— Хочешь, я его найду?
— Что?
Она думала, что ослышалась. Найти Килли? И Белинде, в который раз удивившей себя странной реакцией, вдруг стало весело — она едва сдержалась, чтобы не закашляться от смеха.
Если… этот… найдет Джордана, то от последнего не останется ни-че-го. Совсем. Ни ботинок, ни ремня, ни проплешины — его вобьют в землю, как гвоздик, по самую шляпку. А после распылят и шляпку, чтобы никто не споткнулся, — его убьют жестоко и равнодушно, его убьют легко.
Вспомнился удар по мечу Мастера Шицу в прыжке, вспомнилось сломавшееся в руках «серого» лезвие, и тут же представилась крутанувшаяся в чужих ладонях, мягкая, как воск, шея Килли.
Ужас.
Нет, он заслужил — заслужил самое худшее, — вот только напрягать ради собственной мести чужого человека? Нет. Стыд сменился благодарностью — Лин предложили помощь. Не осудили, но поддержали — безмолвно протянули: «Ты не одна», и моментально оттаяло сердце. Да, быть может, ее гость странный и даже чуть страшный, но он… здоровский.
— Спасибо. Только… я сама.
И вновь долгий взгляд прищуренных глаз. Едва заметный кивок. А в воздухе будто осталось то самое обещание — мол, всегда можешь обратиться, — и ценнее его Белинде никто и никогда не дарил подарка. Она спрятала его внутри, как прячут найденный в пыли разноцветный кристаллик, — для кого-то стекляшка, а ей — настоящее сокровище.
— Я сращу тебе ребра. Они треснувшие.
— Спасибо.
И пусть Рим боится этого странного Воина, пусть его боятся все на свете, но для нее он отныне и навсегда — самый лучший большой друг-медведь. Медведь со стальными лезвиями вместо пальцев, с шестеренками внутри плюшевой головы, с железным нутром, и… все равно друг-медведь.
Классный.
Следующая пара минут вновь прошла в тишине; на месте касания перчаток щекотало кожу — кости внутри гудели, как провода электростанции. Зудел и чесался живот.
— Терпи.
— А Вы что, прямо так — руками?
Молчание.
Ей не верилось. Странный мужик лечил ее не только без инструментов, но и без заунывного «о-о-ом» и чадящей урны с травой. Ни кремов, ни мазей, ни настоев. Может, будут позже?
— Скажите, а Вы деретесь лучше всех на Уровнях?
Наверное, ее сейчас заткнут. И пусть. Будет лежать довольная и улыбаться — вечер уже удался.
— Нет.
Ответ четкий, уверенный. И, главное, ответ.
— А много таких, кто дерется лучше Вас?
Тишина.
— Скажите, — из Белинды полилось, как из наклоненного блюда, — а я могу научиться драться, как Вы?
Эх, захлестнула эйфория. Пока не заткнут, будет спрашивать.
— Нет.
«Серый» отвечал странно: перед тем, как раскрыть рот, как будто анализировал ответ, и тем самым напоминал ей компьютер. Забавно и странно, странно и забавно. И почти не забавно.
Как разговор с киборгом.
— А научиться драться на пятьдесят процентов, как Вы?
— Нет.
— А на двадцать?
— Займет длительное время.
— А вы знаете мои способности?
Молчание.
— А чтобы хотя бы на десять процентов?
— Шансы есть.
Ух ты… Ей нравилось. Вот так лежать и вот так беседовать: вопрос — мячик в одни ворота, ответ — шайбой в лоб из других.
Оказывается, она действительно могла бы научиться драться. Могла бы. Если бы решила попробовать… Но ведь не решится.
Щекотка кончилась — теперь кожу на груди тянуло и жгло. Неприятно, но терпимо, и Лин терпела. В какой-то момент на нее снова взглянули загадочные и неуловимо пугающие глаза.
— Скажи, каким образом ты попала в монастырь?
А-а-а, вот и плата за лечение. Информацией.
— Пришла.
Врать нельзя, врать бесполезно. Но и болтать языком, как развязавшимся шнурком от ботинка, не стоит.
— Кто направил?
«Спрашивает — как в цель бьет».
— Призрак.
И на миллиметр уползшие вверх брови — мол, поясни?
— Я… после побоев… Я на мосту сидела. Кажется, видела что-то похожее на галлюцинации. Людей. Они сказали, что на горе есть монастырь, и что мне лучше туда.
Про четыре направления, про «месть» и свою потенциальную смерть Лин «случайно» упустила.
— Призраки, говоришь?
Кажется, он читал данные по ее глазам — в черепной коробке зудело больше, чем в костях.
— Да.
И больше ничего не добавил.
Неторопливо остывала печка — угольки истлели и превратились в золу; уже не такой горячей казалась лежащая на груди ладонь.
Белинда вдруг поняла, что «друг-медведь» скоро уйдет. Уйдет, возможно, навсегда — такой странный, чем-то страшный, чем-то притягательный.
— Скажите… А если бы я решилась остаться здесь, в храме, Вы стали бы меня учить?
«Боже мой, боже мой — кто он, и кто я?» Но ведь за вопрос в лоб не дадут?
— Ты не останешься.
— Почему?
Взметнулся вызов — ей вдруг захотелось доказать, что она не такая слабачка, как о ней все думают.
— Я не вижу в тебе решимости.
— А если бы? Вот если бы я осталась и стала учиться — Вы бы стали меня тренировать?
Ладонь остыла — стала «обычной теплой», человеческой; отдыхала от «чесотки» кожа. Гость отнял руку, и Белинде стало холодно.
«Он сейчас уйдет».
Протяжный взгляд, изматывающий душу натянутым канатом.
— Продержись месяц.
— И тогда?
— И тогда — посмотрим.
— Посмотрим? Но шанс есть?
— Месяц.
Гость поднялся со стула; отчего-то зашипела притихшая печка.
— Бывай.
«Друг-медведь» уходил.
— А Ваше имя? — вдруг вскинулась с постели Лин. — У Вас есть имя?
«Серый» остановился у двери и ответил, не оборачиваясь:
— Месяц.
Когда он вышел, келья будто сдулась. Расширилась, остыла, посвежела и даже посветлела.
Вот только опустела.
Власть — это присутствие в жизни всего. Захотел — получил, помыслил — сделал, пожелал — купил. В своей жизни Джон Сиблинг мог купить абсолютно все, так как деньги, щедро печатаемые в Лаборатории Комиссии, никогда не являлись проблемой. Новый дом? Не проблема. Не нашлось нужного дизайна в каталоге? Можно выстроить проект мысленно, а после воплотить в реальности. Авто, путешествия, украшения, яства, технологические новшества? Он мог позволить себе все, абсолютно все.
Кроме одного — определенного типа энергий.
Сиблинг ощущал пространственные энергии так же хорошо, как другие умели различать глазами цветовые оттенки — сотни, тысячи, десятки тысяч оттенков. Энергию дарила земля, ее щедро лило сверху вниз небо, ее производили живые организмы, ее излучали неодушевленные предметы — физический мир лишь на первый взгляд состоял из твердой материи, но на деле не являлся ничем иным, как производным хитросплетения огромного количества различных энергий и их свойств.
Но самые интересные и ни на что не похожие энергии производили люди. Их эмоции.
И теперь, шагая по полутемному, освещенному факелами коридору по направлению к келье Мастера Шицу, Джон задумался об этом вновь. Задумался, потому как не далее десяти минут назад он чувствовал то, чего не чувствовал уже много лет.
Много-много лет. Десятки, сотни… Сколько?
Обожание.
Его только что… обожали.
Удивительный коктейль чувств. Как будто ешь с торта самую вкусную пузатую лакированную вишенку, как будто несешься по идеально гладкой трассе на скоростном авто, как будто трогаешь подушечками пальцев самый мягкий в мире диван…
Обожание. Смесь любви, восторга и восхищения.
От него…
Как странно. Почти как оргазм, но не в паху, а в области сердца.
Джон мягко ступал по полированной до блеска поверхности камней, вдыхал горьковатый, разлитый по коридору запах парафина, лампадного масла и хвойных смол, наблюдал за танцами огоньков на концах факелов и размышлял о том, обожал ли его в последние годы хоть кто-нибудь? Хоть чуть-чуть? Вероятно, нет.
Парни из отряда специального назначения терпели его, сжав зубы. Иногда злились, иногда презирали и изредка — очень редко — уважали за принятые решения и проявленную настойчивость.
И это те, кому он посвящал большую часть времени…
Нет, они не обожали точно.
Дамы отряда специального назначения? Те однозначно его боялись.
Другие представители Комиссии? Не распространяли вокруг себя эмоции.
Разве что Мастера сего монастыря… Но и тут уважение, поклонение, почитание, в какой-то мере покорность.
Но не обожание. Ибо «почитание» так же равно «обожанию», как настоящее бескрайнее море равно подсыхающей на заднем дворе луже, — в обоих случаях вода, а впечатление разное.
И Джон смаковал. Вспоминал недавние, испытанные в тесной келье ощущения и чувствовал себя так, как будто только что выкурил самую вкусную в мире сигару.
Черт, эта девчонка случайно нашла в нем брешь, о которой он сам не подозревал, и засунула туда — нет, не палец — сразу всю руку по локоть. Она решила его обожать.
И он тут же размяк. Расклеился, как сахарный домик от тепла, сделался податливым, вкусным, едва ли ни улыбчивым. Вот это да… И уже почти пообещал ей, что лично займется тренировками, в случае, если гостья решит в Тин-До задержаться.
Мда. Есть над чем подумать.
Нет, свои обещания он привык выполнять: продержится месяц, и он, возможно, возьмется за ее обучение, даже если та окажется совершенно неприспособленной к бою. Возможно. Покажет ей пару трюков, поделится парочкой простых секретов, а когда обожание схлынет, равно как и тяга к сложному обучению, они плавно забудут друг о друге. Она запомнит синяки, он — тягучую, как сироп, и искрящуюся, как шампанское, энергию.
Удивила. Она его. И он сам себя.
В келью Мастера Шицу Джон вошел, качая головой.
— Кто привел к вам эту гостью?
Прежде чем ответить, старец наполнил две керамические чашки пахучим травяным чаем. Уселся чинно, вознес неслышную молитву, какое-то время посидел с прикрытыми веками. И лишь после этого взглянул на Сиблинга.
— Духи, сойбон-па.