Именно в этот момент в единственном оставшемся глазу Савченко мелькнула странная тень блаженства. Он ощутил себя так, будто впервые за долгие годы его освободили из тесной клетки, выпустили наружу, туда, где можно делать всё, чего душа желает, где нет запретов и морали. Сейчас он был тем, кто забирает чужие жизни, вершит чужие судьбы. В эту секунду он ощущал себя почти богом — всемогущим, свободным от всяких условностей, запретов и рамок, в которых он жил всю жизнь.
И вдруг, в самый пик этого экстаза, когда кровь прилила к его голове, сердце забилось сильнее, а организм буквально захлестнул всплеск адреналина и эндорфинов, Савченко будто бы отрезвел. Словно разорванная цепочка, чьи звенья болтались в воздухе, вдруг от резкого взмаха вновь сомкнулась. Это состояние, подобное холодному душу, заставило его внезапно вернуться к реальности и снова обрести способность мыслить осознанно и чётко.
Савченко замер. Его взгляд очистился от бешеной ярости и наполнился ясностью и осмысленностью. Теперь это был совсем другой человек — тот самый Дирижёр, который всегда был расчётлив, умён и сдержан, которого уважали и боялись подчинённые. Он удивлённо посмотрел на свои окровавленные ладони, на измазанный кровью табурет, на изуродованное тело молодого врача.
В эту секунду перед глазами Савченко вспыхнули картины его жизни — иной, другой, где не было места такому неистовству. Он сразу осознал, что натворил, и тут же понял, что за подобные действия ему грозит нечто намного хуже простой зоны. Даже если лучшие адвокаты смогут доказать его временную невменяемость, единственный путь для него теперь — это принудительное лечение в психбольнице. Таблетки, уколы, долгие месяцы беспамятства и медленной деградации. И даже если он не станет там овощем, он точно потеряет себя — свою личность, свой стержень, своё «я».
Но в этот момент Савченко вдруг ощутил неожиданное чувство. Несмотря на то, что он ясно видел последствия своего поступка и всю опасность своего положения, внутри него разлилась тихая и глубокая радость. Радость от осознания, что внутри наконец-то освободилось то, что он всю жизнь скрывал в самых глубоких тайниках души. То звериное начало, которое он раньше давил и прятал, теперь вырвалось наружу, сделав его самим собой — свободным, сильным и безжалостным. И это открытие вызвало у него странное, но глубокое удовлетворение. Сейчас ему было абсолютно плевать на последствия — он просто был доволен собой, своей новой сущностью.
Медленно и методично Савченко вытер окровавленные руки о белый халат распластанного на полу врача, бросил короткий взгляд на изуродованное тело и спокойно шагнул к двери.
В тот же миг в палату, задыхаясь и бледнея от ужаса, влетел главврач Киреев. Савченко даже не взглянул на него — лишь резко и равнодушно отшвырнул его с прохода, словно тот был всего лишь надоедливой, назойливой мухой. Главврач, потеряв равновесие, ударился плечом о стену, осел по ней вниз, испуганно смотря вслед уходящему пациенту. Он не смог даже слова произнести — лишь испуганно замер на полу, у плинтуса, задыхаясь от ужаса и не веря своим глазам.
А Савченко, стремительно шагая по коридору клиники, удалялся от палаты, в которой по кафельному полу медленно растекалась горячая, густая кровь убитого им человека.
Я незаметно втянул шило обратно в рукав. Его металлический стержень был настолько тонок, что никто ничего не заметил. Передо мной стояли два бойца Росгвардии — в полной экипировке, бронежилетах, касках и с автоматами, направленными чётко мне в грудь. Судя по их напряжённым, нервным лицам, они уже успели решить, что перед ними убийца.
На полу, возле больничной койки, лежал труп молодого человека в измятом белом халате. Его голова была проломлена, рядом валялся медицинский табурет на тяжёлой стальной треноге с колёсиками. Одно колесо ещё крутилось по инерции. Видимо, я зацепил.
Именно этим табуретом, судя по всему, и раскроили ему череп. Ударили раз, а потом били ещё и ещё — даже после того, как бедняга уже упал на пол и умер. Кровь густо залила металлические ножки табурета и уже начала сворачиваться на полу.
Я поднял руки вверх и заговорил как можно спокойнее:
— Спокойно, товарищи. Я здесь работаю.
За их спинами в палату стремительно вошёл мужчина в возрасте. На его белом халате, больше похожем на обычную мужскую сорочку с коротким рукавом, висел бейдж: «Киреев Леонид Абросимович, главный врач клиники 'МедВектор». Он буквально вытянулся струной, увидев труп на полу, и тут же истерично вскрикнул, размахивая руками на меня:
— Нет, нет! Это не он! Это пациент! Пациент сбежал! Он убил…
Росгвардейцы — один прапорщик, второй сержант — медленно опустили автоматы и настороженно огляделись.
— Куда он пошёл? Где он? — резко спросил прапор, впиваясь в растерянного Киреева взглядом.
— Туда! Туда он ушёл! — главврач махнул рукой вдоль коридора, голос его дрожал от страха и растерянности. — Через пожарный выход сбежал!
— Какого хрена сразу не сказали? — зло плюнул прапорщик и, бросив через плечо быстрое, нервное: «Черт знает что!», кивнул напарнику.
Оба они, гулко громыхая берцами по кафелю, побежали по коридору. Уже на ходу прапорщик что-то торопливо кричал в рацию, и до меня долетели обрывки фраз: «Перекрыть выходы! Окружить территорию!»
Киреев беспомощно выдохнул, прижимая ладонь к сердцу и явно пытаясь прийти в себя. Затем он, наконец, словно заново заметил меня и удивлённо уставился:
— Извините, а вы-то ещё кто такой?
— Доктор Айболит, — хмыкнул я, отодвигая его рукой, чтобы пройти к выходу из палаты. — Мне пора. Хорошего дня.
Вышел в коридор, выругался про себя. Чёрт! Чуть-чуть не успел. Савченко, похоже, слетел с катушек окончательно. Размозжил голову ни в чём не повинному врачу, сбежал и теперь шатается где-то в городе, на свободе, злой и опасный, как раненый зверь.
Сегодня он ушел от меня.
Что ж, бывает. Не всегда охотнику удаётся настичь матерого хищника с первого раза. Иногда выслеживать нужно не один день и даже не один месяц.
Теперь уже точно ясно — Дирижёр жив, и он уже не просто враг. Теперь он беглый хищник. А я — охотник, и моя охота только начинается.
— Алло, Герман Сильвестрович? Это Киреев, — голос главврача в трубке звучал жалобно и тихо.
Валет поморщился и недовольно отложил вилку, которой только что собирался подцепить кусок идеального стейка из мраморной говядины. Он сидел в дорогом, полупустом в это дневное время ресторане, за столиком у окна, и хотел хоть несколько минут уделить исключительно обеду. Теперь же Вальков недовольно махнул рукой двум охранникам, мол, сгиньте, дайте нормально поговорить, и плотно прижал телефон к уху.
Двое громил послушно отступили в стороны.
— Чё надо, Лёня? — спросил тот резко, глянув на часы. — Я обедаю, давай быстрее, без прелюдий.
— Герман Сильвестрович… беда, — голос Киреева едва не сорвался на плач, словно он был готов тут же захныкать и попросить защиты.
— Ой, беда — отворяйте ворота… Не тяни кота за хер! Говори быстро, что стряслось?
— Это… Савченко, — Киреев замялся и помолчал пару секунд.
— Что-о?.. Если с ним что-то случилось, тебе п*здец, Лёнчик, ты понял? — процедил Валет, и пальцы его сжались на телефоне так, что пластик жалобно хрустнул.
— Нет… то есть, с ним как раз-таки всё в порядке… если так можно сказать… Но… — И тут Киреев вдруг перешёл почти на визг, на фальцет, тонкий, истеричный, будто кто-то уже душил его: — Герман Сильвестрович! Он… он убил моего врача! Он убил Андрея Викторовича! И сбежал!
— Чё несёшь⁈ — Валет так громко выкрикнул это в трубку, что сам тут же осёкся и быстро огляделся по сторонам. Несколько немногочисленных посетителей ресторана удивлённо уставились на него. Валет поспешно улыбнулся им виноватой, нарочито дурацкой улыбкой, словно произошедшее было простым дружеским розыгрышем.
— Ты совсем там, что ли, с дуба рухнул? — уже гораздо тише прошипел он в трубку, с трудом удерживая себя в рамках приличия. — Как — убил? Как он мог кого-то убить? Ты же сказал, он еле живой! Он же только что очнулся после пули в башке!
— Он очнулся, да, Герман Сильвестрович, — торопливо и сбивчиво заговорил Киреев. — Он врача моего убил, прямо в палате, слетел с катушек совершенно, он неадекватен, психически нестабилен. Ему же мозг прострелили, его теперь срочно изолировать надо, он совершенно невменяем…
— Слышь ты, Айболит хренов, я без тебя разберусь, что мне делать с моим человеком!
— А мне что делать? Герман Сильвестрович? У меня здесь полиция, следственный комитет, эксперты понаехали.
— Ты, блин, ментам позвонил? Ты что творишь вообще, а⁈ — яростно перебил его Валет, буквально рыча в трубку.
— А что мне было делать? На глазах у медсестры, прямо в клинике убили человека! Как я мог это скрыть? Да это даже не я звонил. У меня уже идут допросы, Герман Сильвестрович! Я не хочу в тюрьму из-за ваших дел, понимаете⁈ Я врач, вы понимаете? Я не убийца и не преступник! Я лечу! Я сделал всё, что вы говорили, Герман Сильвестрович, я всё выполнил!
— Нет, сука, ты не выполнил, — глухо, почти с шипением процедил Валет, чувствуя, как ненависть постепенно заполняет его изнутри и сдавливает горло. — Ты просрал Дирижёра, ты его мне не уберёг! Надо было держать его под препаратами, чтобы он лежал овощем, пока полностью в себя не придёт. А ты, идиот, позволил ему очнуться и бегать по клинике как зомби! Какой ты, нахер, после этого врач, Лёнчик?
В трубке повисла короткая, но напряжённая пауза. Киреев судорожно, хрипло вздохнул и жалобно пробормотал:
— Что мне теперь делать, а? Что мне делать, Герман Сильвестрович?
— Слушай сюда, доктор, — тихо и жёстко заговорил Валет, и голос его звучал так холодно и зло, что собеседник почти наверняка содрогнулся. — Сейчас ты будешь делать ровно то, что я скажу. Выполнять всё чётко. Иначе, Леня, тебе не то что тюрьма светит — ты до нее не доживёшь. Лично отправлю тебя туда, где нет ни передачек, ни режима, ни следаков — только темнота и вечный покой. Усёк?