В конце концов, дикарей оттеснили. Прижали их к стене и многих перерезали. Только трое дожили до того, чтобы бросить оружие и сдаться. Как оказалось, для них это была большая ошибка. Много людей полегло за эти семь дней. Всякий раз, как садилось солнце, появлялось всё больше могил. Настроение у всех было не особо милосердное, даже если предположить, что раньше кто-то был склонен к милосердию. Так что, когда поймали этих троих, Чёрный Доу связал их и вытащил на стену, где Бетод с остальными могли всё увидеть. Привязал их на заре, когда первые полоски света только прокололи чёрное небо, облил маслом и поджёг. Поджигал по одному, так, чтобы остальные видели, что с ними будет, и начинали кричать перед своей очередью.
Ищейке не особо нравилось смотреть на горящих людей. Ему не нравилось слышать их крики и шипение жира. Он не улыбался, когда его нос наполнился тошнотворно-сладкой вонью горящего мяса. Но и останавливать это он не собирался. Бывает время для мягких способов убеждения, но это время не из таких. На войне милосердие и слабость — одно и то же, и нет никаких призов за хорошее поведение. Этому он научился от Бетода, давным-давно. Возможно, теперь эти дикари с востока подумают дважды, прежде чем снова нападать в ночи и портить всем завтрак.
К тому же это поднимет дух остальным в команде Ищейки, а то многие уже начинали нервничать. Двумя ночами ранее несколько парней попытались сбежать. Оставили свои посты и в темноте перебрались через стены, пытаясь пробраться в долину. Их головы на пиках теперь торчали перед рвом Бетода. Дюжина побитых комков, волосы развевались от ветра. Со стены их лиц было не разглядеть, но почему-то казалось, что вид у них был сердитый и расстроенный. Словно они винили Ищейку в том, что он завёл их сюда. Будто упрёков от живых ему не хватало.
Он хмуро посмотрел в сторону лагеря Бетода. Очертания шатров и флагов только начинали проявляться в тумане и темноте. И Ищейка размышлял, что он тут может поделать, кроме как стоять и ждать. Все его парни смотрели на него, надеясь, что он придумает какой-нибудь магический трюк, чтобы вытащить их отсюда живыми. Но Ищейка не владел магией. Долина и стена, и некуда бежать. Весь их план держался на том, что бежать будет некуда. Он подумал, смогут ли они продержаться ещё один день. Но так же он думал и вчера утром.
— Что Бетод планирует на сегодня, как по-нашему? — пробормотал он себе под нос. — Что он запланировал?
— Резню? — проворчал Молчун.
Ищейка сурово посмотрел на него.
— Я бы выбрал слово "атака", но не удивлюсь, если всё обернется по-твоему, ещё до окончания дня. — Он прищурился и уставился в тенистую долину, надеясь увидеть то, что надеялся увидеть все последние семь долгих дней. Какой-нибудь знак, что идёт Союз. Но ничего не было видно. Внизу широкий лагерь Бетода, его шатры и штандарты, и множество его людей. Больше не было ничего — лишь голая и пустая земля, да туман, цеплявшийся за тенистые впадины.
Тул ткнул его большим локтем под рёбра и умудрился ухмыльнуться.
— Не знаю я насчёт этого плана. Ждать Союз и всё такое. Если спросишь меня, то звучит немного рискованно. Можно сейчас передумать?
Ищейка не рассмеялся. Сил на смех не осталось.
— Вряд ли.
— М-да. — Гигант тяжело вздохнул. — Я и не думал, что можно.
Семь дней прошло с тех пор, как шанка впервые полезли на стены. Семь дней, а будто семь месяцев. У Логена не было ни одной мышцы, которая не болела бы от тяжёлой работы. Он покрылся легионом синяков, тьмой царапин, армией порезов, шишек и ожогов. Длинный порез на ноге перевязан, рёбра стянуты после ударов по ним, под волосами пара немаленьких струпьев, плечо одеревенело от удара щитом, костяшки пальцев ободраны и распухли, после того, как Логен ударил по дикарю, а попал по камню. Весь он стал как одна большая рана.
Остальным было ничуть не лучше. Вряд ли во всей крепости был хоть один человек без каких-либо повреждений. Даже дочь Круммоха где-то поцарапалась. Один из парней Трясучки позавчера потерял палец. Мизинец на левой руке. Теперь он смотрел на обрубок, плотно замотанный в грязную окровавленную тряпку, и морщился.
— Жжётся, а? — сказал он, глядя на Логена, сжимая остальные пальцы и снова разжимая.
Возможно, Логену следовало его пожалеть. Он помнил боль, а ещё сильнее помнил разочарование. Не в силах поверить, что этого пальца уже больше не будет всю оставшуюся жизнь. Но в нём не осталось жалости ни к кому, кроме себя.
— Это точно, — проворчал он.
— Кажется, будто он всё ещё на месте.
— Ага.
— Это чувство пройдёт?
— Со временем.
— И сколько понадобится времени?
— Скорее всего, больше, чем у нас есть.
Мужик кивнул, медленно и мрачно.
— Ага.
Семь дней, и уже казалось, что даже холодные камни и влажное дерево достаточно натерпелись. Новые парапеты раскрошились и обвалились. Их укрепили, как могли, но они снова обвалились. Ворота изрубили в труху, сквозь щели лился дневной свет, за ними были навалены булыжники. Крепкий удар мог их свалить. Если уж на то пошло, то крепкий удар мог свалить и Логена, судя по тому, как он себя чувствовал.
Он набрал полный рот кислой воды из фляги. Воду черпали уже со дна бочек. Еды тоже не хватало, как и всего остального. Особенно не хватало надежды.
