Я остановился у палаты, огляделся по сторонам. Никого. Осторожно достал из рукава тонкое длинное шило и крепко сжал его в руке. Осталось только войти внутрь и теперь уже навсегда упокоить Дирижёра — тихо, быстро и окончательно.
Я резко дернул ручку двери и заскочил в палату. На полу лежал окровавленный труп с размозженной головой. Сзади послышался топот.
— Стоять! — не успел я обернуться, как на меня уставились сразу два автомата.
Глава 7
Андрей находился в просторном кабинете главного врача и владельца клиники «МедВектор» Леонида Абросимовича Киреева. Стоял с понурым, жалобным видом, словно искренне надеялся, что тот разрешит ему не подходить к пациенту. Может, сделает скидку на молодость? Хотя врач и сам понимал, что такого быть не может в принципе.
— Леонид Абросимович, честное слово, наш пациент какой-то… неадекватный, — наконец решился выдавить Андрей, нервно переступив с ноги на ногу и не зная, куда деть руки.
Киреев неторопливо поднял взгляд на молодого коллегу поверх золотистой оправы очков. Отпил из чашки глоток ароматного утреннего кофе, подержал во рту, смакуя вкус, и только потом отреагировал со спокойствием бывалого врача:
— Ну что ты, Андрюшенька, нервничаешь? Пациент как пациент. Совершенно нормальная клиническая картина. Ты, дорогой мой, вспомни, с чем его к нам доставили. Там ведь серьёзная черепно-мозговая травма, огнестрельное ранение в голову. Ты хоть представляешь, что при таком повреждении может происходить с человеческой психикой?
Он откинулся в кресле, задумчиво глядя куда-то поверх плеча молодого врача, словно увидел там проекцию мозга и явно собирался прочитать небольшую лекцию:
— Смотри, Андрюш, суть в следующем. Любое огнестрельное ранение головы всегда влечёт за собой серьёзные последствия в виде когнитивных нарушений и нестабильности психики. Понимаешь? После таких повреждений пациент практически неизбежно становится неустойчивым эмоционально, возможны острые приступы ажитации и психомоторного возбуждения. Может появиться амнезия, нарушения памяти, приступы тревоги, даже параноидальные, — он подчеркнул это голосом и поднятием указательного пальца, — реакции и галлюцинации. И это нормальная нейропсихологическая реакция мозга на тяжёлую черепно-мозговую травму. Ожидать, что человек сразу после операции будет вести себя нормально и адекватно — просто абсурдно для врача.
Андрей внимательно слушал, но по его напряжённому лицу было видно, что он внутренне не согласен и собирается что-то возразить. Киреев сразу уловил это и не дал ему вставить слово:
— Главное, что эти проявления, как правило, временные. Они постепенно начинают уменьшаться, как только снижается внутричерепное давление, восстанавливаются повреждённые нейронные связи и мозг адаптируется к новым условиям. Сейчас у пациента ранний постоперационный период, его мозг находится в крайне нестабильном состоянии. Отсюда и вспышки агрессии, паники и тревоги. Но это вовсе не означает, что перед нами опасный психопат или маньяк. Просто посттравматический психоорганический синдром. С этим приходится считаться. Надо набраться терпения и немного подождать. Время и терапия сделают своё дело.
Киреев закончил свою мини-лекцию и снова внимательно посмотрел на подчиненного, слегка прищурившись, словно ожидал услышать возражения. Но молодой врач молчал, обдумывая услышанное и явно не зная, что ответить на такой обстоятельный и чёткий монолог шефа.
Ему не хотелось выглядеть профаном в глазах начальства. И тем более трусом.
— Ну что? Я тебя успокоил? — усмехнулся Леонид Абросимович, со скучающим видом отхлебнув ещё глоток кофе. — Всё будет в порядке, Андрей. Выполняй инструкции и продолжай наблюдение. Пациент не буйный — он просто пока не осознаёт своё состояние и место, где находится. Но это временно. Не волнуйся, всё пройдёт. Иди работай спокойно.
Андрей Викторович трусом себя никогда не считал. Он спокойно отучился в медицинском, прошёл ординатуру, много раз видел и кровь, и боль. И, казалось бы, к этому давно должен был привыкнуть, как сантехник привыкает к грязи канализации, а электрик — к ударам тока. Обычная работа, ничего особенного. Но что-то продолжало цеплять его, заставляя сердце биться часто и мучительно, заставляя осознавать, что привыкнуть можно далеко не ко всему. А с тех пор, как в закрепленной за ним палате появился этот странный пациент с перебинтованным правым глазом, ему стало и вовсе не по себе. Именно этот больной — молчаливый, угрюмый, неподвижный, с постоянным хмурым выражением на лице — вызывал у него непривычный страх.
Каждый раз, входя в его палату, Андрей Викторович чувствовал, как сердце стучит в горле и появляются капельки пота на лбу. Поэтому обычно он всегда звал с собой кого-нибудь из медсестёр, чтобы хоть немного унять тревогу и не оставаться с пациентом один на один.
Сегодня он попросил Анечку, молоденькую медсестру, прийти в палату вместе с ним. Та кивнула, улыбнулась, сказала: «Сейчас, Андрей Викторович, я догоню». Но сама теперь почему-то задерживалась, а идти одному в эту палату совсем не хотелось. Однако работа есть работа, и врач, тяжело вздохнув, подошёл к двери, нервно переминаясь с ноги на ногу.
Он нерешительно постучал, тихо открыл дверь и осторожно заглянул внутрь. Пациент Савченко сидел на краю кровати — спина прямая и напряжённая, руки на коленях, голова чуть наклонена вперёд. Один глаз был перебинтован заново несколько часов назад, другой смотрел куда-то вперёд, мимо двери, мимо застывшего на пороге врача, как будто Андрей Викторович был прозрачным, невидимым и не заслуживал даже мимолетного внимания. Казалось, Савченко видел что-то своё, внутреннее, недоступное никому другому.
Врач собрал волю в кулак, глубоко вдохнул и зашёл в палату. Он старался выглядеть спокойно и профессионально, но пальцы всё равно дрожали, когда он начал надевать манжету тонометра на плечо Савченко. Пациент не пошевелился, никак не отреагировал на прикосновение и так и продолжал смотреть куда-то сквозь стены палаты, будто погружённый в свои мысли.
«Интересно, о чём он думает? О чём вообще думает такой зверь?» — мелькнула мысль в голове Андрея Викторовича. Он и сам не понял, почему именно это слово — «зверь» — пришло ему на ум. Но в Савченко действительно было заметно что-то неосязаемо звериное, опасное, будто он сдерживал себя из последних сил. И лишь эта травма, слабость, состояние после операции не давали зверю вырваться наружу и показать свою истинную сущность.
Врач был абсолютно уверен, что будь у пациента чуть больше физических сил, тот не задумываясь кинулся бы перегрызать ему горло, как хищник на неосторожного охотника. И от этой мысли по спине Андрея Викторовича пробежал холодок. Он поспешил закончить измерение давления и уже собирался снять манжету, когда дверь открылась, и в палату вошла Аня.
Медсестра была ещё совсем молоденькой, недавняя выпускница с большими доверчивыми глазами и длинными каштановыми волосами, аккуратно убранными под медицинскую шапочку. Савченко, который до этого момента не реагировал ни на что, вдруг резко оживился, будто в нём что-то переключилось. Единственный глаз его вспыхнул каким-то странным огнём, он уставился на девушку пристально и напряжённо, с хищным интересом.
— Куда вы? Я ещё не закончил, — произнёс Андрей Викторович, чуть растерянно глядя на пациента.
Но Савченко, не слушая врача, медленно встал с кровати и двинулся вперёд. Манжета тонометра ещё была надета на его руку, аппарат висел сбоку на длинной резиновой трубке. Сделав шаг, Савченко потянул аппарат за собой, тот с грохотом ударился о пол, пластиковый корпус звонко хрустнул.
Медсестра в испуге застыла у порога, даже не успев войти в палату, и вопросительно взглянула на врача. Андрей Викторович сам растерялся, не зная, что делать. Он попытался снова позвать пациента:
— Пожалуйста, вернитесь на кровать, мы не закончили…
Но было уже поздно. Савченко вдруг сделал резкий рывок и схватил девушку за край халата и блузки, грубо потянув ткань вниз. Послышался треск рвущейся материи, пуговицы отлетели в стороны, и перед глазами ошеломлённого врача мелькнула обнажённая грудь медсестры. Та мгновенно, коротко взвизгнув, отпрянула назад и попыталась заслониться руками:
— Вы что делаете! Пустите, отпустите!
— Что вы творите⁈ Я сейчас охрану вызову! Полицию! — закричал тогда и врач, чувствуя, как начинает задыхаться от ужаса и растерянности.
Слово «полиция» вдруг произвело на Савченко какое-то совершенно неожиданное впечатление. Он резко замер, дернулся, а губы исказила странная, звериная гримаса, будто он оказался волком, загнанным охотниками в угол. В его единственном глазу вспыхнула злоба, ненависть, ярость и безумие — всё одновременно. Медсестра воспользовалась секундным замешательством и, всхлипывая, выскочила в коридор, громко хлопнув дверью.
Савченко перевёл взгляд на врача и кинулся на него так стремительно, что Андрей Викторович не успел даже шагнуть назад. Тяжёлое тело пациента всем нечеловеческим напором впечатало врача спиной в стену, крепкие пальцы сомкнулись на горле с невероятной силой. Жертва попыталась сопротивляться — доктор захрипел, дёрнулся, схватил руки нападавшего, пытаясь их разжать, но бесполезно. Савченко словно обезумел, бил головой Андрея Викторовича о стену снова и снова, с каждым ударом тот всё слабее осознавал происходящее, перед глазами расплывались чёрные пятна.
Последней его осмысленной мыслью было: «А я ведь чувствовал, чувствовал, что это зверь…» — и потом сознание поглотила густая тёмная мгла.
Савченко же не успокоился даже после того, как бездыханное тело врача мягко сползло по стене на холодный кафель пола. Казалось, его ярость лишь разгоралась, приобретая новые, совершенно звериные оттенки. Он легко, как булавку подхватил стоявший рядом металлический табурет на колёсиках и, размахнувшись, нанёс удар прямо по голове Андрея Викторовича.
Раздался хруст кости и глухой, влажный звук, от которого любого нормального человека передёрнуло бы до самых пяток. Но Савченко не вздрогнул — наоборот, из его груди вырвался какой-то неестественный хрип. Почти рык, наполненный странным, животным удовлетворением. Таким мог бы отозваться тигр, наконец добравшийся до своей добычи после долгих дней мучительного ожидания и голода.