И, разумеется, сложно не заметить две дюжины весьма разнообразных практиков Инквизиции.
Два узкоглазых уроженца Сулджука сидели, закинув чёрные сапоги на древний стол, и пристально, словно близнецы, смотрели на Глокту из-под масок. Перед ними на столе лежали четыре кривых меча в ножнах. Три темнокожих человека стояли возле тёмного окна. Головы побриты, у каждого на поясе топор, а на спине щит. У камина стоял высокий практик — длинный и тощий, как берёзка, со светлыми волосами, свисавшими вокруг лица в маске. Рядом стоял коротышка, почти карлик, пояс которого ощетинился ножами.
Глокта узнал огромного северянина по прозвищу Камнедробитель, знакомого ему по прошлому визиту в Университет. Но с прошлой нашей встречи кажется, будто он пытался дробить камни своим лицом, и весьма настойчиво. Щёки северянина стали шероховатыми, брови расползались, переносица слегка скосилась влево. Развалины его лица казались почти такими же тревожными, как огромная колотушка, которую он сжимал в массивных руках. Почти, но не совсем.
Такое странное и тревожное сборище убийц, какое только можно собрать в одном месте, и все тяжело вооружены. И, похоже, наставник Гойл пополнил своё шоу уродцев. Посреди них как дома стояла практик Витари, указывая туда и сюда, отдавая приказы. Глядя на неё сейчас и не подумаешь, что она из тех, кто способен стать матерью, но, полагаю, у всех нас есть свои скрытые таланты.
Глокта поднял правую руку вверх.
— Кого убиваем?
Все взгляды обратились на него. Витари подошла к нему, нахмурив веснушчатую переносицу.
— Какого чёрта ты здесь делаешь?
— Могу задать тебе тот же вопрос.
— Если ты знаешь, что для тебя хорошо, то не будешь задавать никаких вопросов.
Глокта ухмыльнулся ей своей беззубой ухмылкой.
— Если бы я знал, что для меня хорошо, то никогда не потерял бы свои зубы. И вопросы — это единственное, что у меня осталось. Чем вас заинтересовала эта куча пыли?
— Это не моё дело, и уж тем более не твоё. Если ищешь предателей, то, может, стоит поискать сначала в своём доме?
— И что ты имеешь в виду?
Витари наклонилась к нему поближе и прошептала через маску.
— Ты спас мне жизнь, так позволь отплатить тебе тем же. Убирайся отсюда. Убирайся и держись отсюда подальше.
Глокта прошаркал по коридору до своей тяжёлой двери. В деле с Байязом мы не продвинулись ни на йоту. Ничего, что вызвало бы редкую улыбку на лице его преосвященства. Призыв и насылание. Боги и бесы. И вечно всё больше вопросов. Он нетерпеливо повернул ключ в замке, отчаянно желая присесть и снять тяжесть с дрожащей ноги. Что Гойл делает в университете? Гойл, Витари и две дюжины практиков — и все вооружены так, словно собираются на войну? Поморщившись, он перешагнул через порог. Должно быть что-то…
— Гах! — Глокта почувствовал, как его трость вырвали, и зашатался, хватаясь за воздух. Что-то врезалось ему в лицо и наполнило голову ослепительной болью. В следующий миг пол ударил его в спину и выбил из него дух. Глокта моргнул и пустил слюну, во рту стало солоно от крови, тёмная комната дико качалась вокруг него. Ну и ну, ну и ну. Кулак в лицо, если я не сильно ошибся. Это всегда действенно.
Рука схватила его за воротник и подняла. Ткань врезалась в горло и заставила запищать, словно цыпленка, которому вот-вот свернут шею.
Другая рука схватила Глокту за пояс, и его потащили — обмякшие колени и носки сапог скребли по доскам пола. Он инстинктивно слабо сопротивлялся, но добился лишь боли, прострелившей спину.
Перед его головой скрипнула дверь ванной комнаты и распахнулась, с грохотом ударившись о стену. Его протащили по тёмной комнате к ванне, с утра наполненной грязной водой.
— Погоди! — прохрипел он, когда его перегнули через край. — Кто ты… брхрлрллхр!
Над его головой сомкнулась холодная вода, пузырьки забурлили вокруг лица. Его держали под водой, а он сопротивлялся, выпучив глаза от паники и шока, пока не начало казаться, что лёгкие вот-вот взорвутся. Потом его дёрнули за волосы — вода стала стекать с лица в ванну. Простая техника, но, несомненно, эффективная. Мне ужасно неуютно. Он хватал ртом воздух.
— Что вы… бларгхххх!
И снова в темноту, и весь воздух, который ему удалось вдохнуть, с бульканьем вышел в грязную воду. Но кто бы это ни был, он дал мне вздохнуть. Меня не убивают. Просто размягчают. Размягчают для вопросов. Я посмеялся бы над иронией… если бы во мне… ещё оставался воздух… Он толкался в ванной и молотил по воде. Его ноги бесцельно пинали, но рука на затылке была стальной. Рёбра вздымались, грудь сжималась, отчаянно желая втянуть воздух. Не дышать… не дышать… не дышать! Он как раз хлебнул полные лёгкие грязной воды, когда его выдернули из ванной и швырнули на доски — кашляющего, задыхающегося и блюющего одновременно.
— Ты Глокта? — женский голос, резкий и суровый, с сильным кантийским акцентом.