— Всё ещё жив, — прошептал он сам себе, но радости в том было не много. Даже меньше обычного. Цивилизация ему оказалась не очень-то по вкусу, но мягкая кровать, странное место, где надо ссать, и немного презрения от каких-то тощих идиотов сейчас уже не казались таким уж плохим вариантом. Он в тысячный раз спрашивал себя, зачем вообще он вернулся, когда услышал за спиной голос Круммоха-и-Фейла.
— Так-так, Девять Смертей. Старик, ты выглядишь устало.
Логен хмуро посмотрел на него. Брехня горца начинала уже раздражать его.
— За последние дни выпало немало тяжелой работёнки, если вдруг ты не заметил.
— Заметил, и принял в ней участие, не так ли, прекрасные мои? — Трое его детей переглянулись.
— Ага? — высоким голоском спросила девочка.
Круммох хмуро посмотрел на них.
— Уже не похоже на игру, да? А как насчёт тебя, Девять Смертей? Луна перестала улыбаться, не так ли? Ты напуган, разве нет?
Логен посмотрел на жирного козла долгим суровым взглядом.
— Устал я, Круммох. Устал от твоей крепости, от твоей еды, и больше всего я устал от твоей ебучей болтовни. Не всем так сильно, как тебе, нравится шлёпанье твоих жирных губ. Почему бы тебе не отвалить и не попробовать приладить твою луну себе к жопе.
Круммох ухмыльнулся, в коричневой бороде показались жёлтые зубы.
— Вот этого человека я люблю. — Один из его сыновей, тот, который таскал копьё, потянул его за рубаху. — Какого чёрта, парень?
— А что будет, если мы проиграем, па?
— Если мы чего? — прорычал Круммох и отвесил своей огромной рукой сыну такую затрещину, что тот свалился лицом в грязь. — Встать! Мы не проиграем, парень!
— Пока луна любит нас, — пробормотала сестра, хоть и не громко.
Логен посмотрел, как мальчонка с трудом поднимается, прижимает руку к окровавленному рту и едва не плачет. Он знал это чувство. Возможно, ему следовало сказать что-нибудь о таком отношении к ребёнку. Может он и сказал бы, на первый день. Даже на второй. Но не сейчас. У него всё болело, и он слишком устал, и был слишком напуган, чтобы не наплевать.
Легкой походкой вышел Чёрный Доу, на его лице играло что-то похожее на улыбку. Единственный человек во всём лагере, про которого можно было сказать, что его настроение лучше обычного. А когда Чёрный Доу начинал улыбаться, сразу становилось ясно — ты оказался в каком-то глубоком дерьме.
— Девятипалый, — проворчал он.
— Доу. Закончились все, кого можно сжечь?
— Думаю, Бетод скоро пришлёт мне ещё нескольких. — Он кивнул в сторону стены. — Как думаешь, кого он пошлёт сегодня?
— После этой ночи думаю, что те сволочи с Кринны почти закончились.
— Чёртовы дикари. Да уж, наверное.
— Шанка уже несколько дней не видать.
— Четыре дня, с тех пор, как он посылал на нас плоскоголовых.
Логен покосился на небо, которое медленно светлело.
— Похоже, нынче хорошая погода. Хорошая погода для доспехов, мечей и людей, идущих плечом к плечу. Хорошая погода попробовать покончить с нами. Не удивлюсь, если сегодня он пошлёт карлов.
— Я тоже.
— Пошлёт своих лучших, — сказал Логен, — из тех, кто с ним давно. Не удивлюсь, если увижу, как Белобокий, Бодун и Бледный Призрак, да и ебучий Малорослик со всеми остальными выйдут к воротам после завтрака.
Доу фыркнул.
— Лучших? Толпа пиздюков, вот кто они. — Он повернул голову и сплюнул в грязь.
— Тут я с тобой спорить не буду.
— Да ну? Разве ты не сражался с ними заодно, все те суровые и кровавые годы?
— Сражался. Но не скажу, что они мне особо нравились.
— Ну, если это тебя утешит, то я сомневаюсь, что они нынче много о тебе вспоминали. — Доу пристально взглянул на него. — Когда Бетод перестал тебя устраивать, а, Девятипалый?
Логен уставился на него в ответ.
— Сложно сказать. Мало-помалу, наверное. Может, по мере того, как шло время, он всё больше становился сволочью. Или я становился сволочью всё меньше.
— Или просто для пары таких сволочей, как вы двое, на одной стороне уже места не осталось.
— О, я даже не знаю. — Логен поднялся. — С тобой-то мы неплохо вместе сработались. — Он прошёл мимо Доу, думая о том, как легко работалось с Малахусом Ки, и с Ферро Малджин, и даже с Джезалем дан Луфаром.
Семь дней, и они уже все готовы глотки друг другу перегрызть. Все сердитые, все уставшие. Семь дней. Одно утешение — вряд ли этих дней ещё осталось много.
— Они идут.
Ищейка глянул в сторону. Как и большую часть тех немногих слов, что говорил Молчун, эти необязательно было произносить. Все видели это так же отчётливо, как восход солнца. Карлы Бетода двигались к крепости.
Они не спешили. Размеренно шли плотными рядами, держа перед собой раскрашенные щиты, глядя на ворота. Над их головами развевались штандарты. Знаки, которые Ищейка узнавал по прошлым временам. Он подумал, со сколькими людьми из этих он сражался раньше на одной стороне. Скольких мог бы назвать по имени. Скольких людей, с которыми он пил, ел, смеялся, придётся отправить назад в грязь. Он глубоко вздохнул. Тридуба сказал ему однажды, что поле битвы — не место для чувств, и Ищейка принял это близко к сердцу.