Он орал ей прямо в лицо.
А когда отпустил, то увидел, как она схватилась за горло и хрипло втянула воздух.
– Быстро в лагерь! – приказал жестко. И яростным шепотом добавил, когда она потопала обратно к костру: – Только попробуй сдохнуть. Достану из-под земли и сам башку снесу…
(Yasuharu Takanashi – Theme Of Solitude)
Как он догадался?
Как-как… Она же сама себя выдала парой фраз – несложно было выстроить потом общую картину. Глупая.
Над головой свод палатки; снаружи трещал костер. Сегодня за ним смотрел похожий на гнома-переростка мужик в каске – Олаф.
Лин давно не испытывала таких противоречивых чувств. Она не пробыла здесь и суток, но уже совершенно точно осознала, что помирать в Черном Лесу не желает. Раньше хотела? Хотела. Теперь нет – не вот так… сожранной, обглоданной, с выеденными глазами и без пальцев…
Бойд прав: они будут сражаться за нее – эти люди. Потому что они – команда, и команда, наверное, более сплоченная, нежели монахи в Тин-До. Эти люди выживали здесь каждый день, они защищали друг друга, они умели ценить то малое, что у них осталось: эти тканевые крыши, невкусную шпаклевку из котла, небо над головой.
И Бойд снова прав: она – тупой, обиженный подросток. Да, прошляпила убийцу Роштайна, но ведь она старалась помочь. Старалась, как умела. И кто она такая, чтобы судить себя за то, что получилось, и за то, что нет, – Создатель? Шицу сколько раз повторял, что они не вправе судить ни других, не самих себя – она не слушала. Она слышала слова, но оставалась глухой.
Спала.
Черный Лес ее пробудил.
Она живая. Пока. Она дышит и, оказывается, хочет дышать и дальше. Джон вылечил, но не захотел ее как женщину? Не захотел помочь? Да плевать на Джона…
Зачем она здесь? Для чего?
И как же сильно хочется назад.
Лин вдруг с ужасом осознала, что, похоже, проведет в месте, где нет ни проточной воды, ни нормального туалета (и где все время нападают монстры) весь ближайший год.
Где-то далеко.
«Какой снег!» – так воскликнул Мор, и потому они были здесь – в этом абсолютно заснеженном мире. Ехали вечером в переполненной маршрутке и любовались проплывающими за окном грязными дорогами и укутанными снежными шапками елями.
– Красиво, ну, скажи? У нас в холмах редко когда столько выпадает.
– Красиво, – кивала Мира.
Они сидели, тесно прижатые друг к другу, и она, будто спутница жизни – в пальто и теплой шапке, – держала его за руку.
А Мор всей душой желал вновь ощутить их единство – где еще, если не здесь? Где много обычных людей, где вечно тесно, где существовать, иначе как прижавшись друг к другу, невозможно.
Мира делала вид, что не замечает, как ее ладонь сквозь перчатку, поглаживают мужские пальцы.
– Я его не бил, – заплетающимся языком втолковывал кому-то непреложную истину пьяный парень в вязанной шапке-колокольчике, стоящей на его макушке вертикально, – я его один раз только ударил. Он мне денег должен, поняла?
Слово «поняла» он произносил зло и с ударением на «О», и слушалось это вкупе с шепелявым произношением забавно.
– Пусть только попробует, я ему так еще заеду, так…
Мор раздраженно вздохнул и отправил в сердце человека в проходе черный луч. И тут же получил тычок в бок от Миры:
– Эй, ты зачем?
– Зачем-зачем? Право имею. Потому что, если этот придурок не совершит настоящего преступления и не попадет впервые в жизни в изолятор, он не испугается. А если не испугается, то так никогда и не проснется. И вообще, есть ли разница, чем их будить – агрессией или любовью? Лишь бы эмоции были сильными – сама знаешь.
Другая бы его запилила, но не она – всегда ласковая женщина, с теплыми темными глазами. Кажется, незаметно для себя он любил ее все сильнее. И скучал по чувству их единения, которое испытал однажды, когда они провожали Белинду на ее «войну».
На них по обыкновению не смотрели. Отчасти потому, что сейчас они выглядели иначе – как обычные, одетые в теплые одежды люди, усталые и спешащие с работы домой. А отчасти потому, что все в этом мире спали.
Девушка через сиденье у окна смотрела в экран телефона – там ей не прислал сообщение тот, на кого она возлагала большие надежды и от которого ждала любви. Ждала, не умея проявлять ее сама. Тетка в дальнем конце маршрутки думала о таблетках, которые нужно принять, как приедет домой, – иначе снова боли в желудке, а ее совсем никто не жалеет, даже дети – сколько лет для других старалась, а все напрасно…
Молодая мать в синей спортивной куртке пилила десятилетнюю дочь:
– Ты снова брала мой телефон? Что ты скачивала? Что делала?
– Мам, я только смотрела в соцсетях фото!
– А почему двух ярлычков на рабочем столе не хватает?
– Я не двигала и ничего…
– Почему ты всегда оправдываешься? Ну, почему ты просто не можешь сказать: «Да, брала, извини меня, пожалуйста. Да, случайно что-то стерла». Почему юлишь? Кому ты такая лживая будешь нужна?
– Запустила программу, – грустно констатировала Мира. – Сейчас девочка напугается, что мать может быть права, а как только напугается – программа заработает. Потом она много лет будет доказывать себе, что она не лживая и что она «кому-нибудь» такая нужна. Сотни тысяч одинаковых случаев…
– Потому что они спят.
– Да, спят.
Мира не удержалась – аккуратно подняла ладошку и направила золотой поток света в сердце мрачной девочки. Девочки, которая не верила в материнскую любовь, которую стыдили столько, что спасаться ей, когда вырастет, алкоголем, табаком или таблетками.
– Вылечила-таки.
– Не удержалась. Имею право – ты сам мне его дал.
Мать говорила что-то еще, но ее дочь теперь улыбалась – высохли в душе непролитые слезы. Она больше не слышала материнские упреки, но видела, что за окном снег и зима, что за окном красиво, хоть и вечер. А дома отец и брат, и с ними всегда тепло. А телефон она когда-нибудь сама себе купит – будут еще в жизни социальные сети, друзья, лайки, обмены новостями. И мама тоже не плохая, мама не со зла – она просто беспокоится. А если беспокоится, то любит…
Девочка вытянула руку и сжала мокрой варежкой материнские пальцы.
– Прости, мам.
Поток упреков тут же прервался.
– Да я знаю, что ты не хотела, я знаю, что ты у меня умница. А нам уже и выходить через остановку. Хочешь, чего-нибудь к чаю купим?
Странная пара – не имевшие возраста мужчина и женщина – ехала почти до конечной. Уже давно вышел парень в вязаной шапке и мама в голубой куртке, волокущая за руку дочку. Давно покинула салон и женщина, думавшая о таблетках, а эти двое все смотрели в окно, где пушистыми сугробами вдоль дороги лежал снег.
– Мир?
– М-м-м-м?
Им было хорошо и уютно в настоящем моменте, ибо никакого другого у них попросту не было.
– А как получилось вот то наше единение, помнишь?
«Флирт», – хотел пояснить Мор, но почему-то не стал. Как не стал добавлять и то, что скучал по нему.
– Когда ты говорил, что у меня должен почернеть пальчик?
– Угу.
– Это все Белинда, – женщина ласкала взглядом то улицу, то лицу своего угрюмого спутника. – У нее в голове немножко стерлись грани между понятиями «хорошо» и «плохо», и потому мы рядом с ней чуть-чуть объединились тоже.
Мору стало ясно, что этим вечером для «объединения» он пожаловал не в тот мир – нужно было выбирать Черный Лес.
– Так это мы только при ней можем… э-э-э… шутить и веселиться?
– Или с такими, как она.
– Может… позовем ее… жить с нами?
Он никогда не слышал, чтобы Мира так громко и весело хохотала.
– Может, позовем Мастера Шицу?
– Ну, со стариком в доме как-то… кхм… не то.
Они вышли на конечной. И растворились в переулке, ведущем к гаражам.
Глава 7
(Plazma – Brilliant Water)
Третий день походил на первый, как две капли воды: если из глубин леса не приползали твари, которых приходилось рубить, своих подопечных без устали муштровал Бойд. Орал, чтобы они построились «квадратом», «звездой», «цепью» и еще восемью способами – требовал максимальной быстроты и точности. Учил, что делать, если нападают стаей, если налетают пернатые птицы, если окружили кольцом, если подкрались с тыла. Объяснял, как лучше защищаться, если вдруг остались втроем, вдвоем и даже в одиночку, хотя каждый понимал, что в одиночку – смерть. И все же Бойд тратил на это силы. И на каждого он смотрел по-особенному, кроме нее – Белинды: она оставалась для командующего пустым местом.
Лин злилась. Находясь в постоянном напряжении, она пока не научилась копить силы и быстро восстанавливать энергию, а презрительные взгляды Уоррена дополнительно выводили из себя.
Казалось бы – какое ей дело? Ну, не любят ее, ну и плевать.
А почему-то не плевать.
Эти взгляды к ней замечали все, и потому перед обедом ее отволок от костра в сторону Чен. Спросил грозно:
– Ты – смертница, что ли? Босс хорошо относится к наемникам, но плохо к смертникам. Нам тут такая не нужна.
Белинда молча жевала губы. В лес ее теперь, что ли, одну отправит?
Сегодня впервые распогодилось, и хмурый обычно лес расцвел многочисленными золотыми бликами. Даже хвоя пахла иначе – гуще. Казалось, в такой погожий день не может случиться ничего плохого. Но глубины меж стволами всегда были полны неприятных сюрпризов, и об этом никто не забывал.
– А почему он так плохо к смертникам относится?
– Дебилы потому что, – огрызнулся соратник по оружию, – неуправляемые, непредсказуемые, на них нельзя положиться. Ты такая? Такая? Признавайся!
– Не такая! – рыкнула Белинда. – И сдыхать тут не собираюсь.
Шагая обратно к костру, она чувствовала облегчение Чена даже спиной.
Обедали опять невкусной кашей, а после ходили мыть посуду к роднику – единственному самому близкому к лагерю источнику воды. Родник, конечно, никакой – струйка вниз по скользкому камню. Ледяная, кристально чистая.