Когда кромки далекой горы коснулся край солнца, она уже спала, свернувшись у корней калачиком.
Все повторялось вплоть до мельчайших ощущений – тот же самый сон: тело спит на земле, но Лин – подвижная и невесомая – наблюдает за тем, как над южным холмом повисла ночь. Хочешь, шевельни пальцем и вновь взлетишь, хочешь, просто наблюдай за невероятно крупными и кажущимися такими близкими белыми виноградными звездами.
Каким-то непостижимым образом она вновь покинула собственное тело. Наверное, это все усталость сознания, наверное, миражи от перенапряжения – глюки, побочные эффекты. И пусть – ей нравилось.
Какое-то время Белинда-призрак рассматривала темный абрис стоящего вдалеке монастыря, размышляя о том, а не перелететь ли лес поверху, не соприкасаясь с духами, а потом вдруг услышала, как тихонько поют за ее спиной сияющие в ночи золотые цветы. Цветы из сада… богини Любви.
Резкий разворот – такой быстрый, что покачнулся мир. А после шокированный выдох и дрожь сознания.
Дом Миры – он находился за ее спиной, совсем не далеко от того места, где дремало утомленное Белиндино тело.
Дом. Стоял. На холме.
Снова.
И входная дверь его была приоткрыта.
(Vasta Mavela – MANTRA – Clean Energy of Love)
– Неужто гости у нас? Смотри-ка, пришла! Явилась!
И правда – явилась.
Лин неосознанно терзала пальцы, позабыв о том, что практически не имеет тела, – все пыталась сложить ладошки так, чтобы перестать терзаться чувством вины, потому что встретила ее отнюдь не Мира, а тот самый страшный, язвительный дядька Мор. И смотреть ему в глаза не хотелось.
– Пришла! Вот же упрямая маленькая дрянь…
Белинду будто хлестнули по щекам наотмашь.
– Я не дрянь!
И колыхнулось от ее злости пространство; стены чужого дома на миг покрылись рябью. А внутри клокотало.
– На колени! – вдруг зло заорали на нее. – На колени!!!
И Лин пала. Потому что, увы, не могла противиться приказу хоть и не уважаемого ей, но все-таки, бога, а во-вторых, потому что за человеком в пиджаке стояла женщина в белом платье – та, к которой она явилась.
Нужно извиниться за негаданное вторжение? Хорошо, извинится. Нужно поклониться и попросить прощения? Попросит. Лишь бы дали пообщаться…
– Смотри, стоит.
Кажется, над ней издевались. Кажется, ее презирали и ненавидели одновременно.
– Глянь, какая покладистая!
– Мор…
Голос Богини любви скользнул, как шелк, – обнял, погладил.
– Что, Мор? Она, между прочим, приперлась из-за тебя – это она так думает. А на самом деле она приперлась из-за себя. Хочешь, проверим? Легче легкого… Эй, ты (уже Белинде), зачем пришла? У тебя есть одна попытка – не просри…
Мда, здесь не церемонились.
Как ни странно, но стоящая позади мужчины Мира не вмешалась – тоже выжидала. А Лин, упрямая, как черт, стояла на коленях и таращилась в пол. Нет, стояла не из покаяния или раскаяния (за что ей каяться – за собственную храбрость?), но судорожно подыскивала правильный ответ. Зачем же она все-таки пришла? Ах, да – спросить про свою миссию…
– Ну?
Время ее молчания истекало, требовалось срочно подать голос.
– Я хочу…
– Видишь?! – весело заорал человек в пиджаке, будто гостья только что нагадила на порог, как шкодливая кошка, и теперь с виноватыми глазами пыталась загрести дерьмо чужим ковриком. – «Я. Хочу». Все, на этом можешь проваливать!
– Но почему?! – тут же обозлилась Белинда и впервые отняла взгляд от пола и подняла его на неласкового хозяина. – Почему проваливать? Я всего лишь хотела спросить про свою миссию…
– Гордыня, – он смотрел на нее, как на одноклеточное существо, не сумевшее додуматься до того, что нужно делиться. – Мира, она ничего не поняла. Ничего. Выгоним?
– Впусти, – после паузы отозвались тихо.
Лин думала, что поумнела. Что, пройдя лес, сделалась мудрее, чище, что совершенно обновилась от старых чувств…
Выходит, не обновилась.
Потому что то, что ей теперь говорили, вызывало в ней такой поток недобрых ощущений, что хотелось попросту наплевать «на миссию», подняться из кресла, в которое ей милостиво позволили сесть, и под грохот входной двери удалиться.
– …вы все одинаковые – род людской. Вы. Все. Одинаковые. В вас нет ничего, кроме собственного «я», и потому мир однажды разделился. На черное и белое, на «хорошее/плохое», на «прав/не прав». А знаешь ли ты, что когда-то люди умели славить Единство? Что не отгораживались стеной от первого встречного, не возводили самим себе мысленный трон, который создала в своей башке ты, дура мелкая?
Лин втягивала голову в плечи так упорно, будто сверху поливали горячим дегтем.
Какой еще трон? Ничего она не возводила…
– Ваша гордыня чинит вам столько препятствий, но вы даже задуматься об этом не в состоянии, полагая, что вы всегда и все время правы. Веду себя хорошо? Прав. Не делаю подлянок? Хороший. Да не просто хороший – лучше всех! Задумывалась ты хоть раз об этом? Нет? А ты попробуй?
Белинде пробовать не хотелось. Она и так знала, что не самая лучшая.
Вот только не могла понять, почему огребает за весь род людской?
Но Мор кипел. Он коптился, как котел над разгорающимся костром, булькал вонючей жижей слов и смотрел так, как, наверное, не смотрят на низшие касты грешников в аду.
– Вы все разделили, – орал он на нее, – все! Своей гордыней, между прочим. Думаешь, мы с Мирой когда-то были отдельными существами?! МЫ СТАЛИ ОТДЕЛЬНЫМИ благодаря вам! Вам, идиотам! И после этого вы просите себе хорошего мужа? Хорошую работу? Денег побольше? «Создатель, дай мне всего и получше. Человека поумнее, богатства побыстрее, здоровья покрепче…» А другому здоровья? И отводите глаза в сторону: «Сначала мне, а потом, может, если захочешь, и ему…» Все мне-мне-мне!
– Мор… – в очередной раз попыталась вмешаться в поток желчных излияний Мира, но ее попросту проигнорировали.
– Ваше «я» безгранично. Но знаешь ли ты, мелкая мисси, что энергия циклична? Что она всегда имеет два конца – белый и черный? И что ни один из них не хуже другого? И что, получая хорошего мужа, вы получаете человека, который проверит ваши самые слабые качества. Получая работу мечты, вас проверит на эгоизм коллектив; что за богатство, которое вы получили не служением другим людям, а требованием собственного эгоизма, вы расплатитесь здоровьем – знаешь?!
Кажется, Белинда потихоньку начала понимать, что к чему. Мужчина в пиджаке ругал как будто ее, а как будто весь человеческий род сразу. И от нее, как от центральной точки на тянущейся в разные стороны паутине, вдруг пошли во всех направлениях искры – цепочки эмоций, вины, понимания. Бог Смерти изрыгал пламя, но как будто учил чему-то важному. И она впервые отодвинула уязвленное самолюбие подальше и принялась слушать. Даже осмелилась прервать:
– Почему здоровьем, уважаемый… Мор?
– Почему? – ее не одернули, что заговорила, не заткнули, не пристыдили. Кажется, дядька в пиджаке наоборот приостыл, продолжил чуть спокойнее. – Да потому что вы не умеете быть искренними в первую очередь с самими собой. А после с остальными. Говорите одно, а думаете другое, обещаете «дать», а сами «берете», потому что вы не умеете думать ни о ком, кроме себя…
Действительно. Здесь она нехотя согласилась – не умеем. А как научиться? Шицу учил – непонятно, Ума учил, да так и не научил. Объяснял Лум – мимо.
– Через страдания вы учитесь, разве неясно? Каждая боль, вами пережитая, учит одному – слезть с трона. А знаешь почему? Потому что там, в вышине, ты всегда один – ни соседей, ни друзей, ни любимых, ни родных. Из-за вашего трона у вас забирают деньги, когда заканчиваются деньги, а вы все еще дураки, забирают здоровье…
– А что же такое «я»? – вдруг качнулась вперед Лин, позабыв, что еще минуту назад ежилась болезненных уколов.
– «Я»? – Мор впервые на ее памяти усмехнулся и даже сделался похожим на человека. – «Я» заканчивается там, где начинаются другие люди, поняла? Не ты.
Она поняла. Может быть. Вроде бы. Но додумать ей не дали.
– А ты пришла сюда с вопросом о своем извечном «Я». «Скажите, пожалуйста, моя королевская персона явилась знать, что мне со своим «я» делать в этой жизни? Ведь должна же быть у такого великого «я» великая цель в жизни?» Так?
– Так, – прошептала почти неслышно. И сделалось вдруг стыдно. Действительно, она пришла сюда из-за себя.
– И из-за таких, как ты «я», мы с Мирой никогда не сможем быть вместе. В ней не будет черного…
– Так ведь это хорошо?
Лин прикусила себе язык, поймав ответный взгляд.
– Хорошо? Ты ведь знаешь, что такое «хорошо», верно? Ты ведь лучше всех это знаешь? Потому что это «ты».
– Простите…
– Я-то прощу. Может быть. Только пока вы не перестанете ставить себя выше других, во мне никогда не появится белого. Ясно?
Ей почему-то было ясно. Может быть, она все забудет, когда проснется, может, не вспомнит ни слова. И про себя уже не спросишь – все и так доходчиво объяснили…
– Так что же делать-то?
– Тебе?
– Нам… – Белинда впервые в жизни спросила за всех – голос хриплый, а внутри уже ворочается понимание чудовищных ошибок, совершенных в прошлом. Оно еще нахлынет, еще прояснится, и придется тогда взглянуть в глаза всем своим «я». И то будет не Лес Духов – хуже.
– Определи свою цель в жизни, Лин, – мягко ответила за Мора женщина в белом. Ступила ближе, опустилась на колени – Белинде сделалось неудобно, что Богиня стоит на коленях.
– Вы не стойте… так,… пожалуйста…
– Стыдно? Нет, не стыдно. Любовь ничего и никогда не стыдится – ни прощения, ни раскаяния, ни быть ниже кого-то, понимаешь? Тогда это Любовь.
– А все остальное – Трон, – наставительно вставили сбоку.
Белинду взяли за руки. Чужие пальцы мягкие, теплые, ласковые; и потекли вдруг по щекам слезы. Зажглась на правой ладони звезда – засияла ярко, отчетливо, красиво.
– Ты ведь из-за нее пришла?
Лин плакала, как ребенок, перед статуей матери Бога.