Последнее слово в воздух укутавшегося в ночь двора было не выкрикнуто — проревано медведем.
— Я ж к тебе по-хорошему!
— По-хорошему, ага, — съязвил Мор.
Зачем они с Мирой стынут тут, не чувствуя, впрочем, холода — в спальном районе, почти что в подворотне на окраине очередного безымянного городишки, глядя на то, как пьянчуга пытается разбить окно отшившей его жены?
— Это не жена, — отозвалась Мира тихо. — Его жена дома, с ребенком.
— Еще лучше, — послышалось в ответ с подтекстом «еще хуже». — А почему он домой не идет, кобель пыльный?
— Она его выгнала. Леонида четыре месяца назад уволили с работы.
— Пил?
— Нет. Он отличился…
— Он и тут «отличается».
— …в лучшую сторону. В одном из цехов случилась поломка датчика, контролирующего давление в трубах, — он первым сообразил, где искать, и отключил электроснабжение всего цеха.
— И получил грамоту?
— Нет, получил увольнение. Потому что, будучи обыкновенным электриком, превысил полномочия и сделал то, что должен был сделать мастер цеха, который от страха перед грядущей катастрофой, бежал на глазах у подчиненных. Леонид уберег завод от взрыва и этим спас от смерти шестнадцать человек.
— Мудозвоны хреновы, — Мор и сам временами не отличался вежливостью. — Так за что его уволили?
— За превышение полномочий. Хотели еще наложить штраф. Прикрыли начальника цеха.
— Ценой работника.
— Да.
— Понятно.
Теперь Леонид предстал Мору с иной стороны — пьяницы и неудачника, но уже хотя бы не по своей вине. Хотя, нет, по своей — все пьют и становятся неудачниками исключительно по своей вине.
— А жена что?
«Ленчик» распалялся все сильнее — выл под окнами, матерился, рыскал в поисках палки посолиднее, изредка тряс букетом — увещевал, умолял, о чем-то просил несговорчивую «Вальку».
— Муж запил. Жена устала от безденежья, от ругани, от того, что приходилось тащить на себе семью, и в какой-то момент указала на дверь.
— И он сразу нашел ей замену?
— Любой человек ищет место и того, кто его пригреет. Где обнимут, успокоят, коснутся душой.
Двор погрузился в темноту; желтели лишь фонари, окна в вышине и не успевшие облететь листья на деревьях.
— Зачем мы здесь, Мира?
— Хочу напомнить ему кое о чем.
— Ты знаешь правила игры: если воздействуешь на объект прямо, я тоже буду вынужден воздействовать прямо.
— Знаю. Я хочу не прямо. И ты тоже.
— Хорошо, выбирай.
Они всегда играли в эту игру — кто кого перехитрит. Дистанционное касание Миры пробуждало в людях лучшее, Мора — худшее.
— Я выбираю его.
И полупрозрачная женщина с распущенными волосами указала на мальчугана лет семи от роду, шагающего по дороге: небольшой рюкзачок, вязаная шапка с козырьком, штаны с отражателями — родители заботились о безопасности чада.
— Почему его?
— Сейчас увидишь.
И она мысленно — Мор почувствовал теплый поток — коснулась мальчишки.
Тот вдруг сбросил шаг, перекинул сетку со сменной обувью в другую руку и посмотрел туда, где Леонид скулил под окнами, сидя на бетонном парапете:
— Я ж живой! Так нельзя… Ну за что вы, бл%ди, такие бессердечные?
Мальчуган какое-то время стоял на дороге — смотрел на пьяницу:
— Он напомнил ему отца. Та же стрижка, тот же рост…
— Это нечестно, — ухмыльнулся Мор.
— Честно.
И… свернул с дороги, зашуршал ботиночками по листве — подошел к сидящему мужчине без страха. Заглянул в глаза.
— Дядь, пойдем, а? Домой. Я тебя провожу.
Тонкий голосок — просительный, тихий.
Леонид поднял мутный взгляд. Долго смотрел на пацаненка, на его протянутую мелкую ладошку.
— Это небезопасно, Мира. А если ударит?
— Не ударит. Не думай о нем плохо.
— Я создан думать плохо.
— Т-с-с-с…
— Дядь, — тем временем повторил мальчик, — не сиди так. Холодно ведь.
Леня молчал. И Мор вдруг понял, что тот сейчас заплачет — пацан действительно напомнил ему оставленного дома сына.
— Дядь, давай руку. Пойдем.
— Нечестно, Мира. Тогда и я выберу объект.
Женщина справа спокойно кивнула.
— Вот ее, — Мор мысленно указал на соседку Вали — старую и злую бабку Иоанну Прохоровну, притаившуюся у окна. Холодное касание, ледяной поток в лоб, и зло старухи моментально прорвалось наружу:
— Слышь ты, алкоголик! — заголосила она на весь двор, высунувшись в форточку. — Убирайся! Вот вызову милицию, упекут тебя далеко и надолго…
Леонид тут же вздрогнул, получив словесную пощечину, напомнившую ему о скотском положении своего существования, — да, он никчемный алкоголик и никчемный человек. Дерьмовый сын своих почивших родителей, дермовый отец для Даньки, дерьмовый муж для Лены… Заскрипели зубы.
— Один-один, — прошептал Мор. Все честно.
А мальчик все не уходил — стоял с протянутой к пьянице рукой, ждал.
— Дядь…
— Вали отсюда, пьяное отребье! — бабка из окна.
— Пойдем домой…
— Развелось вас таких, как грязи, — водку жрете, потом окна бьете — где только деньги на спиртное берете?
Леонид боролся с собой: то ли ответить бабке и вновь озлится на мир, осерчать, подобно собаке, то ли коснуться теплой ладошки. Теплой, которой он недостоин.
Шли секунды. Мира не дышала. Мор ровно улыбался.
— Ты проиграешь. Снова.
Двор вращался вокруг Лени — тому хотелось плакать, хотелось тепла, хотелось разбить и сокрушить все вокруг — себя, всех остальных.
«Бери руку, — ощущались в воздухе мысли женщины в белом платье. — Бери».
— Если он возьмет, то остынет. Вспомнит, что дома ждет сын, — завтра выспится, побреется и пойдет домой. Он скучает по ним — по Даньке, по Лене.
— А она примет?
— Примет. Уже поняла, что без мужа ей плохо — даже без такого.
— И все равно, — потянул Мор язвительно, — алкоголем топят чувство вины. Стыд за себя убогого, малодушного, желающего быть радостным, а на деле не просыхающего от грусти. Он не сможет, вот увидишь — сейчас заорет на бабку, швырнет ей в окно булыжник, а после…
Мор не договорил, потому что в этот момент грязный пьяница Леонид коснулся трясущейся холодной рукой теплой пятерни мальчишки.
— Пойдем, — прохрипел тихо. — Ты проводишь? Правда?
— Правда, — браво прозвучал тоненький голос. — И ты не простынешь.
— Тогда пойдем, малыш. Пойдем.
Мужик в серой куртке неуверенно поднялся на ноги, забыв о бабке, об окне на втором этаже и об увядшем букете из мусорки.
— Ты выиграла, — крякнул Мор, достал из кармана зубочистку и принялся ковыряться ей в зубах.
Мира улыбалась — глядела на бредущего по листьям мальчика и горе-электрика и сияла, как золотой осенний фонарь.
(На холме Тин-До)
(Kenio Fuke — Beija Flor)
Мягкий свет оранжевого торшера у дивана; полосатый плед, укрывающий ноги, — Мира вышивала. Ткала ниткой на белом полотне рисунок — переливы зеленых листьев и красных лепестков — для чего? Для того чтобы повесить очередное рукоделие в прихожей на стене, чтобы и без того уютный домик, сейчас погруженный во тьму под луной, сделался еще уютнее? Бессмысленное занятие — красота ради красоты.
Мор ворочался в кресле напротив, не знал, чем заняться — не понимал, зачем сидит здесь, зачем смотрит на то, как тонкие пальцы держат иголку, как спадают по плечам вьющиеся локоны, как смотрят на рисунок в пяльцах темные глаза.
Чужой дом, а он сидит.
Ему вообще не нужен был дом. Как и ей. Но она создала его для себя, а он ошивался в его стенах, как привлеченный на запах горячих плюшек продрогший второклассник-хулиган, — что-то высматривал, вынюхивал, все хотел к чему-то придраться и не мог. Был бы человеком, пристыдил бы самого себя за навязчивость, за бессмысленное времяпровождение, за отсутствие личных интересов, но Мор человеком не был и стыдить себя не намеревался. Однако не мог не ворчать — такова натура.
— А ты знаешь, что твоя эта девка с моста пришла-таки в монастырь?
— Знаю.
— Смерти напугалась, не иначе.
Ему не ответили. Слишком мягкая сидушка под задом, слишком теплый половик, слишком умиротворяющая вокруг стояла тишина.
— Свалит, поди, через пару дней.
— Или останется.
— С чего ей оставаться? Чему она способна научиться?
— Каждый способен чему-то научиться.
— Зачем ты вообще ей помогла? Еще и сделалась видимой. Что нашла в ней, чего не нашла в других?
— Она пройдет долгий путь, многим поможет. Включая одного человека, который находится далеко отсюда, и которому без ее помощи не выжить.
— Значит, так ему и надо — пусть помирает.
Свалить, что ли, отсюда? Побродить по далеким землям, понаблюдать за людьми, подначить пару человек проявить свои худшие качества? Но всякий раз, воздействуя на людей негативно, он дает Мире шанс воздействовать на них позитивно, и она — противная баба — его всегда использует. Он выявит в ком-то бессердечность — «учись, мол», — она выявит доброту. Он — малодушие, она — отвагу, он — жмотность, она тут же отыщет в худшем представителе человечества щедрость. Замкнутый круг. «В природе обязан царить баланс энергий — обязан, да», — крякнул Мор мысленно. А так бы он давно согнал этот мир в хаос и ушел почивать на лаврах.
Однако он до сих пор «почивал» тут — рядом с женщиной, которую не трогала ни его раздражительность, ни ворчливость, ни направленные на нее или кого-либо еще насмешки.
Мира. Идеальная женщина, идеальная жена — если бы она кому-то стала женой, — потенциально идеальная мать, ребенок которой купался бы в лучах ласки, как купается в лучах сияющего солнца ребристой поверхностью океан.
— Мир?
— М-м-м.
— А ты хотела бы побыть человеком?
— Конечно.
Он не ожидал иного ответа и тут же ухватился за излюбленную тему — попытаться склонить ее на свою «темную» сторону.
— Но ведь тогда ты стала бы не идеальной, как сейчас. Вновь шла бы путем страданий, лишений, переживаний, с горечью переживала бы беды, терпела обидные слова, разочарования, невзгоды. В какой-то момент потер