Мир пылал. Девять Смертей поднялся, как вздымается пламя, выгнул спину и высоко вскинул меч. Этот клинок, сотворенный Канедиасом, мастером Делателем, был острее всех мечей в мире. Его смертоносное лезвие врезалось в черные доспехи, прошло сквозь железо и пронзило мягкую плоть под броней. Искры взметнулись в стороны, брызнула кровь, лязг металла соединился с воплем боли, вырвавшимся из перекошенной пасти Наводящего Ужас. Меч Логена нанес ему глубокую рану.
Глубокую, но этого было мало.
Огромные лапы гиганта обхватили Логена, сжимая в удушающих объятиях. Края черной брони вошли в тело. Фенрис подтягивал его к себе все ближе, острые зазубрины брони впились в лицо Логена, проткнули щеку, уперлись в зубы, порезали язык, отчего рот наполнился солоноватой кровью.
Хватка Наводящего Ужас была крепкой, словно на Логена навалилась гора. Девять Смертей был в ярости, он уворачивался, боролся и кричал от злости, но его держали плотно, как холодная земля держит мертвые тела, погребенные в ней. Кровь лилась по его лицу, по его спине и из большой прорехи в доспехах Наводящего Ужас. Она капала на одежду и растекалась по коже, обжигая ее.
Мир пылал. И над этой печью, над этим котлом, над этим горнилом стоял Бетод. Он кивал, и холодные руки гиганта сжимали Логена все крепче.
Ищейка шел, доверяя своему нюху. Нюх редко обманывал его, и он очень надеялся, что сейчас чутье тоже его не подведет. Он чувствовал странный, болезненно сладкий запах — как от пирога, перестоявшего в печи. Ищейка провел товарищей по пустому коридору и вниз по полутемной лестнице. В сыром сумраке они прокрались по запутанным недрам холма Скарлинга. Теперь он кое-что слышал, и звуки тоже были болезненными. Женский голос пел низко и глухо. Очень странное пение, на каком языке — Ищейка не мог разобрать.
— Должно быть, она, — прошептал Доу.
— Не нравится мне это, — прошептал Ищейка в ответ. — Похоже на заклинание.
— А чего ты ждешь? Она же чертова ведьма! Я обойду сзади…
— Нет, погоди…
Но Доу уже пошел в обход, ступая мягко и беззвучно.
— Вот черт.
Ищейка последовал за запахом по коридору, за ним двигался Молчун, а пение становилось все громче. Полоса света появилась в сводчатом проходе, Ищейка осторожно приблизился, прижался к стене и заглянул за угол. Комната, открывшаяся его взгляду, выглядела как настоящее обиталище ведьмы. Темная, без окон, но с тремя черными дверьми. Освещалась она одной дымящейся жаровней в дальнем конце. Раскаленные угли отбрасывали тусклые красные отблески, источая тошнотворный сладковатый запах. Повсюду стояли банки и горшки, лежали связки прутьев и пучки травы, высушенные цветы свисали с засаленных стропил, отбрасывая странные тени в углы комнаты, словно качающиеся висельники.
Перед жаровней спиной к Ищейке стояла женщина. Ее длинные белые руки были вытянуты вперед и блестели от пота. Золото поблескивало на тонких запястьях, черные волосы в беспорядке разбросаны по спине. Ищейка не понимал слов, которые она произносила на распев, но мог догадаться, что она занята темным делом.
Молчун взялся за лук, приподняв бровь. Ищейка покачал головой и молча вытащил нож. Очень хочется убить ее немедленно, но кто знает, что она сможет сделать, когда в нее выстрелят? Холодная сталь не оставит ей никаких шансов.
Ищейка и Молчун неслышно вошли в комнату. Внутри было жарко, воздух загустел, как вода в болоте. Ищейка скользнул вперед, стараясь не дышать: он не сомневался, что эти испарения ядовиты. Он вспотел, или в комнате было слишком сыро, но его кожа мгновенно покрылась мелкими каплями. Он шел осторожно, пробираясь среди хлама, разбросанного по полу, — коробки, вязанки, бутылки. Влажной ладонью он сжимал рукоять ножа, глядя на точку между лопатками ведьмы — туда он собирался ударить…
Он задел ногой банку, и она звякнула. Женщина резко обернулась, песнопение замерло у нее на устах. Длинное белое лицо, бледное как у утопленницы, черная краска вокруг узких глаз — голубых и холодных, как океан.
В круге воцарилась тишина. Люди, стоявшие по краям, замерли, их лица застыли, щиты безвольно повисли. Толпа за их спинами и те, кто смотрел с парапета, тоже застыли и притихли, как мертвые.
Несмотря на всю безумную ярость Девятипалого, изворотливость и отчаянное сопротивление, гигант быстро одолел его. Толстые мускулы под голубой кожей напряглись, огромные руки стиснули Логена и выдавливали из него жизнь. Вест ощутил горечь безнадежного разочарования. Все, что он сделал, все, что он перенес и потерял, все впустую. Бетод уйдет безнаказанным.
Затем Девятипалый издал звериный рев. Наводящий Ужас еще держал его, но голубая ручища дрожала от усилия, словно он терял силы. Вест замер, глядя на это, толстый ремень щита впился ему в ладонь, челюсти сжались так, что заболели зубы. Два бойца сошлись вплотную и изо всех сил теснили друг друга, но не могли сдвинуться с места, точно окаменели посреди круга.
Ищейка рванулся вперед, подняв нож и приготовившись ударить.
— Стой.
В тот же миг он застыл. Он никогда не слышал таких голосов. Одно слово — и ни единой мысли не осталось в его голове. Ищейка неотрывно смотрел на бледную женщину, на ее приоткрытый рот, он затаил дыхание и не хотел ничего другого — только слушать ее.
— Ты тоже, — произнесла она и перевела взор на Молчуна.
Его лицо смягчилось, и он улыбнулся, наполовину натянув тетиву.
Она оглядела Ищейку с ног до головы и изогнула губы, будто глубоко разочаровалась в нем.
— Разве гости так себя ведут?
Ищейка моргнул. Какого черта он решил врываться сюда с обнаженным клинком? Он уже сам не верил, что сотворил такое, и покраснел до корней волос.
— О… простите… во имя мертвых…
— Ага, — сказал Молчун.
Он отбросил лук в угол, словно неожиданно осознал, что держит в руке кусок дерьма, и уставился на стрелу в замешательстве.
— Так-то лучше.
Женщина улыбнулась, и Ищейка тоже улыбнулся, как идиот. Кажется, у него даже потекли слюни — ну, немножко, — но это его не волновало. Пока она говорит, все остальное не имеет значения. Она подозвала их, длинные белые пальцы шевельнулись в густом воздухе.
— Зачем стоять так далеко от меня? Подойдите.
Ищейка и Молчун, спотыкаясь, бросились к ней, как нетерпеливые дети. Ищейка чуть не упал, спеша угодить ей, а Молчун врезался в стол, едва не разбив лицо.
— Меня зовут Кауриб.
— О да, — произнес Ищейка.
Прекраснейшее имя, без сомнения. Удивительно, что одно-единственное слово может быть таким прекрасным.
— Меня зовут Хардинг Молчун!
— А меня называют Ищейкой, это из-за чуткого нюха… и я… ну…
Во имя мертвых, как трудно сосредоточиться! У него было какое-то важное дело, но, хоть тресни, он не мог вспомнить какое.
— Ищейка? Прекрасно.
Ее голос убаюкивал, как теплая ванна, как ласковый поцелуй, как молоко и мед.
— Пока не время спать!
Ищейка повернул голову. Накрашенное лицо Кауриб расплывалось черными и белыми пятнами перед его глазами.
— Прости, — пробормотал он, опять покраснел и попытался спрятать нож за спиной.
— Прошу прощения за этот ножик… даже не знаю, что…
— Не волнуйся. Я рада, что ты его принес. Думаю, лучше всего будет проткнуть этим ножом твоего друга.
— Его? — Ищейка покосился на Молчуна.
Молчун усмехнулся и кивнул.
— Ага, точно.
— Хорошо, хорошо. Неплохая мысль.
Ищейка поднял нож, вдруг ставший очень тяжелым.
— Ты бы хотела, чтобы я воткнул нож в какое-то определенное место?
— Хорошо бы в сердце.
— Ты права. Права. Именно в сердце.
Молчун повернулся, чтобы ему было удобнее. Ищейка моргнул, вытер пот со лба.
— Значит, вот сюда.
Черт, у него кружилась голова. Он глянул на грудь Молчуна, что бы не промахнуться и попасть с первого раза.
— Вот сюда…
— Давай, — прошипела она, — сделай это!
Топор с хрустом рассек ее голову ровно посередине, до самого подбородка. Хлынула кровь, тощее тело ведьмы рухнуло на камни, как тряпичная кукла.
Доу нахмурился, поворачивая топор сначала в одну сторону, по том в другую, пока орудие не вышло из разбитого черепа Кауриб с едва слышным хлюпающим отзвуком.
— Эта сучка слишком много болтала, — пробурчал он.
Девять Смертей почувствовал: что-то изменилось. Словно первые зеленые почки распускались по весне. Словно повеяло теплом при приближении лета. Он понял это по хватке Наводящего Ужас: кости уже не гнулись, готовые рассыпаться. Сила гиганта уменьшилась, а сила его противника возросла.
Девять Смертей втянул в себя воздух, его ярость вспыхнула и запылала. Медленно-медленно он оторвал лицо от плеча гиганта, ощутив, как металл выскальзывает изо рта. Он поворачивался, пока не высвободил шею и не взглянул в перекошенное лицо великана. Девять Смертей улыбнулся, подался вперед и мгновенно, как искра, глубоко вонзил зубы в огромную нижнюю губу Фенриса.
Гигант захрипел, сдвинул руки и попытался оторвать от себя голову Девяти Смертей, чтобы избавиться от его зубов. Но легче было бы избавиться от смертельной болезни. Он ослабел, и Девять Смертей повернул руку, которой держал меч Делателя. Он поворачивалее, как змея изгибается в своем гнезде, и медленно вытягивал меч.
Левая рука гиганта, разрисованная письменами, отпустила тело противника и схватила его запястье, но остановить Девять Смертей было нельзя. Если молодой побег находит трещину в горной породе, через много лет его глубоко проросшие корни разрывают на части камень. Так и Девять Смертей напряг мускулы и позволил времени медленно течь своим чередом, с шипением выливая ненависть в искривленную пасть Наводящего Ужас. Лезвие тихо-тихо поползло вверх, и острие впилось в раскрашенную плоть, как раз под ребрами гиганта.
Девять Смертей почувствовал, как горячая кровь окропила рукоятку меча, потекла по сжатым в кулак пальцам Фенриса, закапала из его рта прямо в рот Логена, скатывалась по шее, лилась на землю из ран на спине, как и должно было быть. Осторожно, тихо лезвие вползало в татуированное тело Наводящего Ужас сбоку, вверх, все глубже.