Последний довод королей — страница 71 из 127

— Да, — сказал он. Вверх, вверх, на колено, и окровавленные губы оскалили зубы, а окровавленная правая рука метнулась по траве, ища рукоять меча Делателя, и, наконец, крепко её обхватила.

— Да! — прошипел он. Логен расхохотался, и Девять Смертей расхохотался вместе с ним.


Вест не ожидал, что Девятипалый ещё хоть когда-нибудь поднимется, но тот поднялся, а когда поднялся, он смеялся. Сначала это звучало, как всхлипы, захлёбывающиеся смешки, пронзительные и странные, но этот смех становился всё громче, пронзительнее и холоднее по мере того, как Девятипалый поднимался. Словно он смеялся над какой-то жестокой шуткой, которую больше никто не понимал. Смертельная шутка. Его голова упала набок, как у повешенного, мертвенно-бледное лицо обмякло вокруг вырубленной ухмылки.

Кровь розовыми пятнами виднелась на зубах, струилась из ран на его лице, сочилась из разорванных губ. Смех булькал всё громче и громче, терзая слух Веста, словно пила. Намного мучительнее любого вопля, яростнее любого боевого клича. Жутко, тошнотворно неправильный. Как смех над резнёй. Хохот на скотобойне.

Девятипалый заковылял вперёд, раскачиваясь как пьяница, и меч свисал в его окровавленной руке. Широко раскрытые мёртвые глаза влажно блестели, зрачки расширились, как две чёрные дыры. Его безумный смех резал, скрежетал и носился над кругом. Сам Вест отпрянул, во рту у него пересохло. И все отпрянули. Они уже не знали, кто пугал их больше — Фенрис Наводящий Ужас или Девять Смертей.


Мир полыхал.

Кожа горела огнём. Дыхание стало обжигающим паром. Меч в руке превратился в клеймо расплавленного металла.

Солнце отпечатывало на слезящихся глазах раскалённые добела узоры — холодные серые очертания людей, щитов, стен и гиганта, созданного из голубых слов и чёрного железа. От него тошнотворными волнами исходил страх, но Девять Смертей лишь шире улыбнулся. Страх и боль служили топливом для его огня, и пламя взметалось всё выше и выше.

Мир горел, и Девять Смертей в его центре горел жарче всего. Он протянул руку, согнул три пальца и поманил.

— Я жду, — сказал он.

Огромный кулак хлестнул по лицу Девяти Смертей, огромные руки пытались схватить его тело. Но гигант поймал лишь смех. Легче ударить мерцающий огонь. Легче поймать клубящийся дым.

Круг стал печью. Лезвия жёлтой травы под ногами стали языками жёлтого пламени. Пот, слюна и кровь капали на них, как жир с готовящегося мяса.

Девять Смертей зашипел, как вода на раскалённых углях. Шипение превратилось в рёв — железо, брызжущее из горна. Рёв стал громким рыком — сухой лес в огне. И тогда он дал волю своему мечу.

Серый металл описывал обжигающие круги, вырубал бескровные дыры в синей плоти, звенел по чёрному железу. Гигант исчез, и клинок вонзился в лицо одного из людей, державших щиты. Его голова разорвалась и брызнула кровью на другого, в стене щитов круга образовалась дыра. Остальные отшатнулись, щиты закачались, и круг раздулся от их страха. Они боялись его даже сильнее гиганта, и правильно делали. Всё живое было врагом, и когда Девять Смертей порубит на кусочки эту бесовскую тварь, он примется за них.

Круг стал кипящим котлом. Толпа на стенах сверху бурлила, как сердитый пар. Земля шевелилась и вспучивалась под ногами Девяти Смертей, как кипящее масло.

Его рык стал обжигающим воплем, меч мелькал сверху вниз и лязгал по шипованным доспехам, как молот по наковальне. Гигант прижал голубую руку к бледной половине своего лица, которое корчилось, словно гнездо личинок. Клинок не попал по черепу, но отхватил верхнюю половину уха. Из раны полилась кровь, потекла двумя тонкими струйками по его огромной шее и не останавливалась.

Огромные глаза расширились, и гигант прыгнул вперёд, громогласно рыча. Девять Смертей перекатился под его молотящим кулаком, скользнул ему за спину и увидел, что чёрное железо на его ноге прилегает неплотно, что блестящая пряжка болтается. Меч метнулся туда, скользнул в прореху и глубоко вгрызся в огромную бледную лодыжку внутри. Гигант взревел от боли, развернулся, захромал на раненной ноге и упал на колени.

Круг стал тиглем. Кричащие лица людей вокруг его края плясали, как дым, текли, как расплавленный металл, и их щиты сплавились вместе.

Наконец пришло время. Утреннее солнце полыхало, ярко блестело на тяжёлом нагруднике, отмечая цель. Наступил прекрасный миг.

Мир горел, и, словно скачущее пламя, Девять Смертей отклонился и выгнулся назад, высоко поднимая свой меч. Работа Канедиаса, Мастера Делателя, и ни один клинок не был наточен острее. Его смертоносное лезвие прочертило длинный разрез на чёрных доспехах, проникло через железо в мягкую плоть, высекая искры и брызгая кровью, и визг истязаемого металла слился с воплем боли из перекошенного рта Наводящего Ужас. Рана, которую нанёс ему меч, была глубокой.

Но недостаточно глубокой.

Огромные руки гиганта скользнули за спину Девяти Смертей и заключили его в удушающие объятья. Края чёрного металла вонзились в плоть в дюжине разных мест. Гигант подтаскивал его всё ближе и ближе, и неровный шип вонзился в лицо Девяти Смертей, проткнул щёку, царапнул по зубам, воткнулся в язык и наполнил рот солёной кровью.

Хватка Наводящего Ужас была тяжелее гор. Каким бы жарким ни был гнев Девяти Смертей, как бы он не извивался, не бился, и как бы яростно не вопил — его держали так же крепко, как холодная земля держит похороненных мертвецов. Кровь текла из его лица, и из спины, и из огромной прорехи в доспехах Наводящего Ужас — она пропитывала одежду и пылающим жаром растекалась по коже.

Мир горел. А над печью, над котлом кивал Бетод, и руки гиганта сжимались всё крепче.


Ищейка шёл по запаху. Он редко его подводил, нюх-то, и Ищейка чертовски надеялся, что нос не подведёт и теперь. Запах стоял тошнотворный — словно сладкие булочки передержали в печи. Ищейка вёл остальных по длинному коридору, вниз по тенистой лестнице, крался во влажной темноте запутанных внутренностей замка Скарлинга. Теперь он не только чуял что-то, но и слышал, и на слух оно было так же неприятно. Женский голос, который тихо и низко напевал. Странный напев, на языке, которого Ищейка не понимал.

— Это, наверное, она, — пробормотал Доу.

— Этот звук мне совсем не нравится, — прошептал Ищейка в ответ. — Звучит как магия.

— А чего ты ждал? Она ж ёбаная ведьма, или кто? Я обойду сзади.

— Нет, погоди… — Но Доу уже крался в другую сторону, ступая мягко и тихо.

— Бля. — Ищейка пошёл на запах, крался по коридору. Молчун шёл сзади, а напевы становились всё громче и громче. Из-под арки появилась полоска света, Ищейка приблизился к ней, прижавшись к стене, и заглянул за угол.

Комната выглядела как настоящее логово ведьмы. Тёмная, без окон, и в стенах ещё три чёрные двери. Она освещалась лишь одной жаровней в дальнем конце, раскалённые угли которой отбрасывали на всё грязно-красный свет и источали тот тошнотворный сладкий запах. Повсюду стояли пузырьки и колбы, валялись связки веток и травы, сушёные цветы свисали с засаленных балок, отбрасывая в углы странные тени, словно качающиеся повешенные.

Над жаровней спиной к Ищейке стояла женщина. Её длинные белые руки были широко разведены в стороны и сияли от пота. На запястьях блестело золото, сзади растрёпанные чёрные волосы. Ищейка, может, и не знал слов, которые она пела, но мог догадаться, каким тёмным делом она занимается.

Молчун поднял лук, приподняв бровь. Ищейка покачал головой, молча вынув нож. Стрелой её убить нелегко, и кто знает, что она может сделать после выстрела? Холодная сталь в шею не оставляла ничего на долю случая.

Они вместе прокрались в комнату. Воздух там был горячим, густым, как болотная вода. Ищейка крадучись пошёл вперед, стараясь не дышать — он не сомневался, что сто́ит вздохнуть, как вонь его тут же придушит. Он потел, или в комнате было так сыро, во всяком случае, его кожа моментально покрылась каплями росы. Ищейка выбирал, куда поставить ногу, отыскивая путь среди всего этого хлама, разбросанного по полу — ящики, связки, бутылки. Он сжал влажную ладонь на рукояти ножа, глядя на точку между лопатками ведьмы — на точку, в которую он ударит…

Его нога задела кувшин, и тот застучал. Голова женщины дёрнулась, напев резко смолк на её губах. Тощее белое лицо, бледное, как у утопленника, чёрные узоры вокруг прищуренных глаз — голубых глаз, холодных, как океан.


Круг затих. Люди по его краям замерли, их лица обмякли, и щиты безвольно повисли. Толпа у них за спинами, люди прижавшиеся к парапету наверху — все неподвижно застыли и притихли, как покойники.

Несмотря на всю безумную ярость Девятипалого, несмотря на всю его изворотливость и борьбу, гигант брал верх. Толстые мышцы изгибались под синей кожей, огромные руки Наводящего Ужас сжимались всё сильнее и медленно выжимали из Девятипалого жизнь. Вест ощутил во рту горечь беспомощного разочарования. Всё, что он сделал, и что перенёс, и все эти потерянные жизни — всё было напрасно. Бетод останется на свободе.

А потом Девятипалый издал животный рык. Наводящий Ужас всё ещё держал его, но его синяя рука теперь дрожала от напряжения. Словно он внезапно ослаб, и больше сжимать не мог. Каждая жила в теле Веста натянулась. Толстый ремень щита врезался в ладонь. Челюсти стиснулись так крепко, что заболели зубы. Два бойца сцепились, напрягая каждую свою частичку, но всё-таки были совершенно неподвижны, заледенели в центре круга.


Ищейка бросился вперёд, подняв нож.

— Стой.

Он вмиг замер. Ищейка никогда не слышал такого голоса. Одно слово — и в его голове не осталось ни единой мысли. Он уставился на бледную женщину, раскрыв рот, едва дыша, желая, чтобы она произнесла следующее.

— Ты тоже, — сказала она, взглянув на Молчуна, и лицо у него обмякло, он ухмыльнулся, чуть не выронив лук.

Она осмотрела Ищейку сверху донизу, а потом надула губы, словно сильно разочаровалась.

— Разве так ведут себя гости?

Ищейка моргнул. Какого чёрта он думал, вламываясь сюда с обнажённым клинком? Он поверить не мог, что совершил такое и покраснел до корней волос.