ольшая сила, чем я когда–либо знал. К несчастью, в настоящее время она, кажется, работает в обратном направлении, и даже мне не удается найти способа, которым можно исправить ее. Должно быть, тебе предназначено найти свой собственный путь, на котором ты со временем достигнешь своей силы. Но, честно говоря, для этого тебе надо будет жить настолько долго, что тебе это надоест. Поэтому я дарую тебе вот что: с этого дня и впредь ты не будешь стариться, но будешь странствовать по свету взад и вперед, вечно неумелый, пока, наконец, не придешь к себе настоящему и не познаешь, что ты есть. Не благодари меня: я содрогаюсь при мысли о твоем роке.»
Белая девушка посмотрела на него своими ясными амарантовыми глазами единорога — нежными и пугающими на бесполезном лице, — но не произнесла ничего. Заговорила Молли Грю:
— А если тебе удастся найти свою магию — что тогда?
— Тогда чары разрушатся, и я начну умирать — как и начинал при рождении. Даже величайшие колдуны стареют, как обычные люди, и умирают. — Он покачнулся и клюнул носом, но вздрогнул и снова проснулся — длинный, тощий и потрепанный человек, пахший пылью и питьем. — Я же сказал тебе, что я старше, чем выгляжу. Я рожден смертным и был бессмертным долгое и глупое время, а однажды стану смертным снова. Поэтому я знаю кое–что, чего не могут знать единороги. Все, что может умереть, — прекрасно, прекраснее единорога, которая живет вечно и которая — самое прекрасное существо на свете. Ты понимаешь меня?
— Нет, — ответила она.
Волшебник устало улыбнулся:
— Поймешь. Ты сейчас — внутри истории вместе со всеми нами, и ты должна идти вместе с этой историей, желаешь ты этого или нет. Если ты хочешь снова обрести свой народ, если хочешь снова стать единорогом, то должна следовать за волшебной сказкой в замок Короля Хаггарда и туда, куда она предпочтет вести тебя. Сказка не может заканчиваться без принцессы.
Белая девушка сказала:
— Я не пойду. — Она отступила прочь, тело ее насторожилось, а холодные волосы опали вниз. — Я никакая не принцесса, никакая не смертная, и я никуда не пойду. С тех самых пор, как я покинула свой лес, со мной не случалось ничего, кроме зла, и ничего, кроме зла, быть может, не произошло в этой земле со всеми единорогами. Отдай мне мой настоящий облик, и я вернусь к моим деревьям, к озеру, к моему собственному обиталищу. Твоя сказка не имеет власти надо мной. Я единорог. Я — последний единорог.
Произносила ли она те же самые слова прежде, в сине–зеленом молчании деревьев? Шмендрик продолжал улыбаться, но Молли Грю сказала:
— Преврати ее обратно. Ты сказал, что можешь превратить ее. Пусть идет домой.
— Я не могу, — отозвался волшебник. — Я же сказал тебе, что магия — еще пока не моя, чтобы я мог ею командовать. Вот почему я тоже должен продолжать наш путь к замку и к той судьбе или той удаче, что ждет нас там. Если бы я попытался перепревратить ее сейчас, то она могла бы действительно стать носорогом. И это оказалось бы самым лучшим, что случилось бы. Что же касается худшего… — Он содрогнулся и умолк.
Девушка отвернулась от них и посмотрела вдаль, на замок, ссутулившийся над долиной. Она не различала ни шевеления — ни в окнах, ни среди шатких зубцов башен. Никакого признака Красного Быка. И все же она знала, что он — там, ворочается в корнях замка, пока ночь не упадет на землю снова, сильный выше самой силы, неуязвимый, как сама ночь. Она еще раз коснулась того места на лбу, где раньше был рог.
Когда она повернулась к ним опять, они уже спали там, где сидели, — мужчина и женщина. Их головы опирались о воздух, открытые рты отвисали. Она стояла подле них, одной рукой придерживая у горла черный плащ, глядя, как они дышат. Слабо, очень слабо, в первый раз, ее ноздрей достиг запах моря.
IX
Часовые заметили, как они подходят, незадолго до заката, когда море лежало плоско и слепило глаза. Стражники меряли шагами вторую по высоте башню из всего множества кривых шпилей, ростки которых выпустил замок, напоминавший поэтому одно из тех странных деревьев, корни которых висят в воздухе. Оттуда, где стояли эти двое, просматривалась вся долина Хагсгейта до самого городка, да еще впридачу острые холмы и дорога, сбегавшая с обода долины к огромным, хоть и просевшим, передним воротам замка Короля Хаггарда.
— Мужчина и две женщины, — сказал первый стражник. Он поспешил к дальнему концу площадки. Это перемещение могло бы вывернуть желудок наизнанку, поскольку башня накренилась так, что половиной неба для часового стало море. Замок стоял на краю утеса, который кинжальным лезвием спускался к полоске желтого берега, тоненько рассыпанной по зеленым и черным валунам. Мягкие мешковатые птицы раскорячились на камнях, пофыркивая:
— Что вам говорили, что вам говорили!
Второй стражник последовал за своим товарищем с более умеренной прытью:
— Мужчина и женщина. А третья, в плаще — насчет нее я не уверен.
Оба человека были одеты в самодельные кольчуги: кольца, бутылочные пробки и звенья цепей были нашиты на половины из грубой ткани. Лица их скрывались под ржавыми забралами, но все же голос и походка второго часового выдавали в нем старшего.
— Та, что в черном плаще, — повторил он. — Не спеши с выводами насчет нее.
Но первый стражник уже перегнулся в оранжевое сияние опрокинутого моря, оставив несколько деталей своей худой брони на зазубренном парапете.
— Это женщина, — объявил он. — Перед нею я скорее свой собственный пол отличить не смогу.
— Охотно верю, — ехидно отозвался второй, — поскольку ты не делаешь ничего, что подобает делать мужчине, если не считать езды верхом. Еще раз предупреждаю: не торопись называть третью мужчиной или женщиной. Погоди немного и увидишь то, что увидишь.
Первый стражник, не оборачиваясь, ответил:
— Даже если бы я вырос, никогда и во сне не видя, что у мира есть два раздельных секрета, даже если бы я принимал каждую женщину, которую встречаю, за точную копию самого себя, — даже тогда я бы знал, что это существо отличается от всего, что я видел прежде. Мне всегда было жаль, что я никак не могу тебе угодить; но сейчас, когда я гляжу на нее, мне жаль, что я никогда не мог угодить себе. Ох, как же мне жаль…
Он перегнулся за парапет еще сильнее, напрягая глаза и пытаясь лучше рассмотреть три медленные фигурки на дороге. Усмешка звякнула под его забралом:
— Другая женщина, похоже, натрудила ноги и в дурном настроении, — доложил он. — Мужчина, кажется, — приятный тип, хотя явно ведет бродячую жизнь. Наверное, кто–то вроде менестреля или игрока. — Он надолго замолк, наблюдая за тем, как троица подходит ближе.
— А третья? — наконец спросил старший стражник. — Эта твоя закатная красотка с интересными волосами? Она уже истощила твое терпение за последние четверть часа? Ты уже увидел ее ближе, чем осмеливается любовь? — Его голос шуршал в забрале маленькой когтистой лапой.
— Мне кажется, я никогда не смогу по–настоящему увидеть ее вблизи, — ответил молодой стражник, — как бы близко она ни подошла. — Сам он говорил приглушенно и с сожалением, эхом отзывавшимся на то, чему уже не суждено сбыться. — В ней есть новизна: вс — впервые. Посмотри, как она движется, как она идет, как поворачивает голову — вс в первый раз, как будто никто до этого ничего подобного не делал. Смотри, как она вдыхает воздух и снова выпускает его — как будто никто в целом мире никогда не знал, как хорош бывает воздух. Все это — для нее. Если бы я узнал, что она родилась вот этим самым утром, я удивился бы только тому, насколько она стара.
Второй странник долго смотрел со своей башни на трех скитальцев. Первым его заметил высокий человек, а за ним — мрачная женщина. В их глазах не отразилось ничего, кроме его доспехов, суровых, изъязвленных и пустых. Но потом голову подняла девушка в безнадежно драном черном плаще, и он отступил от парапета, закрывшись от ее взгляда рукой в жестяной перчатке. Через минуту она уже скрылась в тени замка вместе со своими спутниками, и он опустил руку.
— Может быть, она безумна, — спокойно произнес он. — Никакая взрослая девушка не смотрит так, если она не безумна. Это было бы досадно, но уж гораздо предпочтительнее остающейся возможности.
— Какой же? — не вытерпел молодой человек в наступившем молчании.
— Той, что она в самом деле родилась сегодня утром. По мне так уж лучше бы она была безумной. Давай спускаться вниз.
Когда мужчина и обе женщины подошли вплотную к замку, двое часовых стояли по обе стороны ворот, скрестив свои тупые погнутые алебарды и выставив вперед короткие изогнутые сабли. Солнце закатилось, и их нелепые доспехи становились все более угрожающими по мере того, как море тоже гасло. Путешественники мялись, переглядываясь друг с другом. У них за спинами не было темного замка, и глаза их не были спрятаны за железом.
— Сообщите свои имена, — произнес запекшийся голос второго стражника.
Высокий мужчина сделал шаг вперед:
— Я — Шмендрик–Волшебник. Это — Молли Грю, моя помощница… А это — Леди Амальтея. — Он запнулся на имени белой девушки, словно прежде никогда не произносил его. — Мы ищем аудиенции у Короля Хаггарда, — продолжал он. — Мы пришли издалека, чтобы увидеть его.
Второй часовой подождал, не заговорит ли первый, но тот смотрел только на Леди Амальтею, поэтому старший нетерпеливо сказал:
— Доложите свое дело к Королю Хаггарду.
— Я так и сделаю, — ответил волшебник, — но только самому Хаггарду. Что же это за королевское дело, если его можно доверять швейцарам и привратникам? Ведите нас к Королю.
— Какие такие королевские дела могут быть у бродячего колдуна с дурацким помелом вместо языка — чтобы их можно было обсуждать с Королем Хаггардом? — мрачно спросил второй стражник, но, тем не менее, развернулся и зашагал в ворота замка, и королевские посетители потянулись за ним. Последним плелся молодой часовой, причем шаг его становился так же нежен, как шаг Леди Амальтеи, каждому движению которой он начинал неосознанно подражать. Она на миг приостановилась перед воротами, чтобы взглянуть на море, и часовой проделал то же самое.