Его бывший товарищ сердито окликнул его, но молодой стражник уже был на ином посту, где за нарушение воинского долга приходилось отвечать иному капитану. Он вошел в ворота только после того, как туда решила войти Леди Амальтея. Он последовал за нею, мечтательно и монотонно мурлыча себе под нос:
Что же это происходит со мной?
Что же это происходит со мной?
Страшно или радостно мне — не могу сказать.
Что же это происходит со мной?
Они пересекли вымощенный булыжником двор, где их лица ощупало развешанное холодное белье, и сквозь крохотную дверку вошли в зал, настолько огромный, что ни стен, ни потолка во тьме видно не было. Пока они пробирались по этому залу, перед ними взмывали высоченные каменные столбы — а потом внезапно отстранялись, даже не давая себя как следует рассмотреть. Дыхание эхом проносилось по всему гигантскому помещению, а шажки каких–то иных, меньших существ звучали так же ясно, как их собственные. Молли Грю довольно тесно прижималась к Шмендрику.
Миновав огромный зал, они вошли в другую дверь и начали подниматься по тонкой лестнице. Там было очень мало окон и никакого освещения. Лестница свивалась кольцами все туже и туже, пока, наконец, им не стало казаться, что каждая ступенька поворачивается сама над собой, и что вся башня смыкается вокруг них всех огромным потным кулаком. Тьма глядела на них и касалась их. Она пахла дождем и псами.
Что–то заворочалось где–то глубоко и близко. Башня вздрогнула, словно корабль, вынесенный на мель, и ответила низким каменным воем. Трое путешественников вскрикнули, хватаясь за стены, чтобы удержаться на содрогавшихся ступенях, но их провожатый шел дальше, не осталавливаясь и ни слова не говоря.
Молодой человек с готовностью прошептал Леди Амальтее:
— Все в порядке, не бойтесь. Это всего лишь Бык.
Звук этот больше не повторялся.
Второй стражник резко остановился, из какого–то потайного места извлек ключ и всунул его по–видимому прямо в сплошную стену. Часть стены качнулась внутрь, и маленькая процессия просочилась в низкое, узкое помещение с одним окном и стулом у дальней стены. В комнате больше ничего не было: ни другой мебели, ни ковра, ни занавесей, ни гобеленов. В комнате находились лишь пять человек, стул с высокой спинкой и мучнистый свет восходившей новой луны.
— Это тронный зал Короля Хаггарда, — произнес стражник.
Волшебник схватил его за окованный локоть и развернул лицом к себе:
— Это же камера. Гробница. Ни один живой король не станет здесь сидеть. Отведите нас к Хаггарду, если он жив.
— Ты сам для себя должен решить, жив ли он, — ответил торопливый голос стражника. Он расстегнул пряжки шлема и снял его с серой головы. — Я — Король Хаггард, — произнес он.
Его глаза были того же цвета, что и рога Красного Быка.
Он превосходит Шмендрика ростом, и хотя его лицо было горько очерчено, в нем не оказалось ничего глупого или даже простоватого. Оно было щучьим: продолговатые и холодные челюсти, жесткие щеки, тощая, живая от собственной мощи шея. Ему могло быть и семьдесят лет, и восемьдесят, и больше.
Первый стражник теперь тоже выступил вперед, держа свой шлем под мышкой. Молли Грю ахнула, увидев его лицо, поскольку он оказался тем самым дружелюбным встрепанным молодым принцем, который читал журнал, пока его принцесса пыталась докричаться до единорога. Король Хаггард сказал:
— Это Лир.
— Привет, — произнес Принц Лир. — Рад с вами познакомиться. — Его улыбка виляла хвостиком у их ног как на что–то надеявшийся щенок, но глаза — глубокие, тенистые, синие за щетинками ресниц — тихо покоились на взоре Леди Амальтеи. Та бросила на него ответный взгляд, молчаливый, словно драгоценность, видя его в свете не более истинном, чем тот, в котором люди рассматривают единорогов. Но Принц ощущал странную, счастливую уверенность, что она увидела его насквозь и со всех сторон, и вгляделась в пещеры, о существовании которых там, внизу, он даже не подозревал, и в них взгляд ее пел и отдавался эхом. Чудеса начинали пробуждаться где–то к юго–западу от его двенадцатого ребра, и сам он — все еще отражая собою, словно зеркалом, Леди Амальтею — засиял.
— Что вам нужно от меня?
Лир видел, что темная комната темнее от этого не стала. Прохладная ясность Леди Амальтеи разгоралась медленнее, чем ветер Мабрука, по Принц отлично понимал, что она была гораздо опаснее. При этом свете ему хотелось писать стихи — а прежде ему писать стихов никогда не хотелось.
— Ты можешь приходить и уходить, как тебе вздумается, — сказал Король Хаггард Леди Амальтее. — Может быть, и глупо с моей стороны было допускать тебя, но я далеко не так глуп, чтобы запрещать тебе ходить туда или сюда. Мои секреты сами себя охраняют — а твои? Куда ты опять смотришь?
— Я смотрю на море, — снова ответила Леди Амальтея.
— Да, море всегда хорошо, — сказал Король. — Когда–нибудь мы будем смотреть на него вместе. — Он медленно направился к двери. — Будет любопытно, — промолвил он, — иметь в замке существо, чье присутствие заставляет Лира называть меня «отцом» впервые с того времени, когда ему было пять лет.
— Шесть, — сказал Принц Лир. — Мне было шесть лет.
— Пять или шесть, — поправился Король. — Мне все это перестало приносить счастье задолго до того — не приносит его и посейчас. Только из–за того, что она здесь, ничего еще не изменилось. — И он ушел почти так же тихо, как Мабрук, и лишь его жестяные сапоги протикали по лестнице.
Молли Грю мягко подошла к Леди Амальтее и остановилась у окна рядом с ней.
— Что это? — спросила она.
— Что ты там видишь? — Шмендрик оперся о трон, рассматривая Принца Лира своими продолговатыми зелеными глазами. Далеко в долине Хагсгейта снова раздался холодный рев.
— Я найду вам покои, — сказал Принц Лир. — Вы проголодались? Я найду вам что–нибудь поесть. Я знаю, где лежит ткань, прекрасный тонкий атлас. Вы могли бы сшить из него себе платья.
Никто не ответил ему. Тяжелая ночь поглотила его слова, и ему показалось, что Леди Амальтея не видела и не слышала его. Она не пошевельнулась, но он был уверен, что, стоя неподвижно, словно луна, она уходила от него все дальше и дальше.
— Разрешите мне помочь вам, — сказал Принц Лир. — Что я могу для вас сделать? Дайте мне помочь вам.
Х
— Что я могу сделать для вас? — спросил Принц Лир.
— Пока ничего особенного, — ответила Молли Грю. — Мне была нужна только вода. Конечно, если ты не хочешь почистить картошку, — я бы от этого не отказалась.
— Нет, не в этом смысле. То есть, да, я почищу, если вы хотите, но я говорил с ней. В смысле, когда я с ней говорю, это то, что я все время спрашиваю.
— Сядь и начисть мне картошки, — сказала Молли. — Будет чем занять руки, по крайней мере.
Они сидели в каморке за кухней — в гнилой комнатке, где сильно воняло протухшей репой и забродившей свеклой. В одном углу была стопкой составлена дюжина глиняных блюд, а под треножником дрожал очень маленький костерок, пытаясь вскипятить собою целый чан серой воды. Молли сидела за грубо сколоченным столом, заваленным картошкой, луком зеленым и репчатым, перцем, морковкой и другими овощами, по большей части уже вялыми и покрывшимися пятнами. Принц Лир стоял перед нею, медленно переваливаясь с пяток на носки и то и дело сплетая и расплетая свои большие мягкие пальцы.
— Сегодня утром я убил еще одного дракона, — наконец, выговорил он.
— Очень мило, — ответила Молли. — Просто прекрасно. Сколько их всего уже набралось?
— Пять. Этот был меньше остальных, но натерпелся же я с ним… Пешком я к нему подобраться не мог, поэтому пришлось ехать верхом и с копьем, и лошадь довольно сильно обожглась. Смешная штука с этой лошадью…
Молли перебила его:
— Садись, Ваше Высочество, и перестань мелькать. У меня от одного взгляда на тебя все чешется.
Принц Лир уселся напротив. Из–за пояса он вытащил кинжал и начал уныло чистить картошку. Молли наблюдала за ним с медленной легкой улыбкой.
— Я принес ей голову, — сказал Принц. — Она сидела в своих покоях — она всегда там сидит. Я протащил эту голову по всей лестнице, чтобы положить к ее ногам. — Он вздохнул и полоснул кинжалом по пальцу. — Проклятье… ой, я не хотел… Пока я поднимался, это была голова дракона — понимаете, дракона! — самый гордый подарок, который кто–нибудь когда–нибудь кому–нибудь мог подарить… Но стоило ей на нее взглянуть, как эта голова вдруг стала жалкой и отвратительной мешаниной из чешуи и рогов с хрящеватым языком и кровавыми глазами. Я почувствовал себя каким–то деревенским мясником, который в знак своей любви принес девушке шмат свежего мяса. А потом она посмотрела на меня, и я трижды пожалел, что сделал это. Понимаете, пожалел, что убил дракона! — Он полоснул по резиновой картофелине и опять поранился.
— Режь от себя, а не к себе, — посоветовала ему Молли. — Знаешь ли, я на самом деле думаю, что тебе пора перестать убивать драконов для Леди Амальтеи. Если ее не тронули пять, то вряд ли ее тронет еще один. Попробуй что–нибудь другое.
— Но что на земле осталось, чего бы я еще не попробовал сделать? — вскричал Принц Лир. — Я переплыл четыре реки, каждую — в полном разливе и не менее мили в ширину. Я вскарабкался на семь вершин, куда до меня никто не взбирался, три ночи спал в Болоте Повешенных и живым вышел из того леса, где цветы выжигают глаза, а пение соловьев источает яд. Я расторг помолвку с той принцессой, на которой уже согласился жениться — и если вы не считаете это за подвиг, то просто не знаете ее матери. Я победил ровным счетом пятнадцать черных рыцарей, которые ожидали у пятнадцати бродов в своих черных беседках, вызывая на бой каждого, кто осмелится перейти реку. И я уже давно потерял счет ведьмам в колючих лесах, великанам, демонам в дамском обличье; стеклянным горам, смертельным загадкам и ужасным заданиям; волшебным яблокам, кольцам, лампам, зельям, мечам, плащам, сапогам, шейным платкам и ночным колпакам. Не говоря уже о крылатых конях, василисках, морских змеях и прочем поголовье живности. — Он поднял голову, и его темно–синие глаза выдали смятение и печаль. — И все это ради чего? — вопросил он. — Я не могу коснуться ее, что бы я ни совершил. Ради нее я стал героем — я, сонный Лир, баловень и позор своего отца, но с таким же успехом я мог бы остаться тем дурнем, каким и был. Мои великие подвиги ничего для нее не значат.