Накинув на плечи одеяло, она мирно вязала. Рядом из сугроба торчал самый огромный меч из всех, что когда-либо доводилось видеть разбойникам.
Разумные разбойники сразу занялись бы подсчётом несоответствий.
Эти, однако, относились к другому виду, для которого и была придумана эволюция.
Женщина подняла голову, приветливо кивнула и продолжила вязать.
— Так-так, — сказал вожак. — Что мы здесь имеем? Ты…
— Будь добр, подержи вот это, — перебила женщина, вставая. — На больших пальцах, молодой человек. Глазом не успеешь моргнуть, как я смотаю шерсть в клубок. Как вовремя вы появились.
Она протянула ему моток пряжи.
Чувствуя на спине насмешливые взгляды товарищей, разбойник неуверенно принял пряжу, однако тут же расставил руки и постарался придать лицу как можно более злобное «она-даже-не-подозревает» выражение.
— Отлично, — сказала пожилая женщина и сделала шаг назад.
А потом нанесла разбойнику чудовищный по своей силе и подлости, но невероятный по своей эффективности (хоть и совсем неженственный) удар ногой прямо в пах. Пока разбойник падал, женщина наклонилась, подхватила с огня котелок, швырнула его в лицо ближайшего головореза и, пока падал тот, уселась обратно на снег, снова принявшись за своё вязание.
Двое оставшихся разбойников даже шевельнуться не успели. Но затем один из них, словно бы опомнившись, прыгнул к торчащему из сугроба мечу. Разбойник аж покачнулся от тяжести, но клинок был длинным и в некотором роде придавал уверенности.
— Ох! — закряхтел головорез, с трудом вскидывая меч. — Старуха, как ты вообще его таскаешь?
— Это не мой меч, — пожала плечами женщина. — Он принадлежал вон тому мужчине.
Разбойник отважился глянуть в сторону. Из-за большого валуна торчали ноги в бронированных сандалиях. Очень большие ноги.
«Но у меня меч, — подумал разбойник. — Хотя у него меч тоже был».
Вздохнув, пожилая женщина вытащила из клубка шерсти две вязальные спицы, ярко сверкнувшие в свете костра. Одеяло соскользнуло с её плеч и упало на снег.
— Ну, господа? — сказала она.
Коэн выдернул кляп изо рта менестреля. Юноша с ужасом воззрился на престарелого героя.
— Как тебя зовут, сынок?
— Вы похитили меня! Я просто шёл по улице…
— Сколько? — спросил Коэн.
— Что?!
— Сколько хочешь за сагу?
— От тебя воняет!
— Это всё моржатина, — спокойным голосом объяснил Коэн. — Запах как от чеснока. В общем… мне нужна сага. А тебе наверняка пригодится мешочек рубинов, к примеру вот таких, как эти.
Он высыпал содержимое кожаного мешочка себе на ладонь. Камни были такими большими, что снег озарился алым светом. Глаза музыканта полезли на лоб.
— У тебя есть… Как это там называется, а, Маздам?
— Искусство, — подсказал Маздам.
— У тебя есть искусство, а у меня — рубины. Мы дадим тебе рубины, а ты нам — искусство, — предложил Коэн. — И нет проблем, верно?
— Проблем? — Рубины действовали на менестреля гипнотически.
— Проблем, которые могут возникнуть, если ты вдруг скажешь, что не умеешь слагать саги, — произнёс Коэн прежним ласковым голосом.
— Но… Послушайте, прошу прощения, но… Саги — это ведь самые примитивные поэмы и…
Ветер, который ни на секунду не стихал рядом с Пупом, засвистел ещё более жалобно и вместе с тем угрожающе.
— Тебе одному долгохонько придётся добираться до цивилизации, — намекнул Маздам.
— Особенно без ног, — добавил Малыш Вилли.
— Умоляю!..
— Постойте, парни, мы же не хотим обойтись так жестоко с этим милым юношей, — вмешался Коэн. — Он — смышлёный мальчуган, его ждет блестящее будущее. — И, глубоко затянувшись самокруткой, добавил: — Вернее, ждало. Впрочем, нет, — он снова задумался. — Мне нужна героическая сага, парень. Которая станет самой знаменитой из всех сложенных саг.
— Сага о ком?
— О нас.
— О нас? Но вы все стари…
Менестрель резко замолчал. Самую большую опасность, с которой он сталкивался в своей прошлой жизни, представляла брошенная во время банкета кость, но сейчас речь шла О жизни и смерти, и менестрель это понимал. Очень хорошо понимал. Говорят, возраст иссушает тело и душу. Но, похоже, стоящее перед менестрелем тело от возраста только закалилось и даже приобрело некоторую винтажность.
— Я понятия не имею, как слагать саги, — слабым голосом пискнул юноша.
— Мы тебе поможем, — пообещал Маздам.
— Мы их много знаем, — сказал Малыш Вилли.
— Почти во всех участвовали, — добавил Коэн.
В голове менестреля яркой чередой замелькали мысли примерно следующего содержания: «Эти люди просто рубины сумасшедшие. Они непременно рубины убьют меня. Рубины. Они притащили меня сюда рубины… рубины… И хотят дать мне большой мешок рубины… рубинов».
— Что ж, полагаю, мне удастся расширить свой репертуар… — промямлил он, однако выражение, появившееся на лицах ордынцев, заставило его несколько изменить лексикон. — Хорошо, договорились, — сказал он. Впрочем, ослепительное сияние камней не загасило крошечную искорку честности. — Только, понимаете ли, я не самый великий в мире менестрель.
— Но ты им станешь, когда сочинишь эту сагу, — пообещал Коэн, развязывая его.
— Ну… надеюсь, она вам понравится…
Коэн усмехнулся.
— Она не нам должна понравиться. Как раз мы её не услышим.
— Что? Ты же сам сказал: я должен сложить сагу…
— Ага. Но это будет сага о том, как мы пали смертью храбрых.
На следующий день из Анк-Морпорка отплыла небольшая флотилия. События со стремительной быстротой сменяли друг друга. Дело было даже не в том, что перспектива конца света заставила людей сплотиться — то была общая, универсальная угроза, которая с трудом поддавалась людскому осмыслению. Но патриций вёл себя достаточно резко, а вот это уже была определённая и в огромной степени личная опасность, которую без труда можно было увязать с собственной судьбой.
Между кораблями тяжело раскачивалась закрытая брезентом баржа; из-под брезента топорщились какие-то подозрительные углы. Поднявшись перед самым отплытием на борт, лорд Витинари мрачно осмотрел груды всевозможных материалов.
— Всё это обходится в приличную сумму, — сказал он Леонарду, который уже успел установить на палубе мольберт. — Надеюсь, нам будет чем оправдаться.
— Продолжение существования нашего вида — это достаточное оправдание? — откликнулся Леонард, заканчивая какой-то сложный чертёж и передавая его подмастерью.
— Очевидно, да.
— Мы узнаем много нового, — продолжил Леонард, — и тем самым внесём неоценимый вклад в процветание нашего города. Моряк с «Марии Песто» сообщил, что предметы плавали в воздухе так, словно бы почти не имели веса. Поэтому я изобрёл вот это.
Наклонившись, он поднял предмет, который, по мнению лорда Витинари, напоминал самую обычную кухонную принадлежность.
— Это сковорода, которая прилипает к чему угодно, — с гордостью заявил Леонард. — Данная идея возникла у меня и процессе наблюдения за ворсянкой обыкновенной, которая…
— И ты считаешь это полезным изобретением? — спросил лорд Витинари.
— Разумеется! Мы ведь должны будем чем-то питаться и не можем позволить, чтобы горячий жир плавал повсюду. А ещё я изобрел ручку, которая пишет вверх ногами.
— Правда? А может, будет проще перевернуть лист бумаги?
Сани развёрнутым строем двигались по заснеженному полю.
— Клятая холодина, — пробормотал Калеб.
— Что, старость подкрадывается, а? — спросил Малыш Вилли. — Всегда говорил: ты стар настолько, насколько себя чувствуешь.
— Чиво?
— ОН СКАЗАЛ, ТЫ СТАР НАСТОЛЬКО, НАСКОЛЬКО СЕБЯ ЧУВСТВУЕШЬ, ХЭМИШ!
— Чиво? Чиво чувствуешь-то?
— Не думаю, что это старость, — покачал головой Малыш Вилли. — Старость — это что-то другое. А сейчас… просто я стал точнее рассчитывать расстояние до ближайшего туалета.
— А хуже всего, — сказал Маздам, — когда к тебе начинает наведываться молодежь и развлекать тебя весёлыми песенками.
— Кстати, почему они всегда поют весёлые песенки? — спросил Калеб.
— Ну, им есть из-за чего веселиться. Они ведь не мы.
Мелкие острые кристаллы снега, снесённые ветром с вершин гор, со свистом пролетали перед глазами. Из уважения к своей профессии члены Орды носили только крошечные кожаные набедренные повязки и маленькие кусочки меха и доспехов. Из уважения к преклонным годам (и без комментариев в своем узком кругу) они дополняли эти немногочисленные предметы одежды длинными шерстяными трико и различными, странного вида эластичными штуковинами. К времени ордынцы практиковали тот же подход, что и ко всему остальному, — атакуешь и пытаешься убить.
Выступавший во главе отряда Коэн давал менестрелю советы.
— Прежде всего, ты должен описать, что ты сам чувствуешь о саге, — говорил он. — Пение заставляет кровь резвее струиться по твоим жилам, и ты не в силах больше сдерживаться… Тем самым ты говоришь, какой великой будет сага… Понял?
— Да, да… Кажется, понятно, — кивнул менестрель, лихорадочно записывая. — А потом я должен описать вас…
— Нет, потом ты должен рассказать, какой была погода.
— Например, «стоял ясный денек»?
— Нет, нет и нет! Ты должен изъясняться так, как положено в саге. То есть переворачивать фразы наоборот.
— Гм-м… «Ясен был день», так что ли?
— Вот именно! Отлично! Я знал, что ты умный паренек!
— Вернее, «знал я, что умный ты паренек»! — выпалил менестрель, не успев вовремя прикусить язык.
На одно волнительное, смертоносное мгновение в воздухе повисла неопределенность, но потом Коэн улыбнулся и хлопнул менестреля по спине. По силе это можно было сравнить с ударом лопатой.
— Вот это стиль! Так, что ещё?.. Ах да! В сагах никто никогда не говорит, все только изрекают.
— Изрекают?