Леди Амальтея ничего не ответила ему. Шмендрик спросил:
— Почему же нет? Кто это сказал?
— Герои, — печально ответил Принц Лир. — Герои знают о порядке и о счастливых концах. Герои знают, что некоторые вещи лучше других. Плотники знают о шкурке, гонте и отвесах. — Он простер руки к Леди Амальтее и шагнул к ней. Она не отпрянула от него и не отвернулась. Наоборот, она подняла голову выше — взгляд отвел как раз сам Принц. — Ты же сама меня учила, — сказал он. — Я никогда не смотрел на тебя, не видя того, как мило устроен мир, не испытывая грусти по тому, как он испорчен. Я стал героем, чтобы служить тебе и всему, что похоже на тебя. И чтобы найти какой–то повод завязать разговор.
Но Леди Амальтея не отвечала ему ни слова. Бледная, как известь, в пещере поднималась яркость. Они уже ясно видели друг друга, и каждый казался тусклым и странным от страха. Даже красота Леди Амальтеи убывала под этим скучным, голодным светом. Она выглядела более смертной, чем любой из трех остальных людей.
— Бык идет, — проговорил Принц Лир. Он повернулся и устремился по проходу смелыми и жадными шагами героя. Леди Амальтея последовала за ним легко и гордо, как учат ходить принцесс. Молли Грю держалась ближе к волшебнику, не отпуская его руки — так она касалась единорога прежде, когда была одинока. Шмендрик улыбнулся ей сверху вниз: похоже было, что он достаточно доволен собой. Молли сказала:
— Пусть она останется такой, какая есть. Пусть она будет.
— Скажи это Лиру, — бодро ответил тот. — Разве это я придумал, что порядок — это все? Разве это я сказал, что она должна вызвать на бой Красного Быка, потому что так будет должно и аккуратно? Меня не касаются управляемые спасения и официальные счастливые концовки. Это все Лир.
— Но это ведь ты его заставил, — сказала она. — Ты знаешь, что на свете ему хочется только одного — чтобы она отказалась от своего странствия и осталась с ним. Он бы так и сделал, но ты напомнил ему, что он — герой, и теперь ему приходится делать то, что делают все герои. Он ее любит, а ты его одурачил.
— Никогда, — сказал Шмендрик. — Тише, он тебя услышит.
Молли начала ощущать в голове легкость и глупость от близости Быка. Свет и запах стали липким морем, в котором она барахталась, как единороги, безнадежные и вечные. Тропа начала крениться вниз, в углублявшийся свет, и далеко впереди Принц Лир и Леди Амальтея шагали навстречу беде так же спокойно, как сгорают и плавятся свечи. Молли Грю фыркнула.
— Я, к тому же, знаю, зачем ты это сделал, — продолжала она. — Ты сам не можешь стать смертным, пока не превратишь ее обратно. Разве не так? Тебе наплевать на то, что с ней случится, что случится с остальными, раз ты, наконец, сможешь стать настоящим волшебником. Разве не так? Так вот, ты никогда им не станешь, даже если превратишь Быка в божью коровку, потому что когда ты это делаешь — это всего лишь фокус. Тебе наплевать на все, кроме своей магии, а какой же в таком случае ты волшебник? Шмендрик, мне нехорошо. Мне надо присесть.
Должно быть, некоторое время волшебник нес ее на себе, потому что она совершенно определенно не шла своими ногами, а его зеленые глаза звенели у нее в голове.
— Это так. Ничто, кроме магии, не имеет для меня значения. Я бы сам загонял для Хаггарде единорогов, если бы это увеличило мою мощь хотя бы на полволоска. Это правда. Я никому не отдаю никаких предпочтений и никому не верен. У меня есть только магия. — Его голос звучал жестко и печально.
— Правда? — переспросила она, сонно укачиваясь в собственном ужасе и наблюдая, как бычья яркость плывет мимо. — Это ужасно. — Все это производило на нее очень большое впечатление. — Ты на самом деле такой?
— Нет, — ответил он тотчас или же позднее. — Нет, это не правда. Как бы я мог быть таким и все же ввязаться во все эти хлопоты? — Потом он сказал: — Молли, теперь ты должна пойти сама. Он здесь. Он здесь.
Сначала она увидела рога. Свет заставил ее закрыть лицо руками, но бледные рога безжалостно пробивали руки и веки и тянулись к самому затылку ее разума. Она видела, как Принц Лир и Леди Амальтея стоят перед этими рогами, пока пламя расцветало на стенах пещеры и взмывало во тьму, над которой нет крыши. Принц Лир обнажил меч, но тот вспыхнул в его руке, выпал и разбился, как сосулька. Красный Бык топнул ногой, и все рухнули наземь.
Шмендрик надеялся найти поджидавшего Быка в его берлоге или в каком–нибудь широком месте, где было бы достаточно пространства для битвы. Но тот молча вышел вверх по проходу навстречу им и теперь стоял перед ними, перегораживая собой все: не только занимая весь проход от одной пылавшей стены до другой, но и каким–то образом утверждаясь в самих стенах и за ними, вечно уходя своими размерами прочь. Однако, он был не миражом, а все тем же Красным Быком — сопел и исходил паром, тряс своею слепою головой. В дыханье звучало ужасное чавканье его челюстей, как будто эта пасть засасывала их всех.
Ну. Вот настало это время, что бы я ни делал — творил разрушенье или великое добро. Вот он — конечный итог. Волшебник медленно поднялся на ноги, не обращая внимания на Быка и слушая только самого себя, взятого в горсть, как слушают морскую раковину. Но никакая сила не шевелилась и не говорила в нем; он не смог услышать ничего, кроме тоненького дальнего завывания пустоты в ухе: так, должно быть, старый Король Хаггард слышал его, и засыпая, и просыпаясь, — всегда один и тот же звук, и никогда ничего иного. Она не придет ко мне. Никос ошибся. Я — то, чем кажусь.
Леди Амальтея отступила от Быка всего лишь на какой–то шаг и теперь спокойно смотрела, как тот бьет в землю передними копытами и фыркает, выдыхая из громадных ноздрей рокочущие дождевые тучи. Казалось, что он озадачен ею. От этого он выглядел почти глупо. Он не ревел. Леди Амальтея стояла в его замораживающем свете, откинув голову, чтобы лучше видеть его целиком. Не отводя от Быка взгляда, она протянула руку, чтобы пальцами встретиться с Принцем Лиром.
Хорошо, хорошо. Я ничего здесь не могу сделать, и я этому рад. Бык ее пропустит, и она уйдет вместе с Лиром. Это правильно — как и все остальное. Мне только вот жаль единорогов. Принц еще не заметил ее протянутой руки, но в следующее мгновение он обернется и увидит — и коснется ее в первый раз. Он никогда не узнает, что она дала ему; и она этого тоже никогда не поймет. И тут Красный Бык пригнул голову и бросился на них.
Он рванулся вперед без всякого предупреждения, беззвучно, и только трещала земля, вспарываемая его копытами; и если бы он предпочел сокрушить всех четверых в этом одном молчаливом рывке, то сделал бы это. Но перед своим приближением он дал им рассеяться и распластаться по сморщенным стенам пещеры и пронесся, не причинив им вреда, хотя без труда мог бы своими рогами выдернуть их из плоских убежищ, как барвинки на поле. Гибким пламенем он развернулся там, где для разворота не было места, и встретил их снова: морда его почти касалась земли, а шея набухала огромной волной. Вот тогда–то он и заревел.
Они бежали, а он преследовал их: не так быстро, как нападал, но достаточно для того, чтобы все они бежали порознь, одинокие и беспомощные, без друзей в этой дикой тьме. Земля рвалась под их ногами, и они кричали в голос, но не могли услышать даже самих себя. Каждый рык Красного Быка вызывал на них со всех сторон камнепады и обвалы, а земля содрогалась под ними. И все же они стремились вперед, как полураздавленные насекомые, а он по–прежнему следовал за ними. Сквозь его безумный трубный рев до них донесся новый звук: глубокий и низкий вой самого замка, натянувшего все свои корни будто струны и флагом бившегося на ветру собственного проклятья. И очень слабо вверх по проходу им навстречу плыл запах моря.
Он знает, он знает! Я уже один раз его одурачил, но больше не выйдет. Женщина или единорог — на этот раз он затравит ее, загонит ее в море, как ему было велено, и никакое мое волшебство не отвратит его от этого. Хаггард победил. Так волшебник думал на бегу, впервые за свою долгую, странную жизнь распрощавшись со всеми надеждами. Проход внезапно расширился, и они оказались в каком–то гроте, который мог быть только берлогой Быка. Застарелая вонь его лежбища висела здесь так густо и долго, что теперь в ней была гнусная сладость; пещера, как гигантское чрево, переливалась багровым, словно свет Быка, тершегося о стены, оставался на них и запекался в морщинах и трещинах. Дальше опять уходил тоннель, в котором туманно поблескивала вода разбивавшегося прибоя.
Леди Амальтея упала так же окончательно, как ломается цветок. Шмендрик отпрыгнул вбок, поймав на лету Молли Грю и захватив ее с собой. Они оба жестко ударились о расколотый обломок скалы и пригнулись под ним, когда мимо, не оборачиваясь, в ярости пронесся Красный Бык. Но сделав один шаг и не сделав следующего, он вдруг остановился; и эта внезапная неподвижность — нарушаемая только его собственным дыханием и дальним звучанием жерновов моря — была бы нелепой, если бы не причина, вызвавшая ее.
Леди Амальтея лежала на боку с подвернутой ногой. Она медленно шевелилась, хотя не было слышно ни звука. Принц Лир стоял между ее телом и Быком, безоружный, но руки его были подняты так, словно он до сих пор держал меч и щит. В очередной раз за эту бесконечную ночь Принц повторил:
— Нет.
Он выглядел очень глупо и уже мог считаться растоптанным: Красный Бык не видел его и убил бы, даже не узнав, что он стоял на пути. Чудо — и любовь — и великая печаль сотрясли тогда Шмендрика–Волшебника и слились воедино внутри него, и заполнили его, и наполнили его до того, что он почувствовал себя полным до краев и истек тем, что не было ничем из всего, что его переполняло. Он не поверил, но оно все равно пришло к нему, как дважды касалось его прежде и оставляло его более бесплодным, чем до этого. На сей раз всего этого было слишком много, чтобы он мог его удержать: оно сочилось сквозь кожу, брызгало из пальцев, равно поднималось в глазах, в волосах и в углублениях его ключиц. Слишком много нужно было удержать, слишком много, чтобы когда–нибудь всем этим воспользоваться; но он понимал, что все же плачет от боли своей невозможной алчности. Он думал, или говорил, или пел: