А рассказывать о себе не тяжело. Если уж осудил сам себя, боишься ли чужого суда? Нет.
Прежде чем заговорить, она долго терла переносицу, искала слова.
– У меня все просто – из-за мужиков. Одного любила – избил, второго любила – отказал. Третьего пыталась защитить – умер.
Командос от такой краткости вдруг зашелся не то смехом, не то кашлем. Утер рот тыльной стороной ладони, взглянул с любопытством:
– А чуть подробнее можно?
– Можно. Но это будет долго.
– Я согласен на долго.
– Тогда завари, командир, чай.
Ненасытный костер ел сучья, поленья, траву, кору, хвою – костер был рад всему, до чего дотягивался. Он дотянулся бы и до зелени, но мешали разложенные кругом камни, бока которых полыхали оранжевым. Текла в лесу ночь, текли из души Белинды слова. Долго текли.
В какой-то момент, сложив дважды два, Уоррен громко расхохотался – так громко, что под тканью палаток ненадолго стих храп.
– Ты что, влюбилась в представителя Комиссии? Дура совсем? Они же не люди! Вот клуша!
Он смеялся так долго, что принялся вытирать набежавшие на глаза слезы.
Ей бы обидеться на подколки, но Лин лишь печально и светло улыбалась – к чему теперь обиды? Бойд прав: она глупая клуша, – но все уже в прошлом.
– Теперь я знаю, что не люди. Тогда не знала.
Отсмеявшись, коммандос уставился на нее с неподдельным весельем. Покачал головой:
– Слушай, ну, ты даешь. В Сиблинга, в рот мне ногу… Никогда бы не подумал, что в этого робота можно влюбиться. А за что – за то, что хорошо дрался?
Правдивый ответ звучал бы так: «За то, что с ним я почувствовала, что не одинока в этом мире, что есть кто-то, способный меня защитить». Но она не стала углубляться в детали, ограничилась более коротким:
– В том числе.
– Так я тоже хорошо дерусь. Рассмотришь мою кандидатуру?
Ночь преломилась на этом моменте – Бойд выглядел серьезным, с остатками усмешки на лице, но лишь с остатками. Белинда вдруг растерялась, ощутила, что ее слова будут что-то значить для него.
– Ты… ты меня смущаешь, когда так шутишь.
Она опустила взгляд, приклеилась им к углям.
– А кто сказал, что я шучу?
Теперь не к месту весело (вероятно, от смятения) сделалось ей:
– Пробуешь удачу, как Олаф?
– Пробую. А вдруг мне повезет?
Она не понимала его – обычно чувства рождаются не так, но здесь никто не говорил о чувствах. Здесь ей как будто предлагали… перепих.
Он прочитал ее мысли по лицу и пояснил:
– Я умру здесь, Белинда, я это знаю. Возможно, это последний момент в жизни, когда мне может обломиться кусочек тепла.
Ей бы снова обидеться, но она, как ни странно, его понимала. Действительно понимала. Однако вместо возмущения ощутила другое: этот человек, живущий здесь из года в год, достоин другого – не скоротечного перепиха. И, тем более, не последнего в его жизни.
– Ты не умрешь здесь, – отозвалась она жестко. – Я не позволю.
Поставила пустую кружку на землю, поднялась и пошла к своей палатке. Обернулась уже у полога.
– Мы выйдем отсюда вместе, Бойд, понял? Ты. И я.
И скрылась под тентом.
Он бы обрадовался, если бы его коснулись. Подержали, прижали к себе, провели пальцами по щеке. Если бы поцеловали, приняли внутрь, позволили ощутить женское тепло. Еще один раз – последний раз.
Но она сделала что-то другое – то, отчего весь слой пепла внутри дрогнул, потому что под ним дрогнуло сердце.
Она сказала: «Мы выйдем отсюда вместе – ты и я».
«Я не позволю тебе умереть».
И, лежа в своей палатке, Бойд вдруг ощутил то, чего не чувствовал много лет, – как будто его погладили по душе. Приложили свою теплую ладонь к живому, пообещали «я теперь не уйду, я здесь, я с тобой».
Он был не один – с ним рядом кто-то был…
«Дурак, – костерил он себя, – дурак, о чем ты думаешь? Очнись!»
Удивительно, ему больше не хотелось просто секса… ему хотелось, чтобы его погладили еще раз. Так же нежно, ласково, очень нужно. Где она? Почему она ушла? Он был так благодарен ей в этот момент, что спал бы ночь напролет, просто обняв…
В эту ночь Белинда два раза пыталась решиться на непостижимое – тихонько выбиралась из своей палатки и направлялась к той, в которой спал Бойд.
Можно ли так женщине? Чтобы первая…
И что это даст, если просто перепих? А в груди тесно от непонятных чувств.
Нет, всему свое время – твердил Мастер Шицу, а она этому морщинистому узкоглазому старику верила до сих пор.
И потому сколько раз выходила наружу, столько же раз возвращалась назад.
Глава 9
Что-то изменилось в Лин после посиделок у костра. Если раньше она окидывала фигуру Бойда взглядом вскользь, то теперь залипала на нем глазами, как муха на меду. Украдкой рассматривала черты лица: губы, нос, подбородок, короткие, будто опаленные, но густые ресницы. И рот ей нравился больше всего – каким ей показался бы их поцелуй? Понравился бы?
И сама же себя ругала – так не делается! Отношения с такого не начинаются, потому как сначала ухаживания, знаки внимания… И сама же рубила – ага, конфеты в лесу! И вообще, кто ей навязал стереотип о том, как именно должны развиваться отношения? Почему как раз не с этого – не с секса? Потому что женщина, желающая сначала секса, – это стыдная женщина? Проще говоря, шлюха?
«Да сколько можно верить чужим языкам, а не собственному сердцу?»
А сердце к Бойду тянулось.
Вот только Уоррен теперь ускользал. С их разговора шел второй день, а у нее все не появлялось возможности задать ему главный вопрос – «когда идем в улей?»
Стоило им остаться у костра одним, как коммандос тут же (конечно же, под благовидным предлогом) ускользал. То навестить соседние лагеря, то отлить, то посуду помыть. И, понятное дело, когда Лин моментально кидалась к роднику, чтобы присоединиться к мытью посуды, Уоррена у камня уже и след простывал.
И она кипятилась: что за идиот? Ведь дело же предложила! В конце концов, не сам ли намекал, что желал бы во всех смыслах «пообщаться»? А теперь этого самого общения избегал.
Хотя ведь смотрел на нее. Смотрел так, будто уже проникал внутрь, – Белинду все чаще кидало в жар.
И от этих взглядов мысли ее окончательно запутывались.
Почему не идет на разговор? Почему стал избегать?
Мужики балагурили о своем: кто бы что сейчас пожрал, на что потратил деньги, если бы вышел прямо сейчас – «кто, что, да, как…»
Лин оглядывалась по сторонам, хмурилась, потому что Бойда не было рядом, и кусала губы.
Вечером напали. Навалились так внезапно, что почти застали врасплох – впервые никто не услышал от тварей перед атакой ни звука. Отбились потом, кровью и большими усилиями – настроение у всех синхронно упало.
Чену зацепили за руку, Олаф и Белинда отделались испугом, Фрэнки потерял клок волос и теперь отчаянно матерился. Бойду оцарапали плечо.
И она впервые увидела его торс без одежды. Крепкий, поджарый и мускулистый. Да, весь испещренный старыми отметинами от чужих зубов и когтей, но оттого не менее привлекательный. И поняла кое-что: не важно, с чего все начинается, чем продолжается и чем заканчивается. Важно – тянет ли? И если да, не нужно ни себе, ни другому об этом врать. Жизнь научила.
Незаметно для других, поднялась, нацарапала на листке «Жду тебя у старой сосны» и бросила скомканный клочок Бойду в палатку.
Найдет. Прочитает.
Сама же сделала вид, что отправилась по нужде. И у кустов свернула направо.
Старая сосна – лучший вариант. Это кряжистое дерево, старше и толще других, стояло в чаще, в относительно безопасном месте, почти у самой дороги.
Над головой смеркалось. Еще час, и прилетят москиты, но пока тихо. Этот сумеречный час ей особенно нравился – синий и прозрачный. Когда лес еще не темный и страшный, как ночью, а с примесью загадочности, когда все цвета – зеленый и коричневый – становятся голубоватыми. Миллионы оттенков ультрамаринового; пахнет влажным мхом и немного грибами. Белинда видела эти грибы – белые, на тонких ножках. Фрэнки учил, что несъедобные.
Шаги послышались тогда, когда она начала терять терпение.
«Не прочитал? Вдруг до полуночи не прочитает?»
А теперь переполошилась, вдруг впервые задалась вопросом: а сама-то знает, для чего позвала?
Знает… наверное.
Ничего, разберутся.
Бойд пришел хмурый, на Лин взглянул исподлобья. И вдруг заговорил сам:
– Я знаю, о чем ты хочешь спросить, – когда пойдем, – и сам же хрипло ответил: – Я не готов туда идти.
Белинда растерялась.
– Почему? Соберем всех…
– Вот потому и не готов. Все, кого мы соберем, погибнут. А людьми ради своей свободы я рисковать не готов.
– Почему погибнут? Ведь все – отличные бойцы…
– Много ты знаешь?
Уоррен поджал губы, сделался вовсе неприступным.
– Забыла, что я провел здесь годы? И я знаю то, чего не знаешь ты.
– И чего я не знаю?
– Того, что твари с каждыми ста метрами вглубь, становятся сильнее. Я разбил лагеря на точках, где они слабее всего, – потратил месяцы, чтобы их отыскать. А если в лес углубиться хоть на километр, ты этих червяков по силе не узнаешь – они тебя вместе с ножами сожрут.
Она молчала. Не ожидала такого поворота событий.
Бойд же пыхтел, как озлобленный пес, – желал расставить все точки над «i».
– Решишь считать меня трусом? Считай! Но людей я на смерть не поведу!
И он развернулся, чтобы уйти обратно к костру.
Она поймала его за руку.
– Стой…
– Чего еще?
Белинда вдруг растерялась, оробела и осмелела одновременно, поняла, что сейчас сделает то, чего никогда не делала раньше, – пригласит мужчину. Ведь не зря же так тщательно после боя плескалась в ледяном ручье – жаждала быть почище. Совсем чистой. И в новых плавках.
– Я… – язык отказывался выталкивать наружу слова, но Лин пересилила волнение. – Я соскучилась по горячему и крепкому… мужчине.