Старый архивариус был тронут такой нежной, дружеской лаской знаменитой актрисы и, растерявшись, стоял неподвижно до тех пор, пока она не скрылась за поворотом коридора.
До парикмахерской ходьбы было не более десяти минут. С такси в эти обеденные часы было трудно, а поэтому Татьяна Сергеевна решила идти пешком. Всю дорогу из головы не выходил Кораблинов. И виделся он ей не таким седым и старым, каким прошлым летом предстал перед ней в фойе Центрального Дома Работников Искусств и, низко склонившись, поцеловал ей руку. Сейчас он представлялся ей в расцвете своих сил и славы, когда они целой ватагой артистов почти перед рассветом пешком возвращались с ночных съемок на «Мосфильме». Высокий и могучий, как столетний дуб, выросший на русском раздолье, он на полголовы возвышался над всеми. А когда он говорил, то в голосе его рокотали нотки отдаленного, приглушенного расстоянием грома. «Когда-то был любимцем среди актерской братии, — подумала Татьяна Сергеевна. — А талантище!.. Боже мой, какой талантище!.. Когда произносил монолог Григория Незнамова, в зале некоторые зрители плакали. А после спектакля падал в гримуборной, как подрубленный. Лежал на тахте до тех пор, пока кто-нибудь из друзей не подносил ему стакан вина. И вот теперь — шестнадцатый этаж пансионата престарелых. А ведь у него три дочери…»
С этими горькими мыслями незаметно для себя Татьяна Сергеевна дошла до парикмахерской и не успела открыть дверь, как навстречу ей из зала вышла Лена.
— Жду вас. — В тихом голосе парикмахерши, во всей ее хрупкой фигуре с неторопливыми плавными движениями, в смущенной улыбке проступала готовность сделать известной актрисе, которую она обслуживает вот уже около двадцати лет, только приятное. И это ее постоянное желание угодить вкусу клиентки больше всего ценила Татьяна Сергеевна в Лене. Она никогда не расспрашивала ее о семейных делах, не лезла в душу из чисто женского любопытства, как это зачастую делают некоторые модные клиентки, вступая в откровенные, почти исповедальные беседы с мастерами, пока те колдуют над их замысловатыми прическами.
Около часа пробыла Татьяна Сергеевна в парикмахерской. Лена делала с ее волосами все то, что полагалось делать в модных столичных салонах: мыла их, сушила, стригла, укладывала, а потом делала последние «штришки» в той идее, которая на всем протяжении работы руководила мастером. И за весь этот час Татьяна Сергеевна и Лена обменялись всего лишь несколькими фразами: пороптали на жаркую погоду, Татьяна Сергеевна сказала, что вряд ли она рискнет зайти в парикмахерскую в Париже или в Марселе…
— А почему? Ведь там вы будете около двух месяцев? — удивилась Лена.
— Говорят, французские мастера любят болванить дам под мальчиков. Стригут чуть ли не под машинку. Так что, орудуй, Леночка, с запасом во времени. Раньше августа я к тебе в кресло не сяду.
…Из салона парикмахерской Татьяна Сергеевна вышла в четвертом часу. Довольная прической, она решила несколько минут посидеть на лавочке в тени скверика и отдохнуть, собраться с мыслями. К тому же она несколько часов не курила. На ее счастье, на одной из крайних лавочек были свободные места. На ней сидела совсем молоденькая девушка в светлом ситцевом платье, плечи которой время от времени вздрагивали, а голова была низко опущена. В таких позах обычно сидят люди плачущие или чем-то глубоко обиженные. Татьяна Сергеевна не ошиблась: девушка плакала. Ее приглушенные, задавленные рыдания содрогали худенькие плечи, отчего спускающаяся русая коса как бы вздрагивала и своим кончиком то и дело касалась земли.
«Вот это коса!.. Моей косе дивились люди, но эта!.. Если встать — пожалуй, будет до колен!» — думала Татьяна Сергеевна и не сводила глаз с плачущей девушки. Решение заговорить и принять участие в ее горе пришло само собой.
— Простите, девушка, у вас что-то случилось? Не смогу ли я вам чем помочь?
Рыданья девушки стали еще горше, отчего плечи ее затряслись еще судорожней, а кончик косы заплясал на утоптанной дорожке скверика.
— Ну, полно, полно вам! Разве можно так убиваться? — Татьяна Сергеевна мягко положила руку на плечо девушки и принялась ее утешать. — Нельзя так сокрушаться… Из всякого положения есть выход.
Девушка с большим усилием подавила в себе новый приступ рыданий и подняла на Татьяну Сергеевну залитое слезами лицо. Всхлипывая, она расслабленно проговорила:
— Из моего положения… выхода… нет… — Большие синие глаза, над которыми взметнулись темные брови, выражали такую безысходную тоску и боль, что Татьяна Сергеевна невольно отшатнулась от девушки, но тут же решила безобидной шуткой и сердечностью разрядить ее горе.
— Еще Козьма Прутков говорил, что из всякого положения есть выход. А вы такая молодая, такая интересная, всё при вас, одна коса чего стоит!.. И вдруг такие слезы, такая растерянность…
Это уже совсем никуда не годится…
— Моя коса… — Приступ беззвучных рыданий снова захлестнул слова девушки.
— Что ваша коса?
— Ничего не стоит…
— Что значит ничего не стоит?.. Ты о какой цене говоришь, дочка?
— О самой… обыкновенной… — Всхлипы девушки стали мягче, приглушенней.
— Постой, постой… Что-то ты, миленькая, не то говоришь. При чем тут твоя коса и ее стоимость? — Татьяна Сергеевна теперь уже подсознательно, интуитивно начала улавливать, что горе девушки каким-то образом связано с ее косой.
— А то, что ее нигде не купили… Ни в двух театрах, где я была, ни в парикмахерских… — Тоскующим взгляд девушки устремился вдаль, в сторону салона-парикмахерской.
Тревожная догадка молнией промелькнула в голове Татьяны Сергеевны.
— Уж не надумала ли ты какую-нибудь глупость сделать?
— А что мне… остается? — Лицо девушки снова упало в ладони, и плечи ее стали сотрясаться от беззвучных рыданий. — Я уже двое суток скитаюсь по Москве и никак не могу из нее выехать.
Видя, что девушка попала в беду, из которой одной ей вряд ли выбраться, Татьяна Сергеевна решила вмешаться в ее судьбу. Некоторое время она сидела молча, дожидаясь, пока рыдания девушки стихнут и она успеет что-нибудь придумать, чтобы облегчить ее участь.
— Откуда ты?
— Из Геленджика…
— Как в Москве-то очутилась?
— Ездила к бабушке в Ленинград. Сдала документы в институт.
— В какой?
— В медицинский…
— А что, разве в Краснодаре нет медицинского?..
— Там с общежитием трудно, а у бабушки в Ленинграде отдельная квартира. Да и дедушка преподает в медицинском. Вдвоем живут.
— Кто он, поди, профессор?
— Нет, он начальник военной кафедры, полковник.
— И что же: приехала в Москву, а дальше? — тихо, стараясь разговор не превратить в допрос, спросила Татьяна Сергеевна.
— На вокзале у меня украли чемодан… В нем было всё: и деньги, и платья, и бабушкины гостинцы маме… — Уронив голову, девушка несколько раз расслабленно всхлипнула и замолкла.
— Как же так случилось, что ты прозевала чемодан? Поди, уснула?
— Нет, не уснула.
— Ну расскажи, как же все это получилось, что ты осталась без чемодана и без денег? Да скажи, как тебя зовут-то?
— Маша.
— Ну вот что, Машенька, меня зовут Татьяной Сергеевной. Успокойся и расскажи все путем, да по порядку, как тебя обчистили?
И девушка, время от времени горько всхлипывая, рассказала, что два дня назад она приехала в Москву, с Ленинградского вокзала на метро доехала до Курского вокзала, встала в очередь за билетом, и тут же, в очереди, случайно познакомилась с женщиной средних лет, которая, как она сказала, тоже ехала до Краснодара. До открытия билетной кассы времени было два часа, и женщина, попросив девушку приглядеть за ее чемоданом, поднялась в буфет ресторана, где, как она говорила, продавали модный теперь напиток «Пепси-Кола». Об этом напитке Маша читала в газетах и в журнальных статьях, но еще ни разу сама его не пробовала. Минут через двадцать женщина вернулась с полдюжиной темных бутылочек с Пепси-Колой, которые она решила привезти в Краснодар, чтобы угостить домашних. Маша тоже загорелась желанием попробовать самой этот нашумевший своей славой напиток и угостить родителей и старшего брата. Оставив под присмотр женщины из Краснодара свой чемодан, она поднялась в ресторан — а идти до него от билетных касс было не меньше десяти минут. Оказалось, что в буфете Пепси-Колу не продавали, а чтобы купить этот напиток — нужно сесть за стол и заказать его вместе с обедом через официанта. Маша решила спуститься к кассам, чтобы сдать свой чемодан в камеру хранения, а потом уже подняться в ресторан пообедать и купить несколько бутылок Пепси-Колы.
Когда же она подошла к очереди у билетных касс, то там не оказалось ни женщины из Краснодара, ни ее чемодана. Обратилась в вокзальную милицию. Дежурный офицер составил протокол о краже, расспросил Машу о приметах лица женщины, о цвете ее глаз, волос, в чем она одета, записал и другие более подробные детали словесного портрета воровки, но помочь больше ничем не мог. Посоветовал телеграфировать домой или родственникам, чтобы те срочно выслали на дорогу денег, а с приобретением билета до Краснодара они помогут.
— Ну, и ты дала эти телеграммы?
— В Ленинград давать ее было уже бесполезно… — подавленно проговорила Маша.
— Почему?
— Дедушка и бабушка в день моего отъезда, сразу же через три часа после отхода моего поезда уехали в санаторий на Рижское взморье.
— А родителям в Геленджик?
— Милиция туда дала телеграмму, но и дома, как на грех, наверное, никого нет. Папа в командировке, мама и брат из-за ремонта квартиры последнюю неделю живут у кого-то из знакомых. Могли принести телеграмму, а их дома не оказалось. — Голова Маши была опущена так низко, что коса, спадая с ее коленей, дважды коснулась кончиком земли.
— Да-а… — вздохнула Татьяна Сергеевна, закурила вторую сигарету, хотя за последний месяц она позволяла себе выкурить не более четырех сигарет в день. — Невеселую ты мне сказочку рассказала, Машенька. — И, резко вскинув голову, в упор спросила: — А как же ты додумалась косу срезать? Кто тебе надоумил продать ее? И не куда-нибудь, а в театр?