Тихим голосом Шмендрик попросил:
— Тогда дай ответ на загадку. Расскажи, как пройти к Красному Быку.
— Нет, — ответил череп. А потом захохотал, как безумный.
— Почему же нет? — яростно вскричала Молли. — Что это за игра такая?..
Длинные желтые челюсти черепа даже не шевельнулись, но немало времени прошло, прежде чем мерзкий хохот сменился невнятным болботанием и затих совсем. Пока он звучал, даже спешившие ночные твари на мгновение замирали, скрученные своим леденцовым светом.
— Я мертв, — произнес череп. — Я мертв и подвешен в темноте, чтобы следить за собственностью Хаггарда. Единственное маленькое развлечение, которое у меня ееть, — это раздражать живущих и досаждать им, а у меня не очень много шансов поскольку при жизни моя натура была особенно вредной. Вы извините меня — я в этом уверен — за то, что я немного поразвлекаюсь с вами. Итак, приходите завтра. Может, завтра я и скажу вам.
— Но у нас нет времени! — взмолилась Молли. Шмендрик толкнул ее в бок, но та рванулась вперед, подступив к черепу совсем близко и взывая прямо к его ничем не населенный глазам. — У нас нет времени. Уже сейчас может быть слишком поздно.
— Это у меня есть время, — задумчиво отозвался череп. — На самом деле, иметь время не очень хорошо. Спешка, суета, отчаянье: это пропустил, то не сделал, остального слишком много, чтобы втиснуть его в такое маленькое пространство. Вот какой должна быть жизнь. Предполагается, что ты всегда должен чего–то не успевать. Не беспокойся об этом.
Молли упрашивала бы его и дальше, но волшебник схватил ее за руку и оттащил в сторону.
— Стой тихо! — сказал он ей быстро и настойчиво. — Ни слова, больше ни слова. Эта проклятая штуковина заговорила, правильно? Может быть, это все, чего требует загадка.
— Не все, — сообщил им череп. — Я буду болтать, сколько захотите, но ничего вам не скажу. Довольно паршиво, правда? Видели бы вы меня при жизни…
Шмендрик не обращал на него никакого внимания.
— Где вино? — потребовал он у Молли. — Давай посмотрим, что я смогу сделать с вином.
— Я не смогла ничего найти, — занервничала та. — Я искала везде, но мне кажется, что в целом замке не осталось ни капли. — Волшебник уставился на нее в наступившем непомерном молчании. — Я правда искала, — оправдывалась она.
Шмендрик медленно поднял обе руки и в бессилии уронил их вновь.
— Что ж, — вымолвил он. — Что ж, если мы не можем найти вина, тогда — все. У меня, конечно, есть свои иллюзии, но вина из воздуха я делать не умею.
Череп хихикнул, тикая и потрескивая.
— Материю нельзя ни создать, ни уничтожить, — заметил он. — Большинство волшебников, во всяком случае, не могут.
Из складок платья Молли извлекла маленькую фляжку, слабо блеснувшую в темноте.
— Я подумала, что если бы для начала у тебя было немножко воды… — И Шмендрик, и череп посмотрели на нее примерно одинаково. — Ну, это ведь уже делалось, — громко сказала она. — Это же не что–то новое творить. Нового я бы у тебя никогда не попросила.
Слыша себя, она смотрела в сторону, на Леди Амальтею. Шмендрик взял фляжку из ее протянутой руки и стал задумчиво ее изучать, вертя так и этак и бормоча себе под нос любопытные хрупкие слова. Наконец, он вымолвил:
— А почему бы и нет? Как ты говоришь, это обычный трюк. Помню, одно время на него была страшная мода, но сегодня, боюсь, он немного устарел. — Он медленно провел над фляжкой одной рукой, вплетая в воздух слово.
— Что ты там делаешь? — нетерпеливо спросил его череп. — Эй, делай поближе, вот здесь. Мне ничего не видно. — Но волшебник отвернулся, прижимая фляжку к груди и сгорбившись над нею. Он начал шепотом напевать что–то, напомнившее Молли те звуки, которые продолжает испускать мертвый огонь спустя много времени после того, как потух последний уголек.
— Понимаешь, — перебил он самого себя, — ничего особенного из этого не получится. Vin ordinaire, так сказать. — Молли серьезно кивнула, а он продолжал: — Оно, к тому же, обычно получается слишком сладким. А как оно собирается само себя пить, я вообще не имею ни малейшего понятия.
Он вновь подхватил заклинание, на этот раз еще тише. Череп же тем временем горько хныкал, что ему совсем ничегошеньки не видно и не слышно. Леди Амальтее Молли сказала что–то полное надежды и спокойствия, но та на нее не взглянула и ничего не ответила.
Пение, внезапно прекратилось, и Шмендрик поднес фляжку к губам — но сначала понюхал и пробормотал:
— Слабое, слабое, почти совсем никакого букета. Никто никогда хорошего вина магией но сделал.
Затем он взболтнул фляжку, чтобы попробовать, потом потряс ее — и уставился на нее в недоумении; а затем с кроткой, ужасной улыбкой опрокинул ее вниз горлышком. Из нее ничего не вылилось — ни капли.
— Ну, вот и все, — почти радостно произнес он. Потом провел сухим языком по сухим губам и повторил: — Ну, вот и все. Ну, вот, наконец, и все. — С этой же улыбкой он поднял фляжку, чтобы швырнуть ее через весь зал.
— Нет, постой — эй, не надо! — Протестующий стук и лязг черепа был так дик, что Шмендрик остановился, не успев выпустить фляжку из рук. Одновременно они с Молли развернулись к черепу, который — настолько сильно было его негодование — на самом деле начал ерзать на своем крючке, изо всех сил стуча видавшим виды затылком о колонну и пытаясь освободиться.
— Не надо! — выл он. — Вы, люди, должно быть, рехнулись, если собираетесь выбросить такое вино. Отдайте его мне, если сами не хотите, только не выбрасывайте! — Он хныкал, раскачиваясь и грозя сорваться со столба.
Сонный вопрошающий взгляд пересек лицо Шмендрика — будто дождевое облако проплыло над сухой страной. Он медленно спросил:
— А что пользы тебе от вина, если у тебя нет языка — его попробовать, н ба — его оценить, глотки — его заглотнуть? Будучи пятьдесят лет покойником, неужели ты до сих пор помнишь, до сих пор желаешь?..
— А что еще я могу делать, будучи пятьдесят лет покойником? — Череп прекратил свои нелепые подергивания, но от безысходности его голос звучал почти по–человечески. — Я помню. Я помню больше, чем вино. Дайте мне глоточек и все — дайте глотнуть — и я распробую его так, как никто из вас никогда не сможет — со всей вашей текучей плотью, со всеми вашими бугорками и органами чувств. У меня уже было время подумать. Я знаю, что такое вино. Отдайте его мне.
Шмендрик, ухмыляясь, покачал головой:
— Красноречиво, но в последнее время я ощущаю в себе какое–то злобное коварство. — Он в третий раз поднял пустую фляжку, и череп застонал в смертной тоске. Из чистой жалости Молли Грю заговорила было:
— Но это не… — Но волшебник наступил ей на ногу.
— Конечно, — размышлял он вслух, — если бы случилось так, что ты вспомнил, где вход в пещеру Красного Быка, — так же, как помнишь, что такое вино, то мы еще могли бы сойтись в цене. — Он безразлично вертел фляжку, удерживая ее двумя пальцами.
— Решено! — немедленно воскликнул череп. — Договорились — за глоток вина, но дай мне его сейчас же! Моя жажда сильнее, когда я думаю о вине, чем она была при жизни, когда у меня имелось горло, которое могло пересыхать. Дай мне сейчас вина всего на один большой глоток, и я расскажу тебе все, что ты хочешь знать. — Заржавленные челюсти начали перемалываться друг о друга, двигаясь из стороны в сторону. Слоистые зубы черепа дрожали и крошились.
— Дай ему, — шепнула Шмендрику Молли. Ей было жутко от того, что нагие глазницы могут вдруг наполниться слезами. Но волшебник снова лишь покачал головой.
— Я отдам тебе все, — сказал он черепу, — но только после того, как ты расскажешь нам, как найти Быка.
Череп вздохнул, но не усомнился ни на миг:
— Путь лежит сквозь часы, — сказал он. — Просто идите сквозь часы — и вы там. Ну, могу я теперь получить свое вино?
— Сквозь часы? — Волшебник повернулся и вгляделся в дальний угол огромного зала, где стояли часы. Они были высокими, черными и тонкими — лишь закатная тень часов. Стекло на циферблате разбилось, часовая стрелка пропала. За серым стеклом едва угадывался механизм — он подергивался и проворачивался сердито и неровно, как рыба. Шмендрик сказал:
— Ты имеешь в виду, что когда часы бьют верное время, то в них открывается тоннель или спрятанная лестница? — В его голосе слышалось сомнение, ибо часы были слишком тощи, чтобы скрывать в себе какой бы то ни было подобный проход.
— Про это я ничего не знаю, — отозвался череп. — Если вы будете ждать, пока эти часы пробьют назначенный час, то простоите здесь, пока не полысеете, как я. Зачем усложнять простой секрет? Проходите сквозь часы, и ваш Красный Бык — на той стороне. Давай.
— Но кот сказал… — начал Шмендрик, но потом развернулся и зашагал к часам. Во тьме казалось, что он сходит с холма вдаль, все сильнее горбясь и уменьшаясь в размерах. Дойдя до часов, он продолжал идти без всякой остановки, как будто часы действительно были не более чем тенью. Но ударился носом.
— Это глупо, — холодно молвил он черепу, вернувшись назад. — Как ты собираешься нас надуть? Очень может быть, что путь к Быку действительно пролегает сквозь часы, но чтобы пройти, нужно знать что–то еще. Скажи мне, или я вылью все вино на пол, чтоб ты помнил запах его и вид сколько тебе влезет. Ну, быстро!
Но череп снова смеялся: на этот раз его смех был глубокомысленным и почти доброжелательным:
— Помните, что я сказал вам о времени. Когда я был жив, я верил — как и вы, — что время, по меньшей мере, так же реально и прочно, как и я сам, — даже, возможно, еще больше. Я говорил «один час», как будто мог видеть его, я говорил «понедельник», как будто мог отыскать его на карте. И я позволял торопить себя от минуты к минуте, изо дня в день, год за годом, как будто действительно передвигался из одного места в другое. Как и все остальные, я жил в доме, как из кирпичей сложенном из секунд и минут, из выходных дней и новогодних ночей, — и никогда не выходил наружу, пока не умер, поскольку в этом доме нет иной двери. Теперь я знаю, что мог бы проходить сквозь стены.