Всё исчезло.
Позолоченный купол Круга Лордов слетел, треснул, раскололся и рассыпался на мелкие куски. Высокая стена Палаты Воинской Славы превратилась в разорённые развалины. От остальных гордых зданий остались лишь разрушенные останки, снесённые до самого основания. Все они растаяли прямо на глазах Ферро. Растворились в бесформенную яростную массу, с визгом кружившую вокруг Первого из Магов, бесконечно голодную, от земли до самых небес.
— Да! — слышала она его довольный смех, поверх шума бури. — Я могущественнее Иувина! Могущественнее самого Эуса!
Было ли это местью? Сколько разрушений смогут заполнить пустоту внутри? Ферро безмолвно размышляла, сколько людей пряталось в этих исчезнувших зданиях. Мерцание вокруг Семени увеличивалось, уже доходя до её плеча, потом до шеи, и наконец поглотило её целиком.
Мир стал тихим.
Где-то вдалеке продолжалось разрушение, но теперь оно стало размытым, звуки доносились приглушёнными, словно через воду. Рука Ферро уже была не просто холодной. Она онемела до плеча. Ферро видела Байяза, который улыбался, подняв руки. Вокруг них метался ветер — стена бесконечного движения.
Но в нём были фигуры.
Они становились всё отчётливей по мере того, как остальной мир становился всё более размытым. Они собирались за внешним кругом. Тени. Призраки. Целая голодная толпа.
— Ферро… — донеслись их шепчущие голоса.
В садах внезапно разыгралась буря, даже ещё неожиданней, чем начинаются бури в Высокогорье. Свет померк, а потом с тёмного неба стали падать предметы. Ищейка не знал, откуда явилась буря, и это не очень-то его волновало. Ему нужно было беспокоиться о более важных вещах.
Они тащили через высокие двери раненых, которые стонали, ругались, или хуже того, ничего не говорили. Двоих оставили снаружи — они уже вернулись в грязь. Не было смысла тратить дыхание на тех, кому уже давно не помочь.
Логен держал Молчуна под мышки, Ищейка за ноги. Его лицо стало белым, как мел, не считая красной крови на губах. По его лицу ясно было, насколько он плох, но он вовсе не жаловался, только не Хардинг Молчун. Ищейка и не поверил бы, если б он начал жаловаться.
Они уложили его на пол во мраке по другую сторону двери. Ищейка слышал, как что-то стучало по окнам, грохотало по земле снаружи, било по крышам сверху. Внутрь вносили всё больше людей — сломанные руки, ноги, и что ещё похуже. Следом вошёл Трясучка — окровавленный топор в одной руке, а другая, на которой раньше висел щит, безвольно обвисла.
Ищейка никогда не видел такого коридора. Пол из зелёного и белого камня, гладко отполированный и сияющий, как стекло. Стены увешаны огромными картинами. Потолок отделан цветами и листьями, вырезанными так искусно, что они казались почти настоящими, вот только сделаны были из золота, и блестели на тусклом свету, который лился через окна.
Люди наклонялись, перевязывали раненых товарищей, давали им воды и слова утешения, накладывали шины. Логен и Трясучка просто стояли, глядя друг на друга. Без ненависти, на самом деле, но и без уважения. Ищейке сложно было описать, что это было, да его это не особенно и волновало.
— О чём ты только думал? — резко бросил он. — Свалил вот так, сам по себе? Я думал, ты вроде теперь вождь! Так не годится!
Логен лишь уставился на него в ответ, его глаза блестели во мраке.
— Надо помочь Ферро, — пробормотал он. — И Джезалю тоже.
Ищейка вытаращился на него.
— Кому помочь? Здесь нужно настоящим людям помогать.
— Я мало чего понимаю в том, как лечить раны.
— Только в том, как их наносить! Давай тогда, Девять Смертей, если тебе так надо. Приступай.
Ищейка видел, как вздрогнуло лицо Логена, когда он услышал это имя. Он попятился, прижав одну руку к боку, а другой сжимая окровавленную рукоять своего меча. Потом повернулся и захромал по блестящему коридору.
— Больно, — сказал Молчун, когда Ищейка сел перед ним на корточки.
— Где?
Тот улыбнулся кровавой улыбкой.
— Везде.
— Ясно, ну… — Ищейка задрал его рубашку. Половина его груди была вдавлена, огромный сине-чёрный синяк расползался по ней, как смоляное пятно. Почти не верилось, что человек может дышать с такой раной. — А-а… — пробормотал он, понятия не имея, с чего даже начинать.
— Думаю… мне конец.
— Что, от этого? — Ищейка попытался ухмыльнуться, но у него не получилось. — Всего лишь царапина.
— Царапина, да? — Молчун попытался поднять голову, поморщился и откинулся назад, часто дыша. Он уставился вверх, широко раскрыв глаза. — Охуенно красивый потолок.
Ищейка сглотнул.
— Ага. Наверное.
— Я должен был умереть в бою с Девятипалым, ещё давным-давно. Всё остальное было даром. Но я благодарен за это, Ищейка. Я всегда любил… наши разговоры.
Он закрыл глаза и перестал дышать. Он всегда говорил мало, Хардинг Молчун. Прославился этим. А теперь умолк навсегда. Бессмысленная смерть, вдалеке от дома. Не за то, во что верил, что понимал, и безо всякой пользы. Напрасная потеря. Но с другой стороны Ищейка повидал, как многие люди возвращались в грязь, и в этом никогда не было ничего прекрасного. Он глубоко вздохнул и уставился в пол.
Единственная лампа отбрасывала ползучие тени по ветхому коридору, на грубые камни и осыпающуюся штукатурку. От неё наемники превратились в зловещие очертания, а лица Коски и Арди — в незнакомые маски. Казалось, темнота сгущается внутри тяжёлого каменного арочного прохода и вокруг двери за ним — древней, шишковатой, выщербленной и усеянной чёрными железными заклёпками.
— Что-то весёлое, наставник?
— Я стоял здесь, — прошептал Глокта. — На этой самой точке. С Зильбером. — Он протянул руку и коснулся пальцами железной ручки. — Моя рука лежала на щеколде… и я прошёл дальше. — Ах, какая ирония. Ответы, которые мы ищем так долго и так далеко — так часто оказываются прямо под носом.
Глокта почувствовал, как по его искривлённому хребту прошла дрожь, когда он наклонился к двери. Он слышал что-то издалека, приглушённое бормотание на языке, которого не понимал. Адепт демонов призывает обитателей бездны? Он облизнул губы, перед глазами всплыли замороженные останки верховного судьи Маровии. Опрометчиво было бы просто ворваться внутрь, как бы ни хотелось нам покончить с нашими вопросами. Очень опрометчиво…
— Наставник Гойл, раз уж вы привели нас сюда, не могли бы вы войти первым?
— Яагх? — взвизгнул Гойл через кляп, его уже и так выпученные глаза раскрылись ещё шире. Коска схватил наставника Адуи за ошейник, другой рукой взялся за железную ручку, легко открыл дверь и двинул сапогом по заднице Гойла. Тот, споткнувшись, пролетел внутрь, вопя бессмысленную чушь через кляп. С другой стороны двери донёсся металлический звук разряжаемого арбалета вместе с пением, которое становилось всё жёстче и громче.
Что сказал бы полковник Глокта? К победе, ребята! Глокта проковылял через дверь, чуть не запнувшись на пороге за свою же больную ногу, и удивлённо огляделся. Большой круглый зал с куполообразным потолком, тёмные стены которого были раскрашены масштабной изящно детализированной фреской. Которая выглядит неприятно знакомой. Канедиас, Мастер Делатель, раз в пять больше человеческого роста, нависал над помещением, расставив руки. Перед ним ярко-алым, оранжевым и белым полыхал костёр. На другой стене лежал его брат Иувин, растянувшийся на траве под цветущими деревьями, из его многочисленных ран текла кровь. Между этими двумя мужчинами маршировали маги, чтобы получить своё возмездие, шесть с одной стороны и пять с другой, с лысым Байязом во главе. Кровь, огонь, смерть, месть. Как это восхитительно уместно, с учётом обстоятельств.
Обширный пол покрывал запутанный узор, выполненный с навязчивой тщательностью. Круги в кругах, очертания, символы, фигуры пугающей сложности — все выполненные аккуратными линиями из белого порошка. Соль, если не ошибаюсь. В паре шагов от двери, на краю внешнего кольца, лежал лицом вниз Гойл со связанными руками. Из-под него растекалась тёмная кровь, из спины торчал наконечник арбалетного болта. Как раз там, где должно быть сердце. Никогда бы не подумал, что это его слабое место.
Лица четырёх адептов Университета выражали разные степени изумления. Трое из них — Чейл, Денка и Канделау — держали в обеих руках свечи, от брызжущих фитилей исходила удушающая трупная вонь. Сауризин, адепт-химик, сжимал разряженный арбалет. Лица стариков, освещённые желчно-жёлтым светом снизу, застыли масками страха.
В дальнем конце комнаты за кафедрой стоял Зильбер. Перед ним лежала большая открытая книга — он с напряжённым вниманием смотрел в неё при свете единственной лампы. Его палец шелестел по странице, тонкие губы непрерывно шевелились. Даже с этого расстояния, и несмотря на ледяной холод в комнате, Глокта видел, как крупные капли пота стекают по его тощему лицу. Рядом с ним, прямой, как палка, в чистой белой мантии и метающий кинжалы взглядов голубыми глазами, стоял архилектор Сульт.
— Глокта, изувеченный мерзавец! — прорычал он, — какого чёрта вы здесь делаете?
— Я мог бы задать вам тот же вопрос, ваше преосвященство. — Он обвёл своей тростью на всю сцену. — Вот только свечи, древние книги, пение и круги из соли говорят сами за себя, не так ли? — И всё это неожиданно выглядит довольно по-детски. Всё то время, пока я пытал торговцев шёлком, пока я рисковал жизнью в Дагоске, пока шантажом собирал для тебя голоса, ты занимался… этим?
Но Сульт, похоже, воспринимал всё достаточно серьезно.
— Убирайся, глупец! Это наш последний шанс!
— Это? Серьёзно? — Коска уже вошёл в дверь, и наёмники в масках за ним следом. Глаза Зильбера были по-прежнему сосредоточены на книге, губы шевелились, на лице выступило ещё больше пота. Глокта нахмурился. — Кто-нибудь, заткните его!
— Нет! — вскричал Чейл, на его крошечном лице появилось выражение полного ужаса. — Заклинание нельзя останавливать! Это очень опасная операция! Последствия могут быть… могут быть…