Она села перед ним на корточки, балансируя на носках, положив руки на колени. Её длинные коричневые ладони свободно свисали. На ней была мужская рубашка, мешковато висевшая на тощих плечах, мокрые рукава закатаны на костлявых запястьях. Её чёрные волосы были коротко пострижены и торчали на голове засаленной массой. По суровому лицу шёл тонкий бледный шрам, узкие губы сердито изогнулись, но сильнее всего сбивали с толку её глаза, сиявшие жёлтым в тусклом свете из коридора. Неудивительно, что Секутор не хотел следить за ней. Надо было его послушать.
— Ты Глокта?
Не было смысла этого отрицать. Трясущейся рукой он вытер горькую слюну с подбородка.
— Я Глокта.
— Зачем ты следишь за мной?
Он с болью уселся.
— Что заставляет тебя думать, будто я скажу хоть что-нибудь…
Её кулак ударил его в подбородок. Голова откинулась назад, из горла вырвался хриплый звук. Челюсти сомкнулись, и один зуб пробил снизу дыру в языке. Глокта прислонился к стене, тёмная комната качалась, глаза наполнились слезами. Когда всё встало на свои места, он увидел, что она пристально смотрит на него, прищурив жёлтые глаза.
— Я буду бить тебя, пока ты мне не ответишь, или не умрёшь.
— Спасибо.
— Спасибо?
— Думаю, ты можешь немножко ослабить хватку на моей шее. — Глокта улыбнулся, показывая ей окровавленные зубы. — Два года я был узником гурков. Два года в темноте императорских тюрем. Два года меня резали, сверлили и жгли. Думаешь, мысль о паре ударов меня пугает? — Он расхохотался, брызгая кровью ей в лицо. — Да мне ссать больнее! Думаешь, я боюсь умереть? — Он скривился от боли, пронзившей хребет, наклоняясь к ней. — Каждое утро… когда я просыпаюсь живым… я испытываю разочарование! Если тебе нужны ответы, тебе придется дать ответы мне. Баш на баш.
Она долго пялилась на него, не моргая.
— Ты был узником гурков?
Глокта махнул рукой вдоль своего скрюченного тела.
— Это они подарили мне всё это.
— Хм. Тогда мы оба потеряли кое-что из-за гурков. — Она опустилась, скрестив ноги. — Вопросы. Баш на баш. Но если попытаешься мне соврать…
— Тогда вопросы. Я буду плохим хозяином, если не позволю тебе начинать.
Она не улыбнулась. Но она и не похожа на тех, кто любит пошутить.
— Зачем ты следишь за мной?
Я мог бы и соврать, но зачем? С тем же успехом я могу умереть, говоря правду.
— Я слежу за Байязом. Вы двое, похоже, друзья, а за Байязом нынче сложно следить. Поэтому я слежу за тобой.
Она насупилась.
— Он мне не друг. Он обещал мне месть, вот и всё. И ничего не исполнил.
— Жизнь полна разочарований.
— Жизнь создана из разочарований. Задавай свой вопрос, калека.
Интересно, когда она закончит с вопросами, то снова наступит время купания, и на этот раз последнего для меня? Её спокойные жёлтые глаза ничего не выдавали. Пустые, как глаза животного. Но какой у меня выбор? Он слизнул кровь с губ и прислонился к стене. Может, умру чуточку мудрее.
— Что такое Семя?
Она нахмурилась ещё сильнее.
— Байяз сказал, что это оружие. Оружие огромной силы. Достаточной, чтобы обратить Шаффу в прах. Он думал, что оно спрятано на краю Мира, но он ошибался. И не обрадовался, выяснив, что он не прав. — Она хмуро посмотрела на него. — Почему ты следишь за Байязом?
— Потому что он украл корону и надел её на бесхребетного червя.
Она фыркнула.
— По крайней мере, в этом мы согласны.
— В моём правительстве некоторые беспокоятся о том, в каком направлении он может нас завести. Сильно беспокоятся. — Глокта облизал окровавленный зуб. — Куда он нас ведёт?
— Мне он ничего не говорит. Я ему не верю, а он не верит мне.
— В этом мы тоже согласны.
— Он планировал использовать Семя как оружие. Но не нашёл его, так что придётся Байязу найти другое оружие. Думаю, он ведёт вас к войне. К войне против Кхалюля и его едоков.
Глокта почувствовал, как череда подёргиваний прошла по его лицу, и задрожало веко. Проклятое вероломное желе! Она дёрнула головой.
— Ты с ними встречался?
— Мимолётное знакомство. — Ну, что тут плохого? — Поймал одну, в Дагоске. Задавал ей вопросы.
— И что она тебе сказала?
— Она говорила о праведности и правосудии. — Две вещи, которых я никогда не видел. — О войне и жертвах. — Две вещи, которых я видел предостаточно. — Сказала, что твой друг Байяз убил своего учителя. — Женщина не пошевельнулась ни на йоту. — Она сказала, что её отец, пророк Кхалюль, всё ещё жаждет мести.
— Месть, — прошипела она, сжав кулаки. — Я покажу им месть!
— Что они тебе сделали?
— Они убивали моих людей. — Она расправила ноги. — Они сделали меня рабыней. — Плавно поднялась на ноги, склонившись над ним. — Они украли у меня мою жизнь.
Глокта почувствовал, как уголок его рта дёрнулся вверх.
— Ещё одно сходство между нами. — И, чувствую, моё время вышло.
Она протянула руки вниз и схватила его за влажный ворот плаща. С ужасной силой потащила Глокту по полу, его спина скользила по стене.