— Мир?
— Миру?
Он казался ей забавным — Ума. Открытым, очень честным, каким-то незащищенным изнутри — совсем без брони. Неужели не боится?
— Эта имя?
— Да.
— Не слышал.
Какое-то время он просто сидел с ней рядом, сложив руки на согнутые колени. Жевал травинку, смотрел вдаль — желтоватая, но здоровая на вид кожа, черные глаза, четко очерченные губы, тонкая переносица. Его волосы блестели на солнце куда ярче, чем сияли бы ее. Будь ее волосы длинными. Ума, вероятно, был по-своему привлекателен, но Лин по непонятной ей самой причине не воспринимала его мужчиной. Другом — да. Кем-то, с кем можно лечь в постель? Нет, никогда.
— Почему ты помогаешь мне?
Провести с ней время он вызвался сам вместо «годзиллы»-тренера, которому сейчас полагалось быть здесь.
— Каждый нужен друг.
«Друг». Не означало ли это, что он заимел на нее виды?
— Ты столько для меня делаешь — учишь ударам, объясняешь точки для массажа…
Он уже рассказал ей, что вчера точки для массажа ей должна была показать Рим — таков был приказ. Но она ему не подчинилась, за что сегодня бегала двойную дистанцию вдоль монастырской стены. Белинде от этих новостей сделалось весело и немного обидно.
— Ты помогаешь мне.
— Да. А ты нихочишь?
«Нихочишь». Лин мысленно крякнула.
— Как мне благодарить тебя?
Весь этот чертов мир всегда держался на «ты — мне, я — тебе».
— Ни нада благодарить. Я живу с открытый сердце. И ничего не ждать… жду, — сам поправился он. — Делая тебе, я делать себе. Ты так научишшся.
Она, как ни странно, поняла, что он имел в виду, вот только искренне усомнилась, что научится. Чтобы делать что-то с открытым сердцем и ничего не ждать, нужно быть человеком не обиженным. А она обижена: на Килли, на судьбу, на неудачи, на неумолкающую «херню» в собственной голове. Она вообще здесь из любопытства. Из непонятной упертости, просто потому, что пока ей некуда плыть. Жизнь — боль, и не важно где — внутри этой стены или же за ее пределами.
— Навряд ли я научусь.
Белинда поднялась с сухой травы и вновь принялась поочередно выбрасывать вперед руки, формируя кулаки.
Направленного на нее долгого и внимательного взгляда она не увидела.
— Сегодня я еще показать тебе перемещения ног. Верхний, средний и нижний позиции для бой. А потом Мастер сказал, чтобы ты спустилась и поднялась по Великий лестница. После обед.
— А длинная она — эта лестница?
— Длинный. Но эта лучше, чем озеро. Не так холодный.
Кажется, Ума только что пошутил. Лин сдержанно улыбнулась.
(Ночные снайперы — Разбуди меня)
Лестница оказалась не просто длинной — бесконечной.
Многие ступени поросли мхом и потрескались. Некоторые лестничные «пролеты» почти целиком вросли в землю, и Лин казалось, что она шагает по обычной тропинке, сбегающей по склону. Через какое-то время лестница вновь делалась лестницей — древней, молчаливой и довольно крутой, и тогда Белинда присаживалась на одной из ступеней отдохнуть, отпивала из фляги воды и какое-то время созерцала живописные окрестности холма. Здесь, на этой стороне горы, росло множество цветов, и они одуряюще сильно пахли. Эти цветы пировали, праздновали жизнь во всех ее проявлениях, невзирая на приближающуюся осень. Они цвели под солнышком, вдыхали ветер и ничуть не уставали, ибо проводили жизнь на своем месте и не бегали вверх-вниз по лестнице.
Зачем спускаться вниз, а после подниматься вверх? Какой прок?
Мастер был прав: некоторые вопросы не имели ответов, и задавать их не стоило. Многие вещи в жизни не имели смысла, и, тем не менее, его имело все.
Еще полторы сотни шагов вниз; от усталости загудели перетруженные накануне икры; Лин уселась и принялась массировать показанные Ума-Тэ точки — на шее, запястьях, предплечьях, у коленной чашечки.
«Рим, наверное, балдела от собственной мести. Интересно, балдела ли она от наказания за нее?»
Флиртовали друг с другом, исполняя непрерывные стрекочущие песни, сверчки — гудели, звенели, водили хороводы. Их здесь никто не пугал.
После массажа делалось неизменно легче, и Белинда вдруг осознала, что ей хорошо. От того, что вокруг никого нет, от того, что меньше болит тело, оттого, что она делает что-то «неизвестное» — не такое, как раньше. Ей вдруг на редкость ясным показался момент сейчас — она идет вниз по лестнице — без цели, без смысла, идет, чтобы дойти. А вокруг бесконечно красивый пейзаж, первозданная тишина, остатки лета и странная щемящая свобода.
Все могло обернуться иначе. Они могли никогда не расстаться с Килли, и она по сей день смотрела бы плазму, в то время как на кухне кипели бы на плите кастрюли с вермишелью. Она вообще могла никогда не встретить его, до сих пор работая в закусочной и надираясь пивом по вечерам. Она могла бы сейчас ходить с длинными волосами, и не вниз с холма, а по горизонтальным тротуарам Пембертона. Могла бы.
А теперь она едва передвигает конечности, через каждые полчаса массирует точки на теле, о которых раньше не подозревала. У нее почти сошли синяки от побоев, у нее начал отрастать на голове ежик коротких и мягких волос.
И вновь стало понятно про «открытое сердце» Ума-Тэ. Ведь можно жить без обид, без воспоминаний и совершенно ничем не тяготиться. Если только впустить в голову тишину.
Она только сейчас поняла, что ее пресловутая «херня» вот уже какое-то время молчит.
Здорово.
Нет, она оживет. Бесспорно. Проснется, включится, начнет пилить, но как хорошо здесь, на этой лестнице, наедине с самой собой. Слишком синее небо, слишком белые облака, слишком яркий мир — почему она не видела его раньше? Зелень листвы, желтизну засохшей травы. Почему не дышала полной грудью?
Белинда только сейчас вспомнила, что в кармане лежат сигареты — усмехнулась, похлопала по пачке. Она покурит, когда спустится.
Наверное, идти вверх будет сложнее и дольше. Наверное, настроение будет не то, вот тогда и включится «подселенец» — включится и сразу же обсерит и Мастера, и местный уклад, и тот факт, что Белинда все еще здесь.
Но Лин вдруг неожиданно ясно поняла, почему она все еще здесь: над холмом ли, над монастырем, над этим ли местом, но здесь повсюду висела аура загадки и тайны. Будто второй мир — невидимый и прозрачный, напоенный неведомыми знаниями — приглашал смертных заглянуть в его недра и открыть для себя что-то невероятное. И ключ к нему — тишина.
Еще не спустившись вниз, Белинда поняла, что будет прилежно сидеть в этой тишине, силясь найти ответы. Столько, сколько нужно. И ради этого переживет и предстоящий обратный подъем к монастырю, и завтрашнее купание в озере, и враждебность Рим, и что бы там ни готовила судьба. Она продержится, несмотря на боль, потому что у нее есть волшебные обезболивающие точки, она будет внимательно слушать Мастера и однажды услышит то, что сможет понять.
Она лысая. С синяками. Она в непонятном месте среди тысячи ароматов цветов. Позади древняя стена, впереди бесконечность. А в душе плещется редкий луч счастья.
Шагая вниз, Лин улыбалась.
Матрас казался жестким; стена холодила спину и затылок. Келью она заняла первую попавшуюся пустую; в желудке еще не улегся скудный ужин — она едва к нему успела. Кивнула Ума-Тэ — мол, сбегала туда-обратно, все в порядке, — съела овощи, выпила компот.
И сразу сюда.
Тишина ей не давалась ни в какую — мозг тарахтел мыслями. Пережевывал, перемалывал сначала подробности дня сегодняшнего, затем дня вчерашнего, после взялся за и вовсе уж далекое прошлое — те дни, когда она только пришла на Уровень.
«Наблюдай за всем, что он показывать, — учил Ума. — Смотри за эмоция, но не будь эмоция. Не вовлекаться…»
Создатель Свидетель, Лин старалась не вовлекаться. Но уже спустя несколько секунд понимала, что она и есть «эмоция», что она вновь там — в этих днях, в этих событиях. Выныривала, отстранялась, принималась вновь ловить «тишину». Затем вовлекалась вновь — бесконечно воевала сама собой, не замечала, как соскальзывала, поддавшись волнам памяти, вниз с невидимой горы.
Возвращала себя в реальность — в темную келью. Ерзала на матрасе, разминала лодыжки и затекшие мышцы спины, закрывала глаза и принималась наблюдать за собой вновь. Цеплялась за обрывки тишины, словно за тонкие ниточки, но те ускользали сквозь пальцы, сменяясь не то мыслями, не то воспоминаниями.
И так по кругу. Снова и снова.
Черт…
Как ей получить знания, когда она не может освободить для них голову?
Белинда то прислушивалась к звукам снаружи, используя их, как якорь, то натужно настраивалась на получение «мудрости», которая совершенно не желала заполнять загруженную, словно портовый склад, голову.
Ничего, она научится. Если не сегодня, то завтра или послезавтра. Или через год.
«Или через десять лет», — крякнула херня, и Лин впервые взглянула и на нее тоже отстраненно. На что тут же получила вопрос: «Ну и че зарышь? Сидишь, жопу отсиживаешь, пошла бы уже что-нибудь полезное сделала».
Белинда вздохнула. Тишина ей пока не давалась.
— Мастер Шицу, голос в моей голове не унимается.
— Позволяй ему быть. Позволяй себе быть. Позволяй быть всему, что существует, — не задерживай это и не борись с ним. Лишь пустой человек может мгновенно наполняться всем, чем пожелает. Полный наполниться не может.
— Я стараюсь.
— Ты все еще здесь?
— Здесь.
Шицу едва заметно улыбался сквозь усы.
— Это хороший знак.
В свою келью Лин вернулась, когда Рим уже спала. На самом деле спала — храпела на боку, свесив руку с верхней «полки». Ложась, Белинда постаралась ее не задеть.
Глава 9
(Samael — Moongate)
В дверь, как обычно, принялись колотить еще затемно — Рим с Белиндой скатились с кровати одновременно. Совместно пыхтели, одеваясь, совместно кряхтели — одна с недосыпа, вторая с недосыпа и боли во всем теле. Только на выход одновременно протиснуться не удалось — Рим выиграла гонку и выскочила в коридор первой.