Джо АберкромбиПоследний довод королей
Четырём читателям — вы знаете, кто вы
Карта Земного круга
Часть I
Вся жизнь это мечта о возмездии[1]
Поль Гоген
Грязная торговля
Наставник Глокта стоял в зале и ждал. Он потянул свою изогнутую шею туда-сюда, слушая знакомые щелчки, чувствуя, как скрученные мышцы между лопатками пронизывают знакомые уколы боли. Зачем я это делаю, если мне от этого так больно? Зачем проверять, болит или не болит? Трогать языком язву, тереть волдырь, ковырять струп?
— Что? — резко спросил он.
Мраморный бюст у подножия лестницы ответил лишь молчаливым презрением. Которого мне и так уже досталось более чем достаточно. Глокта зашаркал прочь, волоча бесполезную ногу по плитам, и стук его трости эхом отражался от лепнины на высоком потолке.
Среди великих аристократов Открытого Совета лорд Ингелстад, владелец этого громадного зала, был поистине мелким человеком. Глава семьи, состояние которой за прошедшие годы сократилось, а благополучие и влияние почти совсем истощились. А чем истощённее человек, тем сильнее раздуваются его притязания. И почему они никогда не понимают? На больших пространствах маленькие вещи выглядят ещё меньше.
Где-то в тени часы исторгли несколько вялых ударов. Уже совсем поздно. Чем истощённее человек, тем дольше приходится ждать ради его удовольствия. Но я могу быть терпеливым, когда нужно. В конце концов, у меня не намечается ни ослепительных банкетов, ни исступлённых толп, и прекрасные женщины не ждут, затаив дыхание, моего прибытия. Уже нет. Гурки позаботились об этом в темноте императорских тюрем. Он прижал язык к пустым дёснам и закряхтел, пошевелив ногой — уколы боли из неё прострелили спину и заставили дёргаться веко. Я могу быть терпеливым. В том, что каждый шаг — суровое испытание, есть и положительные стороны. Быстро учишься ступать осторожно.
Дверь перед ним резко раскрылась, и Глокта дёрнул головой, изо всех сил стараясь скрыть гримасу, когда хрустнула шея. В дверях стоял лорд Ингелстад: большой, по-отечески выглядящий мужчина с румяным лицом. Он дружелюбно улыбнулся, приглашая Глокту внутрь. Как будто это частный разговор, и к тому же приятный.
— Прошу простить меня, наставник, за то, что заставил вас ждать. С тех пор, как я прибыл в Адую, у меня столько посетителей — голова просто идёт кругом! — Будем надеяться, она не свернётся окончательно. — Так много посетителей! — Не сомневаюсь, посетителей с предложениями. С предложениями за твой голос. За твою помощь в избрании нового короля. Но от моего предложения, боюсь, тебе будет больно отказываться. — Хотите вина, наставник?
— Нет, милорд, спасибо. — Глокта болезненно перешагнул через порог. — Я не задержусь надолго. У меня тоже есть огромное количество дел, которые требуют моего пристального внимания. — Понимаешь, выборы сами себя не организуют.
— Разумеется, разумеется. Прошу вас, садитесь. — Ингелстад радостно плюхнулся на стул и указал на другой. Глокте понадобилось время, чтобы усесться — аккуратно опуститься и пошевелить бедрами, пока не удалось найти позицию, в которой спина не причиняла ему постоянной боли. — И что вы хотели со мной обсудить?
— Я пришёл от имени архилектора Сульта. Надеюсь, вас не оскорбит моя прямота, но его преосвященство желает получить ваш голос.
Тяжёлые черты аристократа скривились в гримасе притворного удивления. Если честно, притворство даётся ему довольно скверно.
— Не уверен, что понимаю вас. Мой голос по какому вопросу?
Глокта вытер влагу из-под слезящегося глаза. К чему нам плясать этот недостойный танец? У тебя нет для этого фигуры, а у меня ног.
— По вопросу того, кто следующим займёт трон, лорд Ингелстад.
— Ах. Это. — Да, это. Идиот. — Наставник Глокта, надеюсь, я не разочарую ни вас, ни его преосвященство, к которому я испытываю лишь глубочайшее уважение, — и он склонил голову, преувеличенно смиренно, — но, положа руку на сердце, вынужден сказать, что не могу позволить себе поддаться влиянию той или иной стороны. Мне кажется что я, как и все члены Открытого Совета, облечены священным доверием. И узы долга велят мне проголосовать за человека, которого я считаю самым лучшим кандидатом из множества замечательных людей. — И он весьма самодовольно ухмыльнулся.
Прекрасная речь. Деревенские олухи даже поверили бы в неё. Как часто я слышал такое, или нечто в этом духе, за последние недели? По традиции следом идёт торговля. Дискуссия о том, сколько именно стоит священное доверие. На сколько серебра потянет добросовестность. Сколько золота способно разорвать узы долга. Но сегодня я не в настроении торговаться.
Глокта очень высоко поднял брови.
— Должен поздравить вас, лорд Ингелстад, у вас такая благородная позиция. Если бы у всех был ваш характер, то мы жили бы в лучшем мире. Поистине благородная позиция… особенно когда вы можете так много потерять. Практически всё, полагаю. — Он поморщился, взяв одной рукой трость и мучительно сдвинулся на край стула. — Но, вижу, вас не поколебать, так что мне придётся уйти…
— О чём вы говорите, наставник? — Беспокойство аристократа было ясно написано на его полном лице.
— Ну как же, лорд Ингелстад, о ваших коррупционных сделках.
Румяные щёки утратили большую часть своего цвета.
— Здесь, должно быть, какая-то ошибка.
— О нет, уверяю вас. — Глокта вытащил из внутреннего кармана плаща бумаги с признаниями. — Вас часто упоминают в признаниях главные торговцы шёлком, видите? Очень часто. — И он протянул хрустящие бумаги так, чтобы они были видны им обоим. — Здесь вас называют — это не мои слова, понимаете — "сообщником". Здесь "главным выгодополучателем" весьма отвратительных контрабандных операций. А здесь, заметьте — и мне почти стыдно это упоминать — ваше имя и слова "государственная измена" появляются в опасной близости.
Ингелстад осел на свой стул, и со стуком поставил бокал на столик рядом с собой, пролив немного вина на отполированное дерево. О, надо это протереть. А то может остаться ужасное пятно, а некоторые пятна невозможно убрать.
— Его преосвященству, — продолжил Глокта, — который считает вас своим другом, удалось убрать ваше имя из первоначального расследования, ради вашего блага. Он понимает, и не без сочувствия, что вы всего лишь старались спасти свою семью от разорения. Однако, если вы разочаруете его во время голосования, его сочувствие может быстро иссякнуть. Вы понимаете, о чём я? — Думаю, я выразился даже излишне ясно.
— Понимаю, — прохрипел Ингелстад.
— А что с узами долга? Теперь они уже не так давят?
Аристократ сглотнул, румянец совсем исчез с его лица.
— Я очень хочу помочь его преосвященству любым возможным способом, разумеется, но… дело в том, что… — Что теперь? Отчаянное предложение? Безнадёжная взятка? Или даже взывание к моей совести? — Вчера ко мне приходил представитель верховного судьи Маровии. Человек по имени Харлен Морроу. Он устроил подобное представление… и угрожал весьма похожим образом. — Глокта нахмурился. — Уже? Маровия, и его мелкий червь. Всегда на шаг впереди, или на шаг позади. Но всегда неподалёку. Пронзительная нотка закралась в голос Ингелстада. — Что мне делать? Я не могу поддерживать вас обоих! Я покину Адую, наставник, и никогда не вернусь! Я… я воздержусь от голосования…
— Такой хуйни ты не сделаешь, — прошипел Глокта. — Ты проголосуешь так, как я тебе скажу, и пошел к чёрту этот Маровия! — Подтолкнуть ещё? Отвратительно, но пусть будет так. Мои руки и так уже в грязи по локоть. Вряд ли будет хуже, если обшарить ещё пару сточных канав. Он приглушил голос и вкрадчиво промурлыкал: — Вчера в парке я наблюдал за вашими дочерями. — Лицо аристократа утратило последние остатки цвета. — Три юные невинности, в самом расцвете женственности, одетые по последней моде, и каждая прелестней предыдущей. Младшей уже… пятнадцать?
— Тринадцать, — прохрипел Ингелстад.
— А-а. — И Глокта скривил губы в беззубой улыбке. — Она рано расцвела. Они прежде не бывали в Адуе, верно?
— Не бывали, — он почти шептал.
— Так я и думал. Их радость и восхищение во время прогулки в парке были просто очаровательны. Клянусь, все завидные женихи столицы не отрывали от них взглядов. — Улыбка на его лице медленно угасла. — Моё сердце будет разбито, лорд Ингелстад, если три таких утонченных создания неожиданно отправятся в одну из самых суровых исправительных колоний Инглии. Туда, где красота, манеры и мягкий характер привлекают совершенно иное и намного менее приятное внимание. — Глокта театрально содрогнулся от ужаса и, медленно наклонившись вперёд, прошептал. — Такой жизни я не пожелал бы и собаке. И всё по вине неосмотрительности отца, у которого в руках были все средства, чтобы это предотвратить.
— Но мои дочери… Их не касается
— Мы выбираем нового короля! Всех касается! — Сурово, возможно. Но суровые времена требуют суровых мер. Глокта с трудом поднялся на ноги, трость от усилий качалась под рукой. — Я скажу его преосвященству, что он может рассчитывать на ваш голос.
Ингелстад обмяк, внезапно и полностью. Как проткнутый мех с вином. Его плечи поникли, лицо вытянулось от ужаса и безнадежности.
— Но верховный судья… — прошептал он. — Неужели у вас совсем нет жалости?
Глокта лишь пожал плечами.
— Была когда-то. В детстве я был безрассудно мягкосердечным. Клянусь, я мог заплакать при виде мухи, попавшей в паутину. — Он повернулся к двери и скривился от острого спазма в ноге. — Постоянная боль меня от этого излечила.
Это было маленькое собрание в узком кругу. Только компания не очень тёплая. Наставник Гойл сердито смотрел на Глокту из-за огромного круглого стола в огромном круглом кабинете. Бусинки его глаз таращились с костлявого лица.