В ванне найдено плавающее тело…? Он почувствовал, как его ноздри широко раскрываются, как быстро воздух проходит по окровавленному носу, как сердце бешено стучит в предвкушении. Несомненно, мое искалеченное тело будет сопротивляться изо всех сил. Неодолимая реакция на недостаток воздуха. Непреодолимый инстинкт дышать. Несомненно, я буду биться и извиваться, в точности как Тулкис, посланник гурков, бился и извивался, когда его повесили и вытягивали кишки ни за что.
Он изо всех своих покорёженных сил старался подняться на ноги, встать настолько прямо, насколько возможно. В конце концов, когда-то я был гордым человеком, даже если всё это далеко позади. Вряд ли на такой конец надеялся полковник Глокта. Утоплен в ванной женщиной в грязной рубашке. Они найдут меня, перевесившимся через край, задницей кверху? Но какая разница? В расчёт идёт не то, как умер, а то, как жил.
Она отпустила его плащ, пригладила, похлопав по нему. А какой была моя жизнь в последние годы? Что у меня есть такого, о чём стоило бы по-настоящему жалеть? Лестницы? Суп? Боль? Ночи в темноте с воспоминаниями о том, что я натворил? Подъём поутру в запахе собственного дерьма? Будет ли мне жаль чая Арди Вест? Возможно, немного. Но будет ли мне жаль чая с архилектором? Почти удивительно, что я сам с собой этого не сделал, многие годы назад. Он уставился в глаза убийцы, суровые и светлые, как желтое стекло, и улыбнулся. Улыбкой чистейшего облегчения.
— Я готов.
— К чему? — Она вдавила что-то ему в руку. Рукоять его трости. — Если у тебя есть ещё дела к Байязу, не суй в них меня. Я не буду такой вежливой в следующий раз. — Она медленно попятилась к двери — к яркому прямоугольнику на фоне тёмной стены. Потом повернулась, и звук её шагов стал удаляться по коридору. За исключением тихого капанья воды с мокрого плаща, всё было тихо.
Итак, похоже, я выжил. Снова. Глокта поднял брови. Возможно, фокус в том, чтобы не хотеть этого.
Четвёртый день
Уродливый гад, этот человек с востока. Огромный здоровяк, одетый в вонючие плохо выдубленные шкуры и слегка ржавую кольчугу, служившую скорее для украшения, чем для защиты. Засаленные чёрные волосы, связанные тут и там грубо выкованными серебряными кольцами, мокрые от мелкого дождика. На щеке огромный шрам, и ещё один на лбу, а ещё бессчетное число ссадин и следов от мелких ран и подростковых прыщей, нос приплюснут и скошен, как погнутая ложка. Прищурился от напряжения, оскалив жёлтые зубы — двух передних не хватало, и он прижимал язык к прорехе. Это лицо всю жизнь ежедневно видело войну. Лицо человека, который жил мечом, топором и копьём, и каждый день жизни считал наградой.
Для Логена это было всё равно, что смотреться в зеркало.
Они крепко держали друг друга, как пара скверных любовников, не обращая внимания ни на что вокруг себя. Неуклюже двигались туда-сюда, качаясь, как повздорившие пьянчуги. Дёргали и тащили, кусались и толкались, рвали и сжимали, напрягаясь в застывшей ярости и дыша друг другу в лица кислым воздухом. Уродливый, изнурительный и смертельный танец, и дождь не стихал ни на миг.
Логен получил болезненный удар в живот, и был вынужден извернуться, чтобы избежать второго. Он неуверенно ударил головой, но лишь чиркнул лбом по лицу Урода. Чуть не упал, споткнулся и почувствовал, как парень с востока переместил вес, стараясь швырнуть Логена. Прежде, чем у него это получилось, Логену удалось врезать ему бедром по яйцам. Этого хватило, чтобы руки парня на миг ослабли, хватило, чтобы Логен смог просунуть руку к шее Урода.
Он мучительно поднимал эту руку, дюйм за дюймом, вытянутый указательный палец полз по щербатому лицу парня с востока, а тот смотрел на него, скосив глаза, и пытался убрать голову. Его рука болезненно сжала запястье Логена, пытаясь оттянуть его назад, но Логен опустил плечо и правильно распределил вес. Палец скользнул по кривящемуся лицу, по верхней губе, в кривой нос Урода, и Логен почувствовал, как сломанный ноготь впивается в плоть внутри. Он согнул палец, оскалил зубы и вывернул его изо всех сил.
Урод зашипел и забился, но сидел на крючке. У него не было выбора, кроме как схватить другой рукой запястье Логена и попытаться вытащить этот рвущий палец из своего носа. Но это освободило Логену руку.
Он выхватил нож и крякнул, ударив, его рука взлетала и опускалась. Быстрые удары, но со сталью на конце. Клинок хлюпал в животе Урода, в бедре, в руке, в груди, кровь лилась длинными полосами, забрызгивая их обоих, и стекала в лужи под их сапогами. Ударив достаточно, Логен схватил парня за куртку, поднял в воздух, стиснув зубы от усилия, взревел и швырнул его за стену. Урод рухнул вниз, обмякший, словно труп, которым скоро и станет, и упал на землю к своим товарищам.
Логен перегнулся через парапет, хватая ртом влажный воздух, и капли дождя текли с него вниз. Казалось, там внизу, у основания стены, сотни воинов толкались в море грязи. Дикие люди, из-за Кринны, где почти не знали нормального языка и не заботились о мертвецах. Все они промокли от дождя, измазались в грязи, прятались за грубо сделанными щитами и размахивали грубо выкованным оружием, зазубренным и жестоким. Их штандарты — рваные шкуры и кости — хлопали позади, словно призрачные тени в дымке дождя.
Некоторые подтаскивали шаткие лестницы, или поднимали те, что были сброшены, пытались установить их у стены и поднять, пока камни, копья и мокрые стрелы шлёпали и брызгали по грязи. Другие карабкались, держа щиты над головами — две лестницы со стороны Доу, одна со стороны Красной Шляпы, ещё одна слева от Логена. Двое здоровенных дикарей махали огромными топорами у изрубленных ворот, с каждым ударом выбивая влажные щепки. Логен указал на них, бесполезно крикнув в сырость. Никто его не услышал, или не мог услышать за всем этим шумом барабанившего дождя, грохота, топота, скрежета, лязга клинков, ударов стрел, боевых кличей и криков боли.
Он нашарил свой меч в лужах дорожки, тусклый металл блестел каплями воды. Прямо рядом с ним один из карлов Трясучки сражался с дикарём, который спрыгнул с лестницы. Они обменялись парой ударов, топор ударил по щиту, а потом меч свистнул в воздухе. Рука с топором снова взметнулась, и Логен отрубил её по локоть, потом врезался дикарю в спину и сбил его с ног лицом вниз. Карл прикончил дикаря ударом в затылок и ткнул окровавленным мечом за плечо Логена.
— Там!
Ещё один дикарь с большим крючковатым носом склонялся на вершине лестницы, занеся правую руку с копьём для броска. Логен взревел и бросился на него.
Глаза у того расширились, копьё закачалось, бросать было уже поздно. Он попытался уклониться, вцепившись свободной рукой в мокрое дерево, но ему удалось лишь сдвинуть лестницу вдоль стены. Меч Логена ударил его под руку, и тот со стоном отклонился, уронив копьё. Логен ударил ещё раз, поскользнулся и бросился слишком далеко, едва не упав дикарю в объятья. Большой Нос вцепился в него, пытаясь перетащить через парапет. Логен врезал ему по морде рукоятью меча, запрокинув ему голову назад, и вторым ударом выбил несколько зубов. От третьего удара Большой Нос потерял сознание и упал назад с лестницы, забрав с собой в грязь одного из своих друзей.
— Принеси шест! — проревел Логен карлу с мечом.
— Чё?
— Шест, еблан!
Карл схватил мокрую деревяшку и бросил её под дождем. Логен уронил свой меч, приставил конец с веткой к верху лестницы, и начал изо всех сил толкать. Подбежал карл и тоже принялся толкать — лестница затрещала, закачалась и начала заваливаться назад. Над стеной показалось удивлённое лицо дикаря. Он увидел шест. Увидел рычащих Логена и карла. Когда лестница упала, он свалился на головы сволочей внизу.
Дальше по стене только что приставили другую лестницу, и дикари с востока начали по ней карабкаться, подняв щиты над головами, пока парни Красной Шляпы швыряли в них камни. Некоторые дикари уже перебрались на участок Доу, и оттуда доносились крики — звуки убийств. Логен куснул окровавленную губу, думая, не броситься ли туда и не помочь ли, но решил, что не стоит. Уже скоро он понадобится здесь.
Логен взял меч Делателя, кивнул карлу, который ему помогал, встал и успокоил дыхание. Он ждал, пока дикари снова не полезут, и повсюду вокруг него люди сражались, убивали и умирали.
Бесы в холодном, мокром, кровавом аду. Уже четыре дня, а казалось, что уже вечность. Словно он никогда и не покидал Север. Возможно, так оно и было.
Надо же было пойти дождю, как будто жизнь Ищейки и так была недостаточно тяжела.
Сырость — всегда самый большой страх лучника, да уж. Ну, может, кроме всадников, которые могут затоптать, но в башне такое не очень вероятно. Лук делался скользким, тетива вытягивалась, перья намокали, и всё это мешало точной стрельбе. Дождь лишил их преимущества, и это вызывало беспокойство, но уже до конца дня он может лишить их куда бо́льшего. Три огромных ублюдка возились с воротами — двое махали тяжелыми топорами, били по мягкому дереву, а третий пытался просунуть железный прут в проделанные ими щели и вырвать брусья.
— Если не разберёмся с ними, они пробьют ворота! — хрипло крикнул Ищейка во влажный воздух.
— Угу, — сказал Молчун, кивая головой, и вода стекала с его косматых волос.
Ищейке с Тулом пришлось хорошенько порычать и потыкать пальцами, но наконец толпа парней выстроилась у скользкого парапета. Шесть десятков влажных луков, все разом опущены, все натянуты, все нацелены в сторону ворот. Шесть десятков людей, хмуро выбирающих цель, со всех течёт вода, и все с каждой минутой промокают всё сильнее.
— Ладно, стреляй!
Луки выстрелили более-менее одновременно, издав приглушённые звуки. Стрелы полетели вниз, отскакивали от мокрой стены, втыкались в грубое дерево ворот, утыкали всю землю там, где раньше был ров, а теперь была лишь куча грязи. Не очень-то метко, но стрел было много, и если не можешь взять качеством, то количество сделает за тебя всю работу. Дикарь справа уронил топор, три стрелы торчали у него из груди, одна в ноге. Дикарь слева поскользнулся и упал набок со стрелой в плече и постарался укрыться. Тот, что с прутом, упал на колени, забился и стал тянуть руки за спину, пытаясь вытащить стрелу из поясницы.