— Приятель, а сколько тебе платят? — спросил Калеб,
— Сорок три доллара в месяц, господин Потрошитель, плюс пайковые.
Орда расхохоталась. А потом Моркоу обнажил свой меч.
— Я настаиваю, сэр. То, что вы планируете совершить, уничтожит весь мир.
— Только эту его часть, приятель, — пожал плечами Коэн. — А теперь можешь возвращаться домой и…
— Я терпел только из уважения к твоим сединам, сэр.
Орда прямо покатилась от хохота. Хэмиша Стукнутого даже пришлось удерживать в кресле, чтобы он не свалился.
— Парни, ну-ка, погодите, — тихо произнесла госпожа Макгарри. — Мы действительно всё продумали? Оглянитесь по сторонам.
Они оглянулись.
— И что? — спросил Коэн.
— Я — это раз, — сказала Вена. — Ты. А ещё Маздам. Малыш Вилли, Хэмиш, Калеб и менестрель.
— И что?
— Всего семеро, — подытожила Вена. — Семеро против одного. Семеро. И он считает, что спасает мир. Ему известно, кто мы, и, тем не менее, он собирается сразиться с нами…
— Ты думаешь, он — герой? — прохрипел Хэмиш Стукнутый. — Ха! Это с зарплатой сорок три доллара в месяц? Плюс пайковые?!
Но на этот раз рассмеялся только он один. Орда быстренько произвела сложные математические расчёты потенциального героизма.
Всегда, и в начале, и в конце — всегда есть Кодекс. Они жили по Кодексу. Ты соблюдаешь Кодекс и становишься частью Кодекса для тех, кто идет за тобой. Кодекс — вот что главное. Без Кодекса ты — не герой. Простой бандит в набедренной повязке.
И иного толкования Кодекса быть не могло. Один против семерых всегда… побеждал. Они твёрдо знали, что так будет. Много раз в своей жизни они полагались на это. Чем меньше шансы, тем триумфальнее победа. Так гласил Кодекс.
Стоит лишь забыть о Кодексе, отказаться от Кодекса, возразить Кодексу, и Кодекс… уничтожит тебя.
Они посмотрели на меч капитана Моркоу. Он был коротким, острым и невзрачным. Это был рабочий меч. Никаких магических рун на клинке, никакого волшебного огня на кромке.
Согласно Кодексу, весьма тревожный знак. Простой меч в руках действительно храброго человека пройдет сквозь любой волшебный клинок, как сквозь сало.
Мысль не была пугающей, но это была мысль.
— Занятно, — сказал Коэн. — Я слыхал, есть в Анк-Морпорке один стражник, который на самом деле — наследник престола, но никому не говорит об этом, потому что ему нравится быть стражником…
«Ничего себе, — подумала Орда. — Переодетый король… Прямо по Кодексу».
Моркоу посмотрел Коэну в глаза.
— Никогда о таком не слышал.
— Рисковать своей шкурой за сорок три доллара в месяц?! — уточнил Коэн, выдерживая его взгляд. — Человек должен быть либо очень, очень глупым, либо очень, очень храбрым.
— А в чём разница-то? — встрял Ринсвинд, делая шаг вперёд. — Послушайте, мне не хотелось бы нарушать столь драматический момент и всё такое прочее, но Моркоу ведь не шутит. Если этот… бочонок взорвётся, взрыв уничтожит весь мир. Он… проделает дыру, в которую утечёт вся магия.
— Ринсвинд? — изумился Коэн. — А ты здесь какими судьбами, старая крыса?
— Пытаюсь спасти мир, — ответил Ринсвинд и закатил глаза. — Снова.
В глазах Коэна промелькнула неуверенность, но герои так просто не сдаются — даже перед Кодексом.
— Что, мир действительно взорвётся?
— Да!
— Правда, какой теперь это мир… — пробормотал Коэн. — Вот раньше…
— Подумай о котятах… — сказал Ринсвинд.
— О щенках, — прошипел Моркоу, не отрывая взгляда от Коэна.
— Ну, то есть о щенках. Подумай о них.
— Подумал. И что?
— Так, ничего.
— Но погибнут все до единого, — сказал Моркоу.
Коэн пожал костлявыми плечами.
— Все рано или поздно умрут. Так нам говорили.
— Но кто тогда вспомнит о вас? — спросил менестрель как будто сам у себя. — Если никого не останется, значит, и вспоминать будет некому.
Орда воззрилась на него.
— Никто не вспомнит о том, кем вы были или что совершили, — продолжал он. — Ведь ничего не останется. Ни песен… ничего. И некому будет вспоминать.
Коэн вздохнул.
— Ладно, предположим, я…
— Коэн? — окликнул Маздам несколько обеспокоенно. — Помнишь, пару минут назад ты сказал «Маздам, дави»?
— Да?
— То есть давить не надо было?
Бочонок шипел.
— Так ты раздавил взрыватель?
— Ну да! Как ты и велел!
— Мы можем что-нибудь сделать?
— Нет, — ответил Ринсвинд.
— А удрать успеем?
— Только если придумаете способ пробежать десять миль действительно, действительно быстро, — сказал Ринсвинд.
— Парни, все ко мне! Тебя, менестрель, это не касается, это чисто геройское дело…
Орда собралась вокруг Коэна и принялась о чем-то оживленно шушукаться. Совещание длилось недолго.
— Отлично, — наконец сказал Коэн и выпрямился. — Господин бард, ты правильно записал наши имена?
— Конечно…
— Тогда, парни, вперёд!
Они закинули бочонок обратно на кресло-каталку Хэмиша и дружно навалились.
— Эй, бард! — оглядываясь, бросил через плечо Маздам. — Обязательно напиши о том, как я…
— Уходим, уходим! — заорал Коэн, хватая его за плечо. — До встречи, госпожа Макгарри!
Она кивнула и отступила в сторонку.
— Ну, я, это… — с грустью пробормотала Вена. — Вот-вот правнуки пойдут, да и потом…
Кресло-каталка уже во весь опор неслось по мостовой.
— Назови одного из них в мою честь! — крикнул Коэн, запрыгивая на кресло.
— Что они задумали? — спросил Ринсвинд, провожая взглядом несущееся к далеким воротам кресло.
— Они не успеют спуститься с горы! — крикнул Моркоу и метнулся следом за Ордой.
Кресло-каталка вылетело из ворот и загрохотало по обледеневшим камням.
Бросившийся за Моркоу Ринсвинд увидел, как кресло в последний раз подпрыгнуло и рухнуло в десятимильную пропасть. Ему даже показалось, что он расслышал чьи-то последние слова: «А разве мы не должны что-то крича-а-а-а…»
Кресло, бочонок и фигурки становились всё меньше, пока совсем не скрылись в дымке, окружавшей заснеженные острые, как клыки, вершины.
Моркоу и Ринсвинд молча смотрели вниз.
Через некоторое время волшебник заметил краем глаза Леонарда. Художник, положив руку на запястье, считал пульс и едва слышно бормотал:
— Десять миль… Гм… Учитывая сопротивление воздуха… скажем, чуть больше трех минут… Да, да, несомненно… И, пожалуй, лучше будет отвернуться… Да… Вот сейчас. Да, лучше закрыть гла…
Мир за опущенными веками стал ярко-алым.
А несколько секунд спустя грохот достиг вершины Кори Челести, вызвав несколько лавин. Но потом всё смолкло.
— Как думаешь, они выжили? — спросил Моркоу, пристально вглядываясь и клубы потревоженной снежной пыли.
— Чего? — не понял Ринсвинд.
— Если они погибли, история получится незаконченной.
— Капитан, они только что пролетели десять миль и упали прямо в эпицентр взрыва, который превратил одну из гор в долину, — сказал Ринсвинд.
— Ну, они могли зацепиться за какой-нибудь ледяной карниз, — предположил Моркоу.
— Или упасть на случайно пролетавшую мимо стаю больших и очень мягких птиц? — хмыкнул Ринсвинд.
Моркоу прикусил губу.
— С другой стороны… Пожертвовать собственной жизнью ради спасения мира… Это достойный конец.
— Но сначала они собирались его взорвать!
— Но всё равно, они поступили очень храбро.
— В некотором смысле да.
— Может, стоит спуститься и проверить? — печально покачал головой Моркоу.
— Там теперь огромный кратер с кипящим камнем! — воскликнул Ринсвинд. — Тут потребуется чудо!
— Всегда есть надежда.
— Ага. А ещё налоги. Много что есть всегда.
Вздохнув, Моркоу выпрямился.
— Надеюсь, ты ошибаешься.
— Надеешься? Ладно, пора возвращаться. Наши неприятности ещё не закончились.
Стоявшая чуть поодаль Вена громко высморкалась и заткнула носовой платочек за бронированный корсет. «Пора идти на запах лошадей», — подумала она.
Обломки «Сокола» вызвали среди божественных классов острый, хотя и неодобрительный интерес. Боги не были уверены в том, что именно они видят перед собой, но заранее этого не одобряли.
— Думаю, — сказал Слепой Ио, — если бы мы хотели, чтобы люди летали, то дали бы им крылья.
— Но мы же допускаем использование метёл и ковров-самолётов, — возразил Оффлер.
— Да, но это волшебные предметы. Магия… религия… тут имеется некая связь. А это — попытка нарушить естественный порядок. Да кто угодно сможет летать по миру на такой штуковине! — Он содрогнулся. — И люди будут смотреть на своих богов сверху вниз!
Он посмотрел сверху вниз на Леонарда Щеботанского.
— Почему ты это сделал?
— Показав птиц, вы дали мне крылья, — ответил Леонард. — Я лишь повторил увиденное.
Остальные боги молчали. Как и многие профессионально религиозные люди, — а чтобы быть богом, нужно быть настоящим профессионалом, — они чувствовали себя несколько неуверенно в присутствии столь беззастенчиво интеллектуального человека.
— Никто из нас не узнал в тебе своего почитателя, — продолжал Ио. — Или ты — атеист?
— Ну, я определенно верю в богов… — сказал Леонард, окидывая взглядом божественное собрание.
Его ответ, похоже, удовлетворил всех, кроме Рока.
— И всё? — спросил тот, и Леонард задумался.
— А ещё я верю в тайную геометрию, игру цветов на кромке света и в то, что чудесное есть во всём, — наконец ответил он.
— Стало быть, ты не набожный человек.
— Я — художник.
— Это ответ следует расценивать как «нет»? Я просто уточняю.
— Э… Я не понимаю вопроса, — пожал плечами Леонард. — В такой его форме.
— А мы не понимаем ответ, — сказал Рок. — В такой его форме.
— Но, полагаю, мы кое-чем тебе обязаны, — вмешался Слепой Ио. — Мы не хотим, чтобы говорили, будто боги несправедливы.