Ночами они теперь редко слышали охотничий рев Красного Быка, но стоило этому голодному звуку достичь ее слуха, как она опять начинала бояться, и стены вместе с зимой снова вырастали вокруг них, словно она сама творила их весну как подарок ее радости Принцу. В такие времена он держал ее в своих объятьях, хотя уже давно знал об ее ужасе перед прикосновением.
Однажды днем Леди Амальтея стояла на самой высокой башне замка и смотрела, как Принц Лир возвращается из экспедиции против зятя того великана–людоеда, которого когда–то убил: он все так же выезжал иной раз на подвиги, как и обещал в свое время Молли Грю. Грязно–мыльное небо громоздилось над долиной Хагсгейта, но дождя не было. Далеко внизу море скатывалось к горизонту жесткими полосами серебра, зелени и бурых водорослей. Уродливые прибрежные птицы не знали покоя: они часто взлетали по двое и по трое, описывали в воздухе над водой быстрые круги и возвращались, чтобы вышагивать себе дальше по песку, пофыркивая и искоса поглядывая на замок Короля Хаггарда высоко на утесе:
— Что вам говорили, что вам говорили!
Прилив достиг высшей точки и уже грозил отливом.
Леди Амальтея запела, и ее голос, подрагивая, балансировал в медленном холодном воздухе, будто еще одна птица:
Я — королевская дочка,
Я старею быстрей и быстрей
В души моей душной темнице
И кандалах кожи моей.
Но я б убежала подальше,
По свету пошла бы с сумой…
Она не могла вспомнить, слышала ли эту песню прежде, но слова щипали и дергали ее, как дети, которым хотелось притащить ее в какое–то место, чтобы взглянуть на него еще разок. Она повела плечами, чтобы избавиться от них.
— Но я вовсе не стара, — сказала она себе, — и я — не пленница. Я — Леди Амальтея, возлюбленная Лира, который вошел в мои сны затем, чтобы я не сомневалась в себе, даже когда сплю. Где я могла выучить песню печали? Я — Леди Амальтея, и я знаю только те песни, которым меня научил Лир.
Она подняла руку, чтобы коснуться отметины у себя на лбу. Море покачивалось внизу, спокойное, как Зодиак, а уродливые птицы кричали. Ее немножко тревожило, что эта отметина никак не хотела исчезать.
— Ваше Величество,. — произнесла она, хотя не раздалось ни звука. Потом услышала шелест усмешки за спиной и обернулась к Королю. Поверх кольчуги он был закутан в серый плащ, по голова оставалась непокрытой. Черные линии на лице показывали, где по жесткой коже скользили ногти времени, но на вид он выглядел крепче, чем его сын, — и более дико.
— Ты слишком быстра для того, что ты есть, — сказал он, — но медленна для того, чем ты, я думаю, была. Говорят, что любовь ускоряет мужчин, но замедляет женщин. Я быстро поймаю тебя, если ты будешь любить еще сильнее.
Ничего не ответив, она улыбнулась ему. Она никогда не знала, как нужно отвечать этому бледноглазому старцу, которого видела очень редко — если вообще не считать его каким–то единственным движением по краю того одиночества, что она делила с Принцем Лиром. Но латы уже подмигивали в глубине долины, и она слышала топот усталой лошади, со скрежетом спотыкавшейся о камни.
— Ваш сын возвращается домой, — молвила она. — Давайте посмотрим на него вместе.
Король Хаггард медленно подошел к ней и встал рядом у парапета, но крошечной блестящей фигурке, ехавшей домой, уделил не более мимолетного взгляда.
— Нет же, воистину, какое отношение имеем я или ты к Лиру? — спросил он. — Он вовсе не мой — ни по рождению, ни по владению. Я подобрал его там, куда его положил кто–то другой. Я всегда думал, что никогда не был счастлив, и у меня никогда не было сына. Сначала это было довольно приятно, но быстро умерло. Все вещи умирают, когда я их подбираю. Я не знаю, почему, но так было всегда — кроме одного, самого дорогого владения моего, которое не остыло и не потускнело, пока я его берег, кроме единственной вещи, которая когда–либо принадлежала мне. — Все его мрачное лицо вдруг вспыхнуло внезапным голодом, как захлопнувшаяся ловушка. — И Лир не поможет тебе найти эту вещь. Он никогда и не знал, что это такое.
Без предупреждения весь замок запел, как отпущенная струна: это зверь, спавший в его корнях, заворочался всем своим тяжким весом. Леди Амальтея легко поймала равновесие, уже успев хорошо привыкнуть к таким сотрясениям, и светло произнесла:
— Красный Бык. Но почему вы думаете, что я пришла украсть у вас быка? У меня нет королевства, чтобы его беречь, у меня нет и желания ничего завоевывать. Что мне с ним делать? Сколько он ест?
— Не насмехайся надо мною! — отвечал Король. — Красный Бык принадлежит мне не больше, чем мальчишка, он не ест, и его невозможно украсть. Он служит любому, у кого нет страха — а у меня страха не больше, чем покоя.
И все же Леди Амальтея успела заметить, как предчувствия скользят по длинному серому лицу и торопливо прячутся в тенях бровей и впадинах между костями.
— Не насмехайся надо мной, — повторил он. — Зачем ты притворяешься, будто забыла цель своего странствия, а я должен напомнить тебе о ней? Я знаю, зачем ты пришла, а ты великолепно знаешь, что у меня это есть. Бери его тогда, бери, если сможешь взять, — но не смей тогда сдаваться! — Все его черные морщины встали на свои лезвия, словно ножи.
Подъезжая к замку, Принц Лир пел, хотя Леди Амальтея еще не могла расслыщать слов. Она спокойно сказала Королю:
— Мой Лорд, во всем вашем замке, во всем вашем царстве, во всех королевствах, которые Красный Бык еще может принести вам, есть только одно, чего я желаю. Вы сами только что сказали мне, что он вам не принадлежит, и вы не можете его мне отдать — или оставить себе. Чем бы ни было то, чем вы больше всего дорожите, но если это самое дорогое — не он, то я желаю вам радости обладания этим чем–то. Доброго дня вам, Ваше Величество.
Она направилась к лестнице, уводившей с башни вниз, но Король встал у нее на пути, и она приостановилась, смотря на него глазами, темными, словно следы копыт в снегу. Серый Король улыбнулся, и странная доброта к нему на мгновение остудила ее, ибо ей внезапно представилось, что они с ним как–то похожи. Но потом Король сказал:
— Я знаю тебя. Я почти узнал тебя сразу же, когда увидел на дороге — когда ты еще шла к моей двери со своей кухаркой и своим шутом. С тех самых пор в тебе нет ни одного движения, которое бы тебя не выдавало. Поступь, взгляд, поворот головы, вспышка горла, когда ты дышишь, даже то, как ты стоишь совершенно неподвижно — все это мои шпионы. Ненадолго ты заставила меня недоумевать — это правда, и я по–своему за это благодарен. Но твое время прошло.
Он через плечо глянул в сторону моря и вдруг шагнул к парапету с юношеской безумной грацией.
— Наступает отлив, — сказал он. Подойди и посмотри. Иди сюда. — Он говорил очень мягко, но его голос вдруг схватил нотки плача уродливых птиц на берегу. — Подойди же сюда, — яростно произнес он. — Подойди, я не трону тебя.
Принц Лир между тем пел:
Буду долго тебя я любить,
Сколь бы долгим ни было «долго».
Ужасная голова, притороченная к седлу, подпевала ему вторым голосом — каким–то басовым фальцетом. Леди Амальтея подошла к Королю.
Волны подкатывались под густым, вихрившимся небом, распухая при движении и вырастая медленно, точно деревья. У берега они приседали, выгибая спины все выше и круче, а затем набрасывались на сушу так неистово, будто пойманные в загон звери прыгали на стену и падали обратно с рычащими всхлипами для того, чтобы опять и опять прыгать, царапая эту стену спекшимися и ломающимися костями; а уродливые птицы вопили все так же скорбно. Волны были серыми и зелеными, как голуби, до тех пор, пока не разбивались, — а потом они становились цвета волос, которые ветер трепал и у нее перед глазами.
— Вон там, — где–то совсем рядом произнес странный высокий голос. — Вон они. — Король Хаггард ухмылялся ей и показывал вниз, на белую воду. — Вон они. — Он смеялся, как испуганное дитя. — Вон они. Скажи, что они — не твой народ, скажи, что ты пришла не за ними. Ну, скажи же, что ты осталась в моем замке на всю зиму из любви.
Он не мог ждать, пока она ответит, и отвернулся, чтобы смотреть на волны. Его лицо невероятно преобразилось: восторг расцветил унылую кожу, он круглился на скулах, размягчал натянутый тетивой рот.
— Они — мои, — мягко вымолвил он. — Они принадлежат мне. Красный Бык собрал их для меня по одному, и я упросил его загнать каждого в море. Может ли быть место лучше для того, чтобы держать единорогов, — и какая еще клетка удержит их? А Бык их сторожит — во сне ли, наяву ли, уже очень давно запугав их сердца. Теперь они живут в море, и каждый прилив по–прежнему не доносит их до берега на один–единственный легкий шаг, и они не осмеливаются сделать этот шаг, они не смеют выйти из воды. Они боятся Красного Быка.
Уже совсем близко Принц Лир пел:
Иные желают дать больше, чем могут —
Больше, чем могут скопить за дорогу…
Руки Леди Амальтеи сомкнулись на парапете. Ей хотелось, чтобы Принц подъехал быстрее, ибо теперь знала наверняка, что Король Хаггард безумен. Под ними лежал тонкий, болезненно–желтый пляж, скалы, прилив — и больше ничего.
— Мне нравится наблюдать за ними. Они наполняют меня радостью. — Детский голосок почти что пел. — Я уверен, что это радость. Первый раз, когда я это ощутил, то подумал, что умру. В ранних утренних тенях их было двое: один пил из ручья, а второй стоял рядом, положив голову ему на спину. Я думал, что умру. Я сказал Красному Быку: «У меня это должно быть. У меня должны быть они все — все, что только есть на свете, ибо моя нужда в них очень велика». Поэтому Бык поймал их всех, одного за другим. Ему безразлично. Ему было бы все равно, если б я захотел постельных клопов или крокодилов. Он может различать только то, чего я хочу, и то, чего я не хочу.
На мгновение он забыл о ней, перегнувшись через низкий парапет, и она бы могла сбежать с башни вниз. Но она осталась, ибо старый страшный сон неумолимо просыпался вокруг нее, хотя стоял день. Прибой разбивался о камни и снова собирался воедино, и Принц Лир ехал себе дальше, распевая: