— За что⁈ — всхлипнул главврач, явно проваливаясь в истерику. — Я же всё, как вы велели, делал!
— Значит, делал хреново! — перебил Валет. — Иди сейчас и молись, Ленчик, чтобы я нашёл Дирижёра раньше ментов. Если он попадёт к ним, если кто-то его схватит, то это будет не просто твоя вина — это будет твой конец. Ты понял меня?
— Понял, — дрожащим, противным шёпотом проговорил Киреев и отключился.
Валет медленно положил трубку на стол, несколько секунд тупо смотрел перед собой, чувствуя, как дорогой ресторан вокруг него исчезает, превращаясь в какую-то размытую, абстрактную декорацию.
В голове билась одна мысль: Дирижёр жив, он на свободе и совершенно безумен. Он теперь не человек — он монстр. Вырвавшийся на волю зверь, который может разрушить всё, что Валет так долго и тщательно выстраивал.
Герман Сильвестрович поднял взгляд на испуганного официанта, осторожно приблизившегося к столику. Выдавил из себя холодную, профессиональную улыбку, которая никак не вязалась с его побледневшим и словно бы твёрдым, как кусок мрамора, лицом, и медленно произнёс:
— Счёт, пожалуйста. У меня срочные дела.
Глава 8
Я решил навестить Палыча в больнице. Всё-таки именно его ЧОП охраняет объекты, которые принадлежат Валькову, и вполне возможно, что за ненавязчивым, доверительным разговором мне удастся из него что-то вытянуть. Хотя, конечно, говорить со старым опером всегда непросто. Палыч далеко не простак и не тот, кого можно было бы легко и быстро развести на откровенность.
С ним необходим был особый подход. Нужно было, чтобы он ко мне проникся. Хотя, кажется, совсем недавно у меня это получалось. Он смотрел на меня каким-то особым взглядом, в котором ясно читалось, что он видит во мне сходство со своим старым другом из прошлой жизни. То есть со мной, с Лютым.
В этот раз я решил подготовиться основательно. Купил полкило конфет «Буревестник». Это были те самые конфеты из девяностых, которые я в своё время безуспешно искал по всему городу. Найти их и сейчас оказалось не так-то просто — пришлось изрядно побегать по магазинам. Но в итоге конфеты всё-таки оказались у меня в руках.
Помимо конфет, я потратил немало времени на поиски ещё одной вещицы. За ней пришлось даже поездить больше, чем за «Буревестником». В конце концов, нужная вещь нашлась в продаже по объявлению на одном из интернет-порталов. Кое-какие, конечно, видел я и в магазинах, но всё не то — слишком современные, с прибамбасами.
Я сложил подарки в пакет и направился в больницу. Как всегда, прихватил свой рюкзачок с оружием. Дирижёр выжил и теперь на свободе. Из сводок МВД я точно знал, что его не взяли — это бы тихо не прошло. Убийство в больнице произошло как раз на территории Заводского ОМВД, то есть моего отдела. Наши ребята первыми выехали на место и отрабатывали это преступление.
По официальной версии, в палате лежал некий гражданин Иванько. С травмой глаза, причём вовсе не огнестрельной, а какой-то бытовой. При нём не оказалось ни документов, ни медицинского полиса. Как он попал в клинику — администрация толком объяснить не могла. Со слов главврача, вроде как, его поместили туда именно что без документов или по ошибке, или по чьему-то недосмотру, а может, и вовсе из-за банальной бюрократической неточности.
Версия администрации клиники выглядела крайне нелепо. Они утверждали, что гражданин Иванько каким-то образом просочился к ним без документов, при этом щедро заплатив за анонимность. Впрочем, клиника частная, и ничего сверхъестественного в том, чтобы пациент пожелал сохранить своё имя в тайне, никто не видел. За это работникам клиники никакой ответственности не грозило, по крайней мере, уголовной точно.
Однако в том, что этим загадочным пациентом был именно Савченко, я даже не сомневался. Только такой человек, как он, мог настолько хладнокровно и безжалостно убить врача. И потом, в одном городе в этот же самый момент — ещё один человек с дыркой вместо глаза? Ну нет. К тому же сотрудники клиники довольно точно описали внешность пациента и по совместительству нападавшего, и это описание почти идеально совпадало с обликом Дирижёра.
На месте преступления следственно-оперативная группа тщательно провела осмотр палаты, где находился подозреваемый. Были изъяты все отпечатки пальцев, биоматериал с постельного белья, частички эпидермиса, следы потожирового вещества, неизменно остающиеся на тканях и предметах, контактирующих с человеком. Теперь было лишь делом времени провести биологические и дактилоскопические экспертизы, прогнать полученные образцы ДНК и отпечатков по полицейским базам данных и окончательно установить личность нападавшего. Конечно, если пальчики и генотип Савченко в этих базах вообще числится. Не исключено, что в этом плане он чист, хотя… как бывшего сотрудника ГРУ, где-то его отпечатки должны иметься — в одном из служебных сегментов дактобазы.
До больницы я добрался довольно быстро. По полупустым улицам это несложно, город ещё не успел задохнуться в пробках и душной сутолоке вечернего часа пик.
Поднявшись на нужный этаж, я остановился у дверей палаты, поправил белую одноразовую накидку и натянул тесные бахилы поверх туфель. В таких всегда чувствуешь себя каким-то нелепым клоуном из цирка, идешь шурша и пытаясь не поскользнуться на больничной плитке.
Я постучал в дверь, чуть приоткрыл её и шагнул внутрь. Пал Палыч Черкасов, старый опер, сидел на больничной койке и смотрел телевизор, подвешенный на стене напротив. Шёл какой-то сериал из девяностых, один из тех, где менты постоянно курят, пьют водку и растворимый кофе. И с перестрелками, но без единой царапины, ловят братву, а в дежурной части у них вечно один и тот же бессменный дежурный сидит, совсем как у нас Ляцкий. Палыч явно пересматривал «Улицы разбитых фонарей» — классику жанра, которую знал, наверное, наизусть, но всё равно смотрел снова и снова, находя в нём что-то своё, давно ушедшее и близкое.
Увидев меня, он тут же оживился и широко улыбнулся:
— О, какие люди в Голливуде! — воскликнул он, использовав одну из своих любимых и часто повторяемых фраз. — Здорово, Максим!
— Привет, Пал Палыч, — улыбнулся я в ответ, шурша пакетом и бахилами, вошёл в палату и уселся на свободную табуретку рядом с кроватью.
Черкасов, кряхтя и морщась от боли, привстал на локте и, поглядев на свою перебинтованную ногу, протянул мне руку. Пожатие у него было крепким.
— Ну, извини, Максим, что не встаю, — с неловкой усмешкой проговорил он. — Сам видишь, почти инвалид.
— Да ладно тебе прибедняться, — хмыкнул я, отмахнувшись. — Мы с тобой ещё на твоей свадьбе отпляшем. Да так, что мало не покажется.
В эту секунду лицо его вдруг словно померкло, улыбка исчезла, а глаза затянуло мимолетной грустью. Он опустил голову, посмотрел на свои руки и тихо, чуть слышно вздохнул:
— Свадьба, говоришь… Эх, Максимка. До свадьбы моей далеко. Я ведь после смерти Маринки так и не женился снова.
Я это прекрасно знал. Но сейчас сделал вид, будто услышал об этом впервые. Даже слегка удивлённо вскинул брови, изображая невинное любопытство, и осторожно спросил:
— Маринка? А кто это?
Конечно, я прекрасно помнил и Маринку, и их с Палычем отношения, и тот страшный период — ведь она ушла слишком рано, оставив его одного. Но сейчас нужно было сыграть, дать ему возможность окунуться в прошлое, вспомнить и выговориться. Иногда это помогает, да и контакт между нами окрепнет. Правда, я не думал, что одно упоминание о семейном счастье теперь заденет его настолько.
По выражению его лица было видно, что рана эта в душе до сих пор не зажила, что он так и не смирился с её утратой, не принял эту боль до конца.
Палыч помолчал ещё несколько секунд, словно собираясь с мыслями, затем медленно поднял взгляд и посмотрел на меня внимательно, с глубокой печалью в глазах:
— Маринка… Это жена моя. Любимая моя женщина. Надо говорить — была. Уже давно нет её, а я всё никак… никак смириться не могу.
Голос его дрогнул, и он поспешно отвёл взгляд, словно сам постеснялся своей неожиданной слабости. Я ощутил лёгкий укол вины, будто своими же руками потревожил старую, давно затянувшуюся, но отдающую фантомными болями рану. Но пути назад уже не было, и теперь оставалось лишь выслушать Палыча, дать ему возможность хоть на миг облегчить душу, заговорив о том, что так долго держал в себе. Он вкратце пересказал то, что я и так знал.
Как они жили — и как он остался один.
— Слушай, а у меня ведь для тебя небольшой презент есть, — я намеренно сменил тему, чтобы отвлечь его от грустных воспоминаний.
Вытащил из пакета кулёк с конфетами и положил перед ним на тумбочку. Глаза Палыча сразу заблестели. Он внимательно взглянул на упаковку и расплылся в широкой, совершенно искренней улыбке.
— Ого! Это же «Буревестник»! — воскликнул он с детским восторгом в голосе. — Это мои любимые, Макс. Ты откуда узнал?
— А я и не знал, — пожал я плечами и улыбнулся в ответ. — Просто купил самые вкусные конфеты, какие только могут быть. Как себе. И мои любимые тоже, если честно.
Палыч хмыкнул и тихо вздохнул, глядя на конфеты с лёгким сожалением:
— Эх, с моим-то сахаром и возрастом пора завязывать с такими радостями. Но знаешь что, Максим? Хер с ним. Один раз живём. Какой смысл жить, если постоянно себя во всём ограничивать, правильно?
— Абсолютно правильно, — согласился я, поддерживая его настроение. — И ещё кое-что тебе припас.
Я полез обратно в пакет и протянул ему тот самый предмет, который мне пришлось специально купить с рук. Это был кубик Рубика — старый, немного потёртый, но вполне исправный, с яркими цветными гранями.
— Вот, держи, разминай пальцы и мозги, — сказал я с улыбкой. — Очень полезная штука для моторики, говорят. И не только моторики. Я тут медицинский паблик читал, пишут, что для реабилитации такая игрушка — лучшее средство. Мелкая моторика пальцев активирует нейроны, улучшает кровообращение мозга, память тренирует, в общем, на ноги быстрее поднимешься. Глядишь, скоро будешь не только по больничным палатам, но и по девчонкам бегать, как в молодости.