— Никто не скажет слово? — снова спросил Ищейка хриплым голосом.
— Тогда, блядь, наверно лучше мне сказать, а? — И вперёд вышел Чёрный Доу. Долгим взглядом он окинул собравшихся. Логену показалось, что на него он смотрел особенно долго, но скорее всего, это просто его собственное беспокойство выкидывало фокусы.
— Тул Дуру Грозовая Туча, — сказал Доу. — Вернулся в грязь. Видят мёртвые, мы не всегда одинаково смотрели на вещи — мы с ним. Часто спорили по пустякам, но наверно в этом была моя вина — я и в лучшие времена был упрямой сволочью. Теперь, наверно, я об этом жалею. Хотя уже поздно. — Он неровно вздохнул.
— Тул Дуру. Каждый человек на Севере знает это имя, и каждый произносил его с уважением, даже его враги. Он из тех людей… которые дают надежду, наверно. Которые дают надежду. Нужна сила, да? Нужна отвага? Нужно, чтобы всё было сделано правильно и точно, по-старому? — Он кивнул в сторону свежевыкопанной земли. — Вот он. Тул Дуру Грозовая Туча. Хули искать дальше? От меня у́было, теперь, когда его нет, как и ото всех. — Доу повернулся и пошёл прочь от могилы в сумрак, свесив голову.
— Ото всех нас убыло, — пробормотал Ищейка, глядя в землю, и в уголках его глаз блестели слёзы. — Хорошие слова. — Все выглядели разбитыми, каждый из тех, что стоял вокруг могилы. Вест, и его человек, Пайк, и Трясучка, и даже Молчун. Все разбитые.
Логен хотел бы чувствовать то же, что и они. Хотел зарыдать. Из-за смерти хорошего человека. Из-за того, что именно он, возможно, был тому причиной. Но слёзы не шли. Он хмуро посмотрел на перевёрнутую землю, когда солнце опустилось за горы, и крепость в Высокогорье погрузилась во мрак, и почувствовал меньше, чем ничего.
Если хочешь стать новым человеком, то надо жить в новых местах, делать что-то новое, с людьми, которых никогда раньше не знал. А если вернёшься к старому, то кем будешь, если не тем же самым человеком, что и раньше? Надо быть реалистом. Он пробовал быть другим человеком, но всё это было враньё. Худшее враньё, если разобраться. Такое враньё, которое говоришь сам себе. Он — Девять Смертей. Это факт, и как бы сильно он не изворачивался и не увиливал, и не желал стать кем-то другим, выхода не было. Логен хотел что-то чувствовать.
Но Девять Смертей не чувствует ничего.
Утрата иллюзий
Джезаль улыбался, просыпаясь. Они покончили с этой безумной миссией и скоро вернутся в Адую. Назад, в объятья Арди. В тепло и безопасность. От этой мысли он поуютнее закутался в одеяло. Потом нахмурился. Откуда-то шёл стук. Джезаль приоткрыл глаза. Кто-то шипел на него через комнату, и он повернул голову.
Джезаль увидел в темноте бледное лицо Терезы, которая сердито смотрела из-за занавесей кровати, и последние несколько недель мгновенно вернулись в память. Она определённо выглядела так же, как в день их свадьбы, но всё же идеальное лицо королевы казалось ему теперь уродливым и ненавистным.
Королевская спальня превратилась в поле битвы. Границей, охраняемой с железной решительностью, стала невидимая линия между дверью и камином, которую Джезаль пересекал на свой страх и риск. Дальняя часть комнаты была стирийской территорией, а сама огромная кровать — сильнейшей цитаделью Терезы с неприступными стенами. На вторую ночь их брака, надеясь, что в первую произошло какое-то недоразумение, он предпринял нерешительную попытку, которая окончилась для него разбитым носом. С тех пор он безнадежно вёл долгую и бесплодную осаду.
Тереза была госпожой обмана. Он мог спать на полу, или на каком-либо предмете мебели — где угодно, только не с ней. А потом за завтраком он улыбалась ему, говорила ни о чём, иногда даже ласково клала свою ладонь ему на руку, когда знала, что за ними наблюдают. Иногда она даже позволяла ему поверить, что теперь всё будет хорошо, но как только они оставались одни, она поворачивалась к нему спиной и била его молчанием, колола взглядами такого грандиозного презрения и отвращения, что его начинало тошнить.
Её фрейлины относились к Джезалю с не меньшим презрением, когда ему выпадало несчастье оказываться в их перешёптывающейся компании. Особенно одна, графиня Шалер, очевидно, ближайшая подруга его жены с юных лет, всегда смотрела на него со смертельной ненавистью. Однажды он по ошибке забрёл в гостиную, где вся дюжина фрейлин расселась вокруг Терезы, тихо переговариваясь на стирийском. Он чувствовал себя, как крестьянский парнишка, попавший на шабаш чрезвычайно хорошо одетых ведьм, распевающих какое-то тёмное заклинание. Возможно, направленное против него. Джезаль чувствовал себя как самое последнее отвратительное животное. А он ведь был королём в своём собственном дворце.
По какой-то причине он жил в необъяснимом страхе, что кто-нибудь узнает правду, но если кто из слуг что-то и заметил, то держал это при себе. Джезаль раздумывал, не следует ли сказать кому-либо — но кому? И что? Лорд-камергер, добрый день. Моя жена не желает со мной трахаться. Ваше преосвященство, рад вас видеть. Моя жена на меня не смотрит. Верховный судья, как дела? Кстати, королева меня презирает. И больше всех он боялся рассказать Байязу. Джезаль сам недвусмысленно предупреждал мага, чтобы тот держался подальше от его личных дел, и вряд ли теперь мог ползти к нему за помощью.
Так он и жил во лжи, несчастный и запутавшийся, и с каждым днём, пока он притворялся счастливым в браке, оставалось всё меньше и меньше возможностей разглядеть, как из этого выпутаться. Вся его дальнейшая жизнь представала перед ним — без любви, без друзей, спящий на полу.
— Ну? — прошипела Тереза.
— Что "ну"? — прорычал он в ответ.
— Дверь!
Словно в качестве подсказки раздался сильный стук в дверь, от которого весь косяк затрясся.
— Из Талина не бывает ничего хорошего, — прошептал Джезаль себе под нос, откинул одеяло, с трудом поднялся с ковра, сердито подошел к двери и повернул ключ в замке.
В коридоре снаружи стоял Горст, закованный в доспехи, с обнажённым мечом и с фонарём в руке, который жёстким светом освещал половину тяжёлого обеспокоенного лица. Откуда-то из коридора эхом доносились звуки шагов и озадаченных криков, вдалеке мерцали лампы. Джезаль нахмурился, неожиданно совершенно проснувшись. Ему не нравилось это чувство.
— Ваше величество, — сказал Горст.
— Какого чёрта тут творится?
— Гурки вторглись в Срединные земли.
Ферро резко открыла глаза. Он вскочила со скамьи, широко расставив ноги в боевой стойке, крепко сжала в руке оторванную ножку стола и ругнулась себе под нос. Она заснула, а ничего хорошего не происходило, когда она засыпала. Но в комнате никого не было.
Повсюду темно и тихо.
Ни следа калеки, или его слуг в чёрных масках. Ни следа закованных в доспехи стражников, которые, прищурившись, наблюдали за ней всякий раз, как она делала шаг по плитам коридоров этого проклятого места. Лишь крошечная полоска света под обшитой панелями дверью, ведущей в комнату Байяза. А ещё тихий шёпот голосов. Она нахмурилась и подошла к двери, тихо встав на колено перед замочной скважиной.
— Где они высадились? — голос Байяза, приглушённый деревом.
— Их первые корабли в серых сумерках подошли к пустынным берегам у самой южной части Срединных земель, возле Колона. — Юлвей. Ферро почувствовала покалывание возбуждения, её дыхание участилось и холодило ноздри. — Вы готовы?
Байяз фыркнул.
— Хуже, чем только возможно. Я не ожидал, что Кхалюль выдвинется так быстро и так внезапно. Они высадились ночью, да? Без объявления. Разве лорд Брок не заметил их?
— Полагаю, он отлично их видел, и пригласил их по предварительной договорённости. Несомненно, ему был обещан трон Союза, когда гурки сокрушат сопротивление и повесят твоего бастарда на вратах Агрионта. Он будет королём — подданным великого Уфмана-уль-Дошта, разумеется.
— Предательство.
— Самое обычное. Вряд ли оно может нас шокировать, не так ли, брат? Думаю, мы видели предательство и похуже, да и сами, возможно, поступали ещё хуже.
— Некоторые вещи приходится делать.
Она услышала, как Юлвей вздохнул.
— Я этого никогда не отрицал.
— Сколько гурков?
— Они никогда не приходят помалу. Возможно, пока пять легионов, но это лишь авангард. Ещё больше прибывают. Тысячи. Весь Юг идёт на войну.
— Кхалюль с ними?
— А зачем ему? Он остался в Сарканте, в своих залитых солнцем садах на горных террасах, и ждёт новостей о твоём уничтожении. Их ведёт Мамун. Плод пустыни, трижды благословленный и трижды проклятый…
— Я знаю, какими именами называет себя этот заносчивый червь!
— Как бы он себя не называл, он стал сильным, и с ним Сотня Слов. Они здесь за тобой, брат. Они идут. На твоём месте я бы отсюда убрался. Подальше, на Север, пока ещё есть время.
— А что потом? Разве они не последуют за мной? Мне что, убегать до края мира? Я был там недавно, и хорошего там мало. У меня осталось ещё несколько карт на руках.
Долгая пауза.
— Ты нашел Семя?
— Нет.
Ещё одна пауза.
— Мне не жаль. Играть с такими силами… обходить Первый Закон, или даже нарушить. В прошлый раз, когда использовали эту вещь, она обратила Аулкус в руины и едва не обратила в руины весь мир. Лучше ей оставаться в забвении.
— Даже если вместе с ней в забвении останутся все наши надежды?
— На кону более важные вещи, чем мои надежды, или твои.
Ферро плевать было на надежды Байяза, как и на надежды Юлвея, если уж на то пошло. Они оба обманули её. Она была сыта по горло их ложью, тайнами и обещаниями. Она слишком долго только и делала, что болтала, ждала и снова болтала. Ферро встала, подняла ногу и издала боевой клич. Её каблук попал в замок, выбил его из рамы, и дверь, содрогаясь, открылась. Два старика сидели рядом за столом, единственная лампа бросала свет на их тёмное и бледное лица. В тени в дальнем углу виднелась третья фигура. Ки, молчаливый и погружённый во тьму.
— Не могла постучать? — спросил Байяз.
Тёмное лицо Юлвея расплылось в светлой улыбке.