенной воде, возлежат голышом и предаются плотским утехам. Ждут, пока солдаты захватят стены Адуи. И едят. — Юлвей взглянул на Байяза. — Едят днем и ночью, в открытую попирая Второй закон. Бесстыдно насмехаются над священным заветом Эуса. Готовятся к моменту, когда пойдут искать тебя. Момента, ради которого Кхалюль их создал. Они считают, что ждать им осталось недолго. Полируют свои доспехи.
— Да неужели? — прошипел Байяз. — Будь они прокляты.
— Они уже прокляли сами себя, только от этого не легче.
— Значит, пора нам в Дом Делателя.
Ферро резко подняла голову. Было что-то в этой гордой громадине, что привлекало к себе ее взгляд с самого первого дня, как Ферро оказалась в Адуе. Она невольно засматривалась на башню, что, невредимая, высилась сейчас над дымом и бойней.
— Зачем? — спросил Юлвей. — Хочешь замуровать себя там, как Канедиас в свое время? Когда мы пришли за отмщением? Укроешься во тьме, Байяз? И в этот раз уже тебя скинут с крыши Дома, и ты разобьешься о мост.
Первый из магов фыркнул.
— Ты меня знаешь. Когда за мной придут, я встречу их в открытом бою. Но во тьме все еще скрыто оружие. Пара-тройка сюрпризов из запасов Делателя, дабы поразить наших проклятых друзей за стенами.
Юлвей встревожился еще больше.
— Разделитель?
— Один его клинок здесь, — прошептал Ки из угла, — второй — на Другой стороне.
Байяз, как обычно, не обратил на него внимания.
— Он разрежет что угодно, даже едока.
— А сотню едоков? — спросил Юлвей.
— Меня заботит лишь Мамун.
Юлвей медленно встал и выпрямился со вздохом.
— Ну что ж, веди. Я пойду за тобой в Дом Делателя, последний раз.
Ферро облизнула зубы. Войти в Дом Делателя? Перед таким нельзя было устоять.
— Я с вами.
Байяз резко обернулся.
— Нет, ты не пойдешь. Сиди здесь и лелей свою дурное настроение, у тебя же всегда хорошо это получалось. Не хочу лишать тебя такой возможности. С нами пойдешь ты, — сказал он Ки. — А у тебя, Йору, есть другое дело, не так ли?
— Да, мастер Байяз.
— Хорошо.
Первый из магов покинул комнату; Юлвей шагал рядом, ученик — сзади. Сульфур не сдвинулся с места. Ферро хмуро посмотрела на него, и Йору ответил ей улыбкой. При этом он уперся затылком в стену, задрав подбородок к резному потолку.