Тронуть Девять Смертей означало тронуть смерть, а у смерти нет любимчиков, и она не делает исключений.
Девять Смертей поднялся, столкнув с себя огромный труп, и его красная ладонь сомкнулась на мече гиганта — тяжёлой полосе блестящего металла, тёмного и прекрасного. Отличный инструмент для работы, которая ждала впереди. Так много работы.
Но хорошая работа — высшее счастье. Девять Смертей раскрыл рот и изо всех сил в одном долгом вопле выкрикнул всю свою бездонную любовь и бесконечную ненависть. Под ним мелькала земля, и многолюдная, кипящая, прекрасная битва потянулась к нему и заключила в свои объятья. Он был дома.
Лица мертвецов вокруг него двигались, расплывались, рычали проклятья и злобно ревели. Но их ненависть к нему делала его лишь сильнее. Длинный меч разметал людей с его пути, оставляя их скрюченными, сломленными, разрубленными и истекающими кровью, воющими от счастья. Его не интересовало, кто с кем сражался. По одну сторону были живые, а по другую — он. И он прорубал красный праведный путь через их ряды.
В солнечных лучах блеснул топор — яркая дуга, словно убывающая луна, а Девять Смертей скользнул под ней и отопнул человека прочь тяжёлым сапогом. Тот поднял щит, но двуручный меч расколол нарисованное на нём дерево, и деревяшку, и руку под ней, и вскрыл кольчугу, словно это была всего лишь паутина, и взрезал живот, как мешок с сердитыми змеями.
Какой-то мальчик съёжился и уползал прочь на спине, вцепившись в огромный щит и в топор, которые были слишком велики для него. Девять Смертей посмеялся над его страхом, оскалив яркие зубы и улыбаясь. Кажется, высокий голосок молил о пощаде, но Девять Смертей его почти не слышал. Меч взметнулся, расколол огромный щит и маленькое тельце; кровь брызнула на грязь, на камень и на поражённые лица смотревших людей.
— Хорошо, — сказал Девять Смертей и продемонстрировал свою окровавленную улыбку. Он — Великий Уравнитель. Мужчина или женщина, молодой или старый — отношение ко всем одинаковое. В этом была жестокая красота, жуткая симметрия, идеальное правосудие. Нельзя было ни убежать, ни оправдаться. Он пошёл вперёд — выше, чем горы — и люди шарахались в стороны, бормотали и разбегались перед ним. Круг щитов, нарисованных знаков — цветущих деревьев, журчащей воды и рычащих лиц.
Их слова щекотали его уши.
— Это он.
— Девятипалый.
— Девять Смертей!
Круг страха, с ним в центре, и они правильно делали, что боялись.
Их смерти были уже начертаны сладкой кровью на суровой земле. Их смерти шептали жужжанием мух на трупах перед стеной. Их смерти отпечатались на лицах, летели на ветре, были заключены в изломанной линии между горами и небом. Мертвецы, все они.
— Кто следующий в грязь? — прошептал он.
Вперёд вышел отважный карл со свёрнутой кольцами змеёй на щите. Прежде чем он успел хотя бы поднять копьё, меч Девяти Смертей описал огромный круг, над щитом и под нижним краем его шлема. Кончик клинка вырвал челюсть из головы карла, врезался в плечо следующего человека, глубоко вгрызся в грудь и уронил того на землю; кровь полетела из безмолвного рта. Замаячил очередной человек — и меч обрушился на него, как падающая звезда, сокрушил шлем, и череп под ним, до самого рта. Тело упало на спину и заплясало весёлую джигу в грязи.
— Танцуй! — расхохотался Девять Смертей, и меч закрутился вокруг него. Он заполнил воздух кровью, сломанным оружием и частями людей, и все эти хорошие вещи писали тайные буквы, описывали священные узоры, которые лишь он мог увидеть и понять. Клинки кололи, царапали и впивались в него, но они ничего не значили. За каждую царапину на его горящей коже он отплатил сторицей. Девять Смертей хохотал, и ветер, и огонь, и лица на щитах хохотали вместе с ним, и никак не могли остановиться.
Он стал бурей в Высокогорье — его голос был грозен, как гром, а рука быстра, смертоносна и безжалостна, как молния. Он вколотил меч в живот человеку, вырвал обратно и навершием размозжил другому челюсть. Свободной рукой вырвал копьё и швырнул его в шею третьему, и, проходя мимо, прорубил на боку карла зияющую рану. Он кружился, вертелся, катался, опьянённый до головокружения, плюясь огнём и смехом. Он выковал вокруг себя новый круг. Круг шириной в меч гиганта. Круг, в котором мир принадлежал ему.
Враги скрылись за пределы этого круга, отпрянули от него, переполненные страхом. Они его знали, он видел это по их лицам. Они слышали слухи о том, как он работает, и теперь он преподал им кровавый урок, и они познали его истину, и он улыбался, видя их просветление. Передний из них поднял раскрытую ладонь, наклонился и положил топор на землю.
— Ты прощён, — прошептал Девять Смертей, и со стуком бросил свой меч в грязь. Потом он бросился вперёд, схватил человека за горло и поднял обеими руками в воздух. Тот бился, пинался и сопротивлялся, но красная хватка Девяти Смертей была подобна расширяющемуся льду, что разрывает сами кости земли.
— Ты прощён! — Его руки были сделаны из железа, и большие пальцы погружались всё глубже и глубже в шею человека, пока из-под них не полилась кровь. Девять Смертей поднял дёргающийся труп на вытянутых руках и держал, пока тот не затих. Отбросил его, и труп упал в грязь, и переворачивался снова и снова, очень радуя Девять Смертей.
— Прощён… — Он прошёл к светлой арке через отпрянувшую от страха толпу. Они пятились, словно овцы от волка, оставляя грязный проход, усеянный брошенными щитами и оружием. За аркой под солнцем по пыльной долине мчались всадники в блестящих доспехах. Их мечи мелькали, поднимаясь и опускаясь, гоняя туда-сюда бегущие фигуры. Они мчались под высокими штандартами, которые мягко покачивались на ветру. Он стоял в этих разбитых воротах, с расщеплёнными створками под сапогами. Вокруг валялись разбросанные трупы его друзей и врагов, и он услышал, как люди радуются победе.
И Логен закрыл глаза и вздохнул.
Слишком много хозяев
Несмотря на жаркий день снаружи, банковский зал был прохладным, сумрачным и тенистым местом. Построенный из тёмного мрамора, словно новая гробница, наполненный шёпотом и тихим эхом. В тонких столпах солнечного света, прорывавшихся через узкие окна, плавали тучи пылинок. Не было никакого запаха, о котором стоило упоминать. За исключением зловония лживости, которое даже на мой вкус почти непереносимо. Здесь, возможно, чище, чем в Доме Вопросов, но, подозреваю, преступники там говорят больше правды.
Здесь на виду не высились кучи сияющих золотых слитков. Не видно было даже ни единой монетки. Только перья, чернила и кучи скучных бумаг. Служащие Валинта и Балка не носили поразительные одежды, как магистр Каулт из гильдии торговцев шёлком. Они не выставляли напоказ сверкающие драгоценные камни, как магистр Эйдер из гильдии торговцев специями. Это были мелкие, одетые в серое люди с серьёзными выражениями лиц. Единственное сверкание исходило от редких пар очков.
Вот так выглядит настоящее богатство. Так проявляется истинная власть. Аскетичный храм золотой богини. Глокта смотрел, как клерки работают со своими ровными стопками документов за аккуратными столами, расставленными аккуратными рядами. А это служители, посвящённые в низшие таинства церкви. Он обвёл взглядом ожидающих. Торговцы и ростовщики, владельцы магазинов и стряпчие, лавочники и мошенники, стояли в длинных очередях или нервно ожидали на жёстких стульях у жёстких стен. Возможно, они носили прекрасную одежду, но их вид был озабоченный. Напуганное собрание, готовое съёжиться, стоит только богине коммерции явить свой мстительный лик.
Но я — не её марионетка. Глокта протолкнулся через самую длинную очередь, громко стуча по плитам кончиком трости и рыча: "Я калека!", — если кто-то из торговцев осмеливался взглянуть в его сторону.
Клерк удивлённо моргнул, глядя на Глокту, когда он добрался до начала очереди.
— Чего изво…
— К Мофису, — рявкнул Глокта.
— И как мне вас…
— Калека. — Доставь меня к верховному жрецу, чтобы я смог вычистить свои преступления из банковских бумаг.
— Я не могу просто…
— Вас ожидают! — Другой клерк, несколькими рядами дальше, поднялся из-за своего стола. — Прошу вас, пройдёмте со мной.
Глокта насмешливо ухмыльнулся очереди беззубой улыбкой, хромая среди столов в сторону двери на дальней, обшитой панелями стене. Но его улыбка не продержалась долго. За дверью поднималась большая лестница, свет сочился в узкое окно наверху.
Что такого есть во власти, что она должна располагаться выше всех остальных? Неужели влиятельный человек не может находиться на нижнем этаже? Он ругнулся и с трудом начал подниматься вслед за своим нетерпеливым проводником, а потом потащил свою бесполезную ногу по длинному коридору с множеством высоких дверей по обе стороны. Перед одной клерк наклонился и скромно постучал, дождался приглушенного "да?" и открыл.
Мофис сидел за монументальным столом, глядя, как Глокта хромает через порог. Его лицо выражало столько теплоты и дружелюбия, что с тем же успехом могло быть вырезано из дерева. На столешнице, обтянутой кожей цвета крови, лежали перья, чернила и аккуратные стопки документов, расположенные с безжалостной точностью, словно рекруты на плацу.
— Посетитель, которого вы ожидали, сэр. — Клерк поспешно подошёл со связкой документов. — А так же это требует вашего внимания.
Мофис посмотрел на них своими бесстрастными глазами.
— Да… да… да… да… а эти все в Талин. — Глокта не стал ждать, пока ему предложат. И мне слишком долго было больно, чтобы теперь притворяться, будто это не так. Он, качаясь, шагнул вперёд и опустился на ближайший стул. Жёсткая кожа неуютно скрипнула под его больной задницей. Но и так сойдёт.
Шелестели бумаги, которые листал Мофис, и перо выцарапывало его имя внизу каждой. На последней он помедлил.
— И нет. Это надо немедленно отозвать. — Он протянул руку и взял печать — её деревянная ручка была отполирована от долгого использования — и осторожно покачал по подставке с красными чернилами. Она ударила по бумаге с тревожной бесповоротностью.