И повела его к кровати, прерывисто дыша.
— Это все?
Глокта оглядел стол, но старики хранили молчание.
«Все ждут, что я скажу».
Король опять отсутствовал, так что он мог заставить их ждать как угодно долго.
«Чтобы показать всем скептикам, кто здесь главный. Почему бы нет? Власть не обязана быть милосердной».
— Тогда это заседание Закрытого совета окончено.
Они встали, быстро, тихо и организованно. Торлигорм, Халлек, Крой и все остальные друг за другом покидали комнату. Сам Глокта поднялся с трудом — нога еще болела после утренних судорог — и обнаружил, что лорд-камергер снова стоит позади него.
«Вид у него совсем не веселый»
Хофф дождался, пока дверь закроется, прежде чем заговорить.
— Вообразите мое удивление, — отрывисто произнес он, — когда я услышал о вашей недавней женитьбе.
— Очень быстрая и скромная церемония. — Глокта показал лорд-камергеру обломки передних зубов. — Новая любовь, вы понимаете, не терпит промедления. Я не прислал вам приглашение на свадьбу и прошу простить меня, если это вас обидело.
— Приглашение на свадьбу? — зло проговорил Хофф. — Нет! Мы обсуждали не это.
— Обсуждали? Похоже, мы не поняли друг друга. Наш общий друг, — Глокта со значением взглянул на пустое тринадцатое кресло в дальнем конце стола, — оставил меня за главного. Меня. Никого другого. Он счел необходимым, чтобы Закрытый совет говорил только одним голосом. Отныне и впредь это будет мой голос.
Розовощекое лицо Хоффа побледнело.
— Конечно, но…
— Полагаю, вы знаете, что два года я провел в мучениях. Два года в аду, чтобы сейчас я смог стоять перед вами. Или склониться перед вами, как старый древесный корень. Хромой урод, жалкая насмешка над человеком. Не так ли, лорд Хофф? Будем честны друг с другом. Иногда я не способен совладать со своими ногами. Со своими глазами. Со своим лицом. — Он усмехнулся. — Если это можно назвать лицом. Мои внутренности тоже не всегда слушаются меня, и я просыпаюсь в собственном дерьме. Я постоянно чувствую боль, и воспоминания обо всем, что я потерял, беспрестанно терзают меня.
Он почувствовал, как его левый глаз задергался.
«Пусть дергается».
— Я безуспешно пытаюсь быть жизнерадостным, и вы можете себе представить, как я презираю этот мир и все, что в нем есть, а более всего — самого себя. Весьма прискорбное положение дел, от которого нет лекарства.
Лорд-камергер неуверенно облизнул губы.
— Я сочувствую вам, но не вижу связи.
Глокта неожиданно подступил к нему очень близко, не обращая внимания на судорогу в ноге, и прижал Хоффа спиной к столу.
— Ваше сочувствие ничего не стоит, а связь вот какая. Вы знаете, кто я, что я вытерпел и что мне приходится терпеть до сих пор. Как по-вашему, меня можно чем-то напугать? Что нужно со мной сделать, чтобы я съежился от страха? То, что для других будет невыносимой болью, для меня — лишь небольшое раздражение.
Глокта придвинулся еще ближе, чтобы во всей красе показать свои разрушенные зубы, дрожащее от судорог лицо и слезящиеся глаза.
— Вы знаете все это… так неужели вы считаете мудрым… для человека вашего положения… угрожать мне? Угрожать моей жене? Угрожать моему нерожденному ребенку?
— Конечно, я не думал угрожать. Конечно, я бы никогда…
— Ничего не выйдет, лорд Хофф! Просто не получится. При малейшем намеке на насилие… Нет, вам лучше даже не представлять себе, каким жестоким и бесчеловечным будет мой ответ.
Он подошел еще ближе. Так близко, что брызги его слюны летели на дрожащие щеки Хоффа.
— Я запрещаю это обсуждать. Навсегда. Я не могу позволить, чтобы просочился малейший слух о теме нашей беседы. Никогда. Это просто невозможно, лорд Хофф. Иначе ваше кресло в Закрытом совете займет кусок мяса без языка, без лица, без пальцев и без члена.
Глокта отступил, усмехаясь самой отвратительной своей усмешкой.
— Кто же тогда, лорд-камергер, выпьет ваше вино?
В Адуе стоял прекрасный осенний день. Солнце радостно светило сквозь ветви благоухающих фруктовых деревьев, покрывая пятнами теней траву. Приятный ветерок овевал сад, шевелил малиновую мантию короля, величественно вышагивавшего вокруг лужайки, и белоснежный плащ архилектора, упорно хромавшего сзади, опираясь на трость, на почтительном расстоянии. Птицы щебетали на деревьях, зеркально отполированные сапоги его величества скрипели по гравию, и эти звуки сливались, отражаясь эхом от белых стен дворца.
Из-за высокой ограды доносился едва различимый шум строительных работ. Бряцали молотки и кирки, скрипела земля, стучали камни. Перекликались плотники и каменщики. Это были самые приятные для уха Джезаля звуки. Звуки возрождения.
— Потребуется время, конечно, — говорил он.
— Конечно.
— Возможно, годы. Но большая часть завалов расчищена. Уже начался ремонт уцелевших зданий. Агрионт станет еще прекраснее, чем прежде. Это главная моя задача.
Глокта ниже наклонил голову.
— Значит, и моя, и вашего Закрытого совета. Могу ли я осведомиться, — пробормотал он, — как у вас обстоят дела с вашей супругой, королевой?
Джезаль на миг замялся. Ему меньше всего хотелось обсуждать личные дела с этим человеком, но он не мог отрицать — что бы ни говорил калека, — в этой области произошли самое впечатляющие перемены к лучшему.
— Значительно лучше. — Джезаль покачал головой. — Теперь я вижу, что она — женщина… ненасытная.
— Я рад, что мои просьбы возымели действие.
— О да, это верно, но все-таки… — Джезаль взмахнул рукой, подыскивая подходящее слово. — Она печальна. Иногда я слышу, как она плачет по ночам. Стоит у открытого окна и рыдает, порой часами.
— Плачет, ваше величество? Возможно, ее мучает тоска по дому. Я всегда подозревал, что сердце у нее нежнее, чем кажется.
— Да, так и есть! Так и есть. Нежное сердце. — Джезаль задумался. — Похоже, вы правы. Она тоскует по дому.
Некий план возник у него в голове.
— А если нам кое-что устроить в саду, чтобы придать ему талинский дух? Можно, например, изменить русло ручья, сделать что-то вроде каналов.
Глокта растянул губы в беззубой улыбке.
— Впечатляющая идея. Я переговорю с королевским садовником. А если мне еще раз перемолвиться словечком с ее величеством? Посмотрим, смогу ли я осушить ее слезы.
— Я высоко ценю все, что вы делаете. А как ваша жена? — бросил Джезаль через плечо, чтобы сменить тему, и тут же понял, что эта тема не легче.
Но Глокта еще раз просиял беззубой улыбкой.
— Она невероятно утешает меня и помогает мне, ваше величество. Не понимаю, как я справлялся без нее.
Они прошли несколько шагов в неловком молчании, потом Джезаль откашлялся.
— Я все обдумываю, Глокта, тот мой план. Помните, налоги на банки? Это даст средства на новый госпиталь около порта. Для тех, кто не может позволить себе врача. Простые люди были добры к нам. Они помогли нам прийти к власти и страдали ради нас. Мы должны что-то предложить всем этим людям, как вы считаете? Чем больше униженных и несчастных, тем сильнее они нуждаются в нашей помощи. Мне кажется, богатство короля определяется состоянием беднейшего из его подданных. Не могли бы вы поручить верховному судье поработать над этим? Пусть продумает начало, а мы продолжим. Может быть, расселить тех, кто остался без крова. Мы должны решить…
— Ваше величество, я рассказал нашему общему другу о вашем плане.
Джезаль резко остановился и замер, холодок пробежал у него по спине.
— Рассказали?
— Боюсь, я был обязан. — Голос калеки звучал услужливо, но глубоко ввалившиеся глаза не отрывались от лица Джезаля. — Наш друг… не поддерживает этого.
— Кто правит Союзом, он или я?
Оба хорошо знали ответ.
— Вы, король, конечно.
— Конечно.
— Но наш общий друг… мы бы не хотели разочаровать его.
Глокта, прихрамывая, шагнул ближе к Джезалю. Его левый глаз неприятно дрожал.
— Никто из нас, я уверен, не хочет вынудить его снова посетить Адую.
У Джезаля внезапно ослабели колени. Он вспомнил ужасную, невыносимую боль, пронзавшую его внутренности.
— Нет, — хрипло ответил он. — Нет, конечно.
Калека почти шептал:
— Возможно, со временем найдутся средства для небольших проектов. Наш друг не может видеть все, и то, чего он не видит, не приносит вреда. Между нами говоря, я уверен, что мы сумеем сделать несколько хороших дел. Но не сейчас.
— Не сейчас. Вы правы, Глокта. Вы прекрасно разбираетесь в таких вещах. Не надо делать ничего, что может вызвать малейшее неудовольствие. Пожалуйста, сообщите нашему другу, что его мнение мы неизменно ценим выше всех прочих. Пожалуйста, сообщите нашему доброму другу, что он может на меня положиться. Вы передадите ему это?
— Передам, ваше величество. Он будет доволен.
— Хорошо, — пробормотал Джезаль. — Хорошо.
Подул прохладный ветер, и он повернул к дворцу, кутаясь в плащ. В итоге день оказался не таким приятным, как он надеялся.
Незакрепленные концы
Обшарпанная белая камера с двумя дверями, смотрящими друг на друга. Потолок слишком низкий, чтобы чувствовать себя уютно, слишком яркий свет слепящих ламп. Влага проступала в сыром углу, и штукатурка отслаивалась пузырями, покрываясь черными пятнами плесени. Кто-то попытался отскрести большое кровавое пятно на стене, но недостаточно усердно.
Два огромных практика стояли у стены, сложив руки на груди. Один из стульев около прикрученного стола был пуст. На втором сидела Карлотта дан Эйдер.
«Говорят, история движется по кругу. Как все меняется. И как все неизменно».
Лицо Карлотты побледнело от волнения, темные круги проступили вокруг глаз, но она по-прежнему была красива.
«Даже лучше прежнего. Как пламя свечи, которая вот-вот погаснет. Опять».
Глокта слышал ее испуганное дыхание, когда уселся на свободный стул и прислонил трость к исцарапанной столешнице. Он мрачно посмотрел Карлотте в лицо.
— Хотел бы я знать, получу ли я письмо, о котором вы говорили. Вы знаете, какое. То самое, написанное для Сульта. То самое, где рассказывается, как я проявил милосердие и пожалел вас. Его ведь должны отослать архилектору в случае вашей смерти? Попадет ли оно ко мне на стол, как вы полагаете? Последняя ирония судьбы.