Я остановился перед дверью кабинета с номером тринадцать. Символичная цифра. Я, конечно, не верил в приметы и суеверия, но для кабинета штатного полиграфолога МВД — номер действительно неподходящий. Тут волей-неволей подумаешь о всяких знаках судьбы, роках и прочей херомистике, в которую оперативники обычно не верят. Или делают вид, что не верят.
Постучал громко, коротко и вежливо.
— День добрый, я на тестирование, — произнёс я, приоткрывая дверь.
За столом сидел полиграфолог. Сутулый, лысеющий мужик неопределённого возраста с жидкой причёской и нелепыми, такими же жидкими усами, которые росли у него как-то в стороны и казались наклеенными. Взгляд был въедливый, липкий, как будто он уже заранее подозревал тебя в обмане и собирался на месте разоблачить.
Одет подчеркнуто бедно и неаккуратно. Старые, давно потерявшие цвет брюки, некогда белая рубашка, ставшая серо-жёлтой после сотни стирок. Галстук отсутствовал, верхняя пуговица на воротнике рубашки расстёгнута, обнажая мерзкую шерстