Внезапно став любезным и предупредительным, он повел их к ярко освещенному трактиру, а трое остальных последовали за ними. Пока они шли, из домов выбегали горожане и с готовностью присоединялись к ним, оставляя на столах недоеденные ужины и дымящийся чай. Поэтому, когда Шмендрик и Молли, наконец, уселись за стол, на длинных скамьях трактира впритирку друг к другу сидело уже около сотни человек, а еще больше набивалось в двери и протискивалось в окна. Единорог незамеченной медленно брела позади толпы — просто какая–то белая лошадь со странными глазами.
Человек по имени Дринн сидел за одним столом со Шмендриком и Молли, развлекая их болтовней, пока те ели, и подливая им в стаканы пушистого черного вина. Молли Грю пила очень немного. Она тихо сидела, разглядывая лица вокруг и подмечая, что никто здесь не казался моложе Дринна, хотя были люди и намного старше его. Все хагсгейтские лица были чем–то похожи одно на другое — вот только она никак не могла найти, чем именно.
— А теперь, — сказал Дринн, когда трапеза была окончена, — вы должны позволить мне объяснить, почему мы приветствовали вас столь неподобающе.
— Фи, в этом нет нужды, — фыркнул Шмендрик. Вино подействовало на него: он стал легок и смешлив, а его зеленые глаза подернулись золотом. — Я только хочу знать причину слухов, наполняющих Хагсгейт привидениями и оборотнями. Абсурднее этого я ничего не слыхал.
Дринн улыбнулся. Он был узловатым человеком с жесткими, пустыми черепашьими челюстями.
— Это одно и то же, — сказал он. — Слушайте. Город Хагсгейт заклят.
В комнате вдруг стало очень тихо, и в пивном свете лица горожан натянулись и побледнели, словно сыр. Шмендрик снова рассмеялся:
— Вы имеете в виду — благословлен? В этом костлявом королевстве старого Хаггарда вы — будто совсем иная страна, вы как оазис, как весна. Я согласен с вами: здесь есть какие–то чары, но я пью за них.
Дринн остановит его, пока он поднимая стакан:
— Только не такой тост, друг мой. Ты хочешь выпить за горе, которому уже пятьдесят лет? Именно столько времени прошло с тех пор, как на нас опустилась эта печаль — когда Король Хаггард выстроил свой замок у моря.
— Когда его выстроила ведьма, мне кажется. — Шмендрик погрозил ему пальцем. — В конце концов, отдавай должное, кому следует.
— Ах, так ты знаешь эту историю, — промолвил Дринн. — Тогда ты должен знать и то, что Хаггард отказался заплатить ведьме, когда ее работа была завершена.
Волшебник кивнул:
— Да, и закляла она его за жадность — вернее, не его, а замок. Но что здесь общего с Хагсгейтом? Город не сделал ведьме ничего дурного.
— Не сделал, — согласился Дринн. — Но и хорошего тоже ничего не вышло. Она не могла снова разрушить замок — или не хотела, поскольку воображала себя сродни художникам и хвастала, что ее работа намного опережает свое время. Как бы там ни было, но она пришла к старейшинам Хагсгейта и потребовала, чтобы те заставили Хаггарда заплатить ей то, что причитается. «Посмотрите на меня — и увидите себя, — проскрежетала она. — Вот подлинное испытание городу — или его королю. Господин, который обманывает старую уродливую ведьму, скоро начнет обманывать и свой собственный народ. Остановите его, пока вы в силах это сделать — прежде, чем вы к нему привыкнете.» — Дринн отхлебнул из стакана и предусмотрительно наполнил еще раз стакан Шмендрика. — Хаггард не заплатил ей никаких денег, — продолжал он, — а Хагсгейт — увы! — не обратил на нее никакого внимания. С ней обошлись вежливо и отослали к соответствующим властям, а она впала в ярость и завопила, что в нашем стремлении совсем не заводить себе врагов мы обзавелись сразу двумя. — Он замолчал, прикрыв глаза. Веки его были настолько тонки, что Молли была уверена: он, как птица, мог сквозь них видеть. Не открывая глаз, он произнес: — И вот, когда она закляла замок Хаггарда, она закляла и наш город. Так его жадность навлекла беду на всех нас.
Во вздохнувшей тишине голос Молли Грю опустился, как молот на подкову, — как будто она снова бранила Капитана Шалли:
— Вина Хаггарда — на самом деле меньше вашей, — насмехалась она над хагсгейтским населением, — ибо он — всего лишь один вор, а вас — много. Хлопоты вы себе заработали собственной алчностью, а не жадностью своего короля.
Дринн открыл глаза и рассерженно посмотрел на нее.
— Мы себе ничего не зарабатывали, — отрезал он. — Это наших дедов и отцов ведьма просила о помощи, и я готов признать, что они по–своему так же виновны, как и Хаггард. Мы бы к этому отнеслись совсем иначе. — И все пожилые люди в комнате сердито посмотрели на тех, кто был еще старше.
Один из стариков заговорил, хрипя и мяукая:
— Вы бы поступили точно так же. Надо было собирать урожаи и ухаживать за скотом — и теперь надо. Надо было жить в мире с Хаггардом — и теперь надо. Мы прекрасно знаем, как бы вы себя повели. Вы — наши дети.
Дринн свирепо глянул на него, и тот сел на место, а остальные стали злобно орать друг на друга, пока волшебник не утихомирил их вопросом:
— А что это было за заклятье? Имело оно какое–то отношение к Красному Быку?
Это имя холодом зазвенело даже в этой яркой комнате, и Молли внезапно почувствовала, насколько она одинока. В каком–то странном порыве она задала свой вопрос, хотя он никак не относился к разговору:
— А кто–нибудь из вас когда–нибудь видел единорога?
Вот тут она и поняла две вещи: разницу между тишиной и полной тишиной и то, что она очень правильно задала свой вопрос. Хагсгейтские лица изо всех сил старались сохранить неподвижность. Но не могли. Дринн осторожно вымолвил:
— Мы никогда не видим Быка и никогда не говорим о нем. Ничто, касающееся его, нас не касается. Что же до единорогов, то их нет. И никогда не было. — Он еще подлил черного вина. — Я скажу вам слова заклятья.
Он скрестил на груди руки и заговорил нараспев:
В рабстве Хаггард держит вас —
С ним взлететь вам, с ним вам пасть.
Ваши судьбы пусть цветут,
Пока волны башню не снесут.
Но лишь кто–то из Хагсгейта
Замок этот ниспровергнет.
Еще несколько человек подхватило слова, когда он читал старое проклятье. Их голоса были печальны и далеки, словно и не в комнате вовсе они звучали, а болтались по ветру где–то высоко над трактирной трубой беспомощными мертвыми листьями.
Что же такого в их лицах? — спрашивала себя Молли. — Я уже почти знаю.
Волшебник молча сидел рядом, вертя длинными руками винный стакан.
— Когда эти слова были впервые произнесены, — продолжал Дринн, — Хаггард в стране был еще совсем недолго, и вся она цвела и добрела. Вся, кроме города Хагсгейта. Хагсгейт был тогда тем, чей стала вся страна сейчас — исцарапанным и голым, и люди в нем поднимали огромные камни на крыши своих хижин, чтобы те не унесло ветром. — Он горько ухмыльнулся старикам. — Собирать урожаи, ухаживать за скотом! У вас росли капуста, брюква да несколько бледных картошек, а во всем городе было не больше одной изможденной коровенки. Путники думали, что город проклят, что он оскорбил какую–то мстительную ведьму.
Молли почувствовала, как по улице прошла единорог — потом вернулась, беспокойная, словно факела на стенах, которые беспрестанно кланялись и корчились. Ей хотелось выбежать к единорогу, но вместо этого она лишь спросила:
— А потом — когда, заклятие осуществилось?
— С того мига мы не знали ничего, кроме изобилия. Наша суровая земля стала такой щедрой, что сады и огороды теперь вырастают сами — нам не нужно ни сажать, ни полоть. Наши стада множатся. Наши ремесленники умнеют во сне. Воздух, которым мы дышим, и вода, которую мы пьем, уберегают нас, и мы не знаем, что такое болезнь. Все печали обходят нас стороной — и все это происходит, пока остальное королевство, когда–то такое зеленое, ссыхается и чернеет, как угольки, под рукой Хаггарда. Пятьдесят лет процветали лишь он да мы. Будто бы прокляли всех остальных.
— «С ним взлететь вам, с ним вам пасть», — пробормотал Шмендрик. — Понимаю, понимаю. — Он залпом осушил еще один стакан черного вина и рассмеялся. — Но старый Король Хаггард по–прежнему правит и будет править, покуда море не переполнится. Вы не знаете, что такое настоящее заклятье. Позвольте мне рассказать вам о моих горестях… — Быстрые слезы внезапно блеснули в его глазах. — Начну с того, что моя мать никогда меня не любила. Она делала вид, но я–то знал наверняка…
Дринн прервал его, и тут Молли поняла, что странного было во всех жителях Хагсгейта. Все они были хорошо и тепло одеты, но их лица, затерянные среди этих богатых одеяний, были лицами бедняков, холодных, как призраки, и слишком голодных, чтобы когда–нибудь наесться досыта. Дринн тем временем говорил:
— «Но лишь кто–то из Хагсгейта замок этот ниспровергнет». Как можем мы наслаждаться своим счастьем и богатством, когда знаем, что этому должен прийти конец, и что конец этому положит один из нас? С каждым днем мы все больше и больше богатеем, и с каждым днем все ближе и ближе подходит исполнение проклятья. Волшебник, пятьдесят лет мы живем скудно, мы избегаем привязанностей, развязываемся со всеми привычками и готовим себя ко встрече с морем. Мы ни на миг не воспользовались ни радостями своего богатства, ни какими бы то ни было радостями вообще, ибо радость — это просто еще одно, что нам предстоит потерять. Жалейте Хагсгейт, странники, ибо на всем этом проклятом свете не может быть города более несчастного.
— Потеряны, потеряны, — захныкали вокруг горожане. — Жаль, жаль нас.
Молли Грю, ни слова не говоря, смотрела на них, но Шмендрик с уважением произнес:
— Вот это действительно хорошее проклятье, это профессиональная работа. Я всегда говорю: что бы вы ни делали, обращайтесь к знатоку. В конечном счете, это всегда окупается.
Дринн нахмурился, а Молли толкнула Шмендрика в бок. Тот моргнул:
— Ой… Ну, так чего же вы от меня хотите? Должен предупредить вас, что я не очень искусный колдун, но буду рад снять с вас это заклятие, если смогу.