Старик наконец-то взобрался на самый верхний уступ тропы и стоял теперь над пропастью, перед глазами его лежало море. У него выступили слезы от совершенной голубизны воды и размаха скалистых пиков. Железистая земля, обвитая коричневыми и красными поясками, смешивалась далеко внизу с белым песком, Йондалран смотрел, как волны сбрасывали с себя водоросли, разбиваясь о скалы, слушал резкие крики чаек. Он глубоко вдохнул, словно с неохотой позволяя себе глотнуть соленого воздуха. Когда он сам был мальчишкой, сколько счастливых часов он провел, исследуя пещеры и расселины этих скал. Почему-то сознание того, что они все еще были здесь, неизменные со времен его детства, принесло ему странное чувство покоя.
Йондалран долго стоял неподвижно, созерцая красоту скал и чувствуя себя виноватым в том, что он ею наслаждается. Затем он вдруг вспомнил жену, как она говорила ему много лет назад про Дэйона. «Не дело для пары маленьких ног все время бегать по одной дорожке — от дома к амбару и обратно, — говорила она. — Им надо научиться взбираться на холмы и бегать по пене прибоя». Йондалран смотрел на море. Жена давно умерла, а Дэйон ушел из дома. Йоган делал все, что от него требовалось, хоть порой и позднее, чем надо бы. Но Йондалран помнил, как сам в детстве проводил дни, наблюдая за рыбаками, крючьями подтягивающими полные сети вверх по стенам скал, слушая разинув рот их легенды о гигантских морских червях и драконах.
Старик стоял на вершине, погруженный в размышления, потерянный в воспоминаниях детства. Затем он вспомнил, зачем сюда пришел, и нахмурился, пытаясь снова вызвать исчезнувший было гнев. Он попытался разжечь его в себе, подумав об Эмселе, но даже это не заставило его разозлиться на Йогана. Его сын был хорошим мальчиком. «Пожалуй, — подумал Йондалран, — на этот раз спина мальчишки не так уж будет гореть. Может быть, не будет гореть вовсе». Он не хотел потерять еще одного сына…
В этот самый момент старик увидел обломки на берегу, ласково омываемые волнами, и неподвижное тело в знакомой одежде.
Затем были скалы и боль. Йондалран спускался, соскальзывая с крутых осыпей, дважды падал, задыхаясь от ужаса. Потом, когда он скорчился в стоне, обняв переломанное тело Йогана, старик поднял глаза и подумал вскользь о том, как же он смог осилить невозможный спуск. Но в глубине его сердца не было места мыслям об этом, не было места ничему, кроме страшного, невыразимого горя.
Старик долго оставался на берегу, не замечая, как течет время, пока не взошла луна и прилив не лизнул его ноги. Тогда он вытянул тело мальчика на берег. Сломанные ноги Йогана запутались в кожаных сыромятных ремнях, и лишь тогда Йондалран обратил внимание на обломки.
Они могли принадлежать только Эмселю, отшельнику, чтобы понять это, не нужно было даже видеть отчетливое клеймо в виде руны на кожаном парусе. Йондалран слышал рассказы о том, что отшельник летает на Крыле. Значит, и его сын летал, как маленькая неопытная пичужка, соблазнившись безумными россказнями Эмселя.
Йондалран осмотрелся. Обломки были разбросаны по всему берегу, как будто что-то заставило Крыло развалиться на части прямо в воздухе. К тому же тяжелый кожаный парус, так же как и одежда Йогана, был изорван, исполосован в клочья.
Йондалран снова поднял глаза, стараясь понять, кто или что изувечило его сына. Старик смотрел вдаль, туда, где за водной преградой лежал берег Симбалии, и на фоне прибывающей луны он увидел силуэт воздушного корабля, медленно движущегося на восток.
Старик уставился на него, дрожа. Он поднял посох, и отполированное дерево отразило лунный свет холодным яростным блеском.
— Мой сын мертв, — прошептал он, а затем выкрикнул: — Мертв! Я еще увижу, как сгорят ваши леса! Я увижу, как кровь потечет по вашим рекам и зальет море! Колдуны или нет, страшитесь моего прихода! Мой сын мертв, и я за него отомщу!
ГЛАВА 2
Подходило время ужина в Тамберли, и в вечернем воздухе приятно разливались ароматы готовящейся еды и свежевыпеченного хлеба. Собаки расселись под распахнутыми окнами, облизываясь и поскуливая в ожидании объедков. По узким улочкам вдоль беленых известью домов еще шагали несколько торговцев и точильщиков ножей, громко зазывая покупателей. Из таверны раздавался звон кружек с элем — там разъезжие пропивали щедрое жалованье.
На маленькой городской площади гонец, только что поставивший лошадь к поилке, вывешивал на стене городского дома объявление о распродаже зерна и скота в Кейп Бейдже. Усталые женщины в засаленных передниках загоняли разыгравшихся детей по домам ужинать. Улицы освещали светильники, свисающие с проржавевших скоб в стенах домов. День клонился к вечеру в счастливом покое, и все же в самом сердце этого часа постепенно исчезали все звуки. Колеса тележки разносчика перестали скрипеть, перекатываясь по булыжникам мостовой; уличные музыканты оборвали мелодию; радостные возгласы детей резко, словно споткнувшись обо что-то, замерли. Медленно и тяжело на главную городскую площадь Тамберли вышел старейшина Йондалран, взгляд его, впившийся в одну точку, был каменным, в морщинах вокруг глаз блестели слезы, а на руках он нес изломанное тело своего сына Йогана.
Люди на улице смотрели на него в безмолвном ужасе. Йондалран ступил в круг желтого света от светильника, остановился и выкрикнул:
— Правосудия требую! Мой сын убит!
Голос его разнесся по всему городу, наполнив улицы болезненным эхом. Распахнулись окна и открылись ставни, горожане выглядывали наружу. Йондалран снова зашагал вниз по улице, через каждые несколько шагов повторяя свой призыв. За ним, впереди него и вдоль улиц начал разрастаться шепот — сначала расспросов, а затем сочувствия. Молодой человек, захваченный этой сценой, залез на крутую крышу и шел там, сопровождая старого фермера криком: «Да свершится правосудие!» К нему быстро присоединилось еще несколько человек, и то, что было возгласом одного человека, к тому времени, как они достигли дома главы старейшин, стало лозунгом целой процессии.
Йондалран ни на кого не обращал внимания. Он шел и шел, упрямо шагая как будто во сне, останавливаясь только, чтобы вновь прокричать те же слова. Горожане расступались, освобождая дорогу ему и тем, кто шел с ним. Йондалран остановился около дома Пеннела, главы старейшин. Толпа, что шла за ним, остановилась и замерла в ожидании. Если когда-нибудь и случалось всему городу задержать дыхание, то только тогда в Тамберли.
— Пеннел! — воскликнул Йондалран. — Я требую правосудия! Мой сын убит!
Какое-то время было тихо. Потом ставень кухонного окна открылся, выглянула женщина с седыми волосами, завязанными в пучок. Ее глаза расширились, и она исчезла, тихо прикрыв ставень. Снова наступила тишина, в которой затем раздались шаги внутри дома, дверь, висящая на железных петлях, распахнулась, и на порог вышел Пеннел.
Глава старейшин был маленьким, худощавым человеком с большими близорукими глазами. Он прилег отдохнуть перед ужином — его одежда была смята, и волосы растрепаны. Он шагнул, зевая, с порога, убирая с глаз прядки волос, и столкнулся лицом к лицу со стариком, которого давно знал, и увидел, что тот держал на руках сына… нет, мертвое тело сына.
Толпа ждала.
— Приведи Эгрона. Поговорим, — просто сказал Йондалран.
Затем он повернулся к запряженной в телегу лошади, стоящей неподалеку. Осторожно он положил тело Йогана на солому, забрался на козлы и подобрал вожжи. Хозяин телеги, стоящий в толпе, попытался было протестовать, но Пеннел жестом приказал ему помолчать. Йондалран тронул вожжи, и лошадь пошла, громко цокая копытами по булыжникам.
Никто не пошевельнулся, пока он не повернул за угол и не стихло эхо. Затем, словно вырвавшись из-под заклятия, горожане разбились на группки, объединенные возбужденной беседой. Пеннел с силой сжал ладони на деревянной решетке забора перед собой. Он глубоко вздохнул и посмотрел на человека, чью телегу взял Йондалран.
— Найди Эгрона, — сказал он ему. — Скажи, чтобы ждал меня на ферме у Йондалрана.
Пеннел смотрел, как тот человек бегом припустил по улице, исполненный сознания важности приказа главы старейшин. Затем он опустил глаза и посмотрел на свои руки. Они дрожали.
Пеннел не знал, как могло случиться такое, что в Тамберли произошло убийство, и страшился узнать это.
Эгрон был тоже не велик ростом и худощав, их с Пеннелом можно было принять за братьев. Их характеры были тоже схожи: оба были неразговорчивы, если говорили, то негромко и по делу; оба придерживались консервативных взглядов. Каждый из них считал другого излишне сдержанным и необщительным. В одном они, однако, сходились — в безоговорочной симпатии к сварливому, упрямому старику, который дополнял их троицу городских старейшин. Когда Эгрон узнал о горе Йондалрана, он тотчас же оседлал лошадь и выехал из города по пыльной дороге, которая вела, извиваясь среди Толденарских холмов, на юг, к ферме Йондалрана.
В хлеву жалобно мычали недоенные коровы. Пеннел и Эгрон поспешно поднялись по каменным ступенькам в дом. Старого фермера они нашли без сознания на полу, на овечьей шкуре рядом с его любимым креслом. В спальне на постели, запятнанной темной кровью, лежал Йоган.
Пеннел взглянул на Эгрона.
— Нужно позаботиться о мальчике.
Эгрон кивнул, и вместе они перенесли кожаную кушетку из чердачной комнаты Йогана вниз. К вечеру похолодало. Эгрон развел огонь в очаге и поставил поближе к огню грелку для постели Йондалрана. Пока дом наполнялся теплом, они уложили мертвого мальчика на кушетку и устроили его тело, насколько смогли, в спокойной позе. Это потребовало немалого мужества, так как смерть изуродовала паренька почти до неузнаваемости.
В спальне старейшины поменяли одеяло и, с трудом подняв крупного старика, уложили его в постель.
Измученные, они быстро закончили с делами снаружи, а затем вернулись к очагу, где сели бок о бок. В ту ночь двое старейшин смотрели, как поленья превращаются в красноватые угольки, и почти не разговаривали, разве что о том, как холодно, или еще о чем-то совсем не важном. Они не говорили ни о Йондалране, ни о его сыне, ни о будущем.