Четвертый всадник, молчавший до сих пор, обратился к Молли Грю через разделившую их тьму:
— Есть настоящая причина, по которой мы остаемся в услужении у Хаггарда. Он не желает, чтобы мы уходили, а то, чего Король Хаггард желает или чего не желает, — единственная забота Красного Быка. Мы — любимцы Хаггарда, но пленники Быка.
Рука Молли, гладившая кота, не дрогнула, но голос был стеснен и сух, когда она спросила:
— А кто Красный Бык Королю Хаггарду?
Ответил самый старый всадник:
— Мы этого не знаем. Бык всегда был здесь. Он служит Хаггарду и армией, и оплотом. Он — и его сила, и источник этой силы. И он, должно быть, — единственный его соратник, ибо Король временами спускается в его логово по какой–то потайной лестнице. Но повинуется он Хаггарду по своему собственному выбору или же из симпатии, и кто из них настоящий хозяин — Король или Бык, — этого мы никогда не знали.
Четвертый человек, самый молодой из них всех, склонился к Молли Грю, и его розовые влажные глаза вдруг стали настойчивыми. Он сказал:
— Красный Бык — это демон, и за все его услужение Хаггард однажды заплатит собой.
Кто–то перебил его, настаивая, что есть ясные свидетельства тому, что Бык — это заколдованный слуга Хаггарда, что он так и останется Быком, пока не уничтожат и его прежнего повелителя, и то колдовство, которое все это скрепляет. Всадники начали кричать и разливать суп.
Но тут Молли задала еще один вопрос — не громко, но так, что все они замолчали:
— Вы знаете, что такое единорог? Вы его когда–нибудь видели?
Из всего живого, что находилось в маленькой каморке, только кот и тишина взглянули на нее в ответ с каким–то пониманием.
Четыре человека моргали, рыгали и терли глаза. Глубокий, беспокойно спавший Бык вновь заворочался.
Покончив с едой, королевские всадники отсалютовали Молли и вышли из каморки: двое отправились прямиком в свои постели, двое — нести ночной дозор под дождем. Самый старый подождал, пока уйдут остальные, и тихо сказал Молли:
— Берегись Леди Амальтеи. Когда она в самом начале пришла сюда, ее красота была столь велика, что даже этот проклятый замок стал прекрасным — словно луна, которая сама по себе — блестящий камень и больше ничего. Но она здесь уже слишком долго. Теперь она так же прекрасна, как и всегда, но залы и крыши, что удерживают ее здесь, от ее присутствия стали как–то гаже. — Он протяжно вздохнул, и вздох его окончился обтрепанным хныканьем. — Я знаком с таким видом красоты, — продолжал он, — но никогда не видел такого сорта. Будь с нею поосторожнее. Ей следует отсюда уйти.
Оставшись одна, Молли спрятала лицо в спутанную шерстку маленького кота. Огонь в очаге трепетал низко, но она не вставала, чтобы подкормить его. Маленькие быстрые существа суматошно пробегали по каморке, издавая звуки, похожие на голос Короля Хаггарда, а дождь, как Красный Бык, рокотал, ударяясь о стены замка. Будто в ответ своим мыслям, она вдруг услышала Быка. Его рев расколол камни у нее под ногами, и она в отчаяньи схватилась за стол, чтобы удержать себя и кота и не броситься немедленно вниз, к Быку. Из ее груди вырвался вскрик.
Кот произнес:
— Он выходит. Он выходит каждый вечер на закате, чтобы охотиться на странного белого зверя, который смог от него спастись. Ты сама прекрасно это знаешь. Не будь глупой.
Изголодавшийся рев донесся снова, но уже издалека. Молли перевела дух и уставилась на маленького кота. Ее это поразило не так, как могло бы поразить кого–нибудь другого: в эти дни удивить ее было труднее, чем большинство женщин.
— И ты всегда умел разговаривать? — спросила она кота. — Или дар речи пришел к тебе при виде Леди Амальтеи?
Кот задумчиво лизал переднюю лапку.
— Мне захотелось поговорить при виде нее, да–а, — наконец, вымолвил он. — И давай на этом закончим. Значит, это и есть единорог. Она очень красива.
— Откуда ты знаешь, что она — единорог? — спросила Молли. — И почему ты боялся, что она тебя коснется? Я видела: ты ее боялся.
— Сомневаюсь, что мне захочется разговаривать очень долго, — беззлобно ответил кот. — На твоем месте я бы не тратил времени на глупости. Что же касается твоего первого вопроса, то ни один кот, только–только сбросивший свою первую шерстку, никогда не будет обманут внешней видимостью. Чего не скажешь о человеческих существах, которые получают от видимостей удовольствие. Что же касается твоего второго вопроса… — Тут он запнулся и внезапно весьма заинтересованно погрузился в умывание. И ничего не говорил до тех пор, пока не вылизал себя до полной пушистости, а потом — до полной гладкости. Но даже после этого он избегал смотреть на Молли, а предпочел исследовать собственные коготки. — Если бы она коснулась меня, — очень тихо произнес он, — то я бы стал принадлежать ей, а не самому себе. И никогда больше себе бы уже не принадлежал. Я хотел, чтобы она до меня дотронулась, но не мог позволить ей этого. Ни один кот этого не допустит. Мы позволяем людям ласкать нас, потому что это достаточно приятно и успокаивает их — но только не ее. Здесь цена больше, чем кот может заплатить.
Молли снова взяла его на руки, и он мурлыкал ей в шею так долго, что она уже начала бояться — вдруг мгновение его речи миновало. Но он, наконец, произнес:
— У тебя очень мало времени. Скоро она больше не сможет вспомнить, кто она такая и зачем пришла в это место, а Красный Бык больше не будет реветь по ней в ночи. Может статься, она выйдет замуж за хорошего принца, который любит ее. — Кот жестко ткнулся головой во внезапно остановившуюся руку Молли. — Сделай это, — приказал он. — Принц очень храбр, раз любит единорога. Коты могут по достоинству оценить доблестную нелепость.
— Нет, — ответила Молли Грю. — Нет, этого не может быть. Она — последняя.
— Ну что ж, тогда она должна сделать то, зачем пришла. Она должна спуститься к Быку путем Короля.
Молли причала его к себе так сильно, что он испустил мышиный писк протеста.
— Ты знаешь этот путь? — спросила она с такой же горячностью, с какой ей задавал свои вопросы Принц Лир. — Скажи мне, скажи, куда мы должны идти. — Она опустила кота на стол и убрала от него руки.
Тот долго ничего не отвечал, но его глаза, разгорались все ярче и ярче: золотое мерцание спускалось на них и затягивало собою зелень. Подергивалось только его вывернутое ухо, да черный кончик хвоста — и больше ничего.
— Когда вино пьет само себя, — произнес он, — когда начинает говорить череп, когда часы бьют верное время — только тогда ты найдешь ход, что ведет в логово Красного Быка. — Он засунул передние лапки себе под грудку и добавил: — Во всем этом есть одна ловушка, конечно.
— Готова спорить, — угрюмо согласилась с ним Молли. — Высоко на столбе в большом зале висит ужасный, крошащийся от старости череп, но какое–то время ему уже совершенно нечего сказать. Часы, что стоят неподалеку, давно обезумели и бьют, когда им заблагорассудится: полночь у них каждый час, семнадцать часов — в четыре, а может и вообще не быть ни звука целую неделю. А вино… О, котик, не проще ли просто показать мне этот ход? Ты же знаешь, где он, правда?
— Конечно, знаю, — ответил кот, блестнув зевком и свернув его в колечко. — Конечно, было бы проще просто показать тебе этот ход. Это сбережет много времени и хлопот…
Его голос превратился в сонное ворчание, и Молли поняла, что, как и сам Король Хаггард, кот начинает утрачивать интерес к происходящему. Поэтому она очень быстро спросила его:
— Тогда скажи мне одну вещь. Что стало с единорогами? Где они?
Кто снова зевнул.
— Близко и далеко, далеко и близко, — промурлыкал он. — Они в пределах видимости твоей Леди, но почти за пределами досягаемости ее памяти. Они подходят ближе — и они уходят прочь. — Он закрыл глаза.
Дыханье Молли стало внезапной веревкой, натиравшей пересохшее горло.
— Да будь ты проклят, почему же ты не хочешь мне помочь? — воскликнула она. — Почему ты всегда обязательно говоришь загадками?
Один глаз медленно открылся — зеленый и золотой, словно свет солнца в лесу:
— Я есть то, что я есть, — услышала Молли. — Я бы сказал тебе то, что ты хочешь знать, если бы смог, ибо ты была ко мне добра. Но я — кот, а ни один кот нигде и никогда не давал никому прямого ответа.
Его последние слова утонули в глубоком упорядоченном мурлыканье, и он так и уснул с приоткрытым глазом. Молли положила его к себе на колени, поглаживала его — и он мурлыкал во сне, но больше уже не разговаривал.
XI
Принц Лир вернулся домой через три дня после того, как отправился убивать великана, так любившего поедать девиц. Великий Топор Герцога Альбана висел у него за спиной, а у луки седла болталась голова людоеда. Ни один из этих призов он не предложил Леди Амальтее — он даже не бросился искать ее, не смыв с рук коричневой крови чудовища. Он окончательно решил (как он объяснил в тот вечер Молли Грю в каморке за кухней) больше никогда не беспокоить Леди Амальтею знаками своего внимания, но спокойно жить с мыслью о ней, прилежно служить ей до его собственной одинокой смерти, не требуя ни ее общества, ни ее восхищения, ни ее любви.
— Я буду безымянен, как воздух, которым она дышит, — говорил он, — невидим, как сила, что удерживает ее на поверхности земли. — Подумав немного, он добавил: — Может быть, время от времени я только буду писать ей стихотворение и подсовывать под дверь или же просто оставлять его где–нибудь, чтобы она его случайно нашла. Но я даже не стану его подписывать.
— Это очень благородно, — сказала Молли. Она почувствовала облегчение от того, что Принц решил оставить свои ухаживания. Помимо всего прочего, это ее развлекало и как–то печалило одновременно. — Девушкам стихи нравятся больше мертвых драконов и волшебных мечей, — высказала она предположение. — Мне, во всяком случае, всегда больше нравились, когда я была молода. Почему я сбежала с Шалли — так это как раз…
Принц Лир перебил ее, твердо заявив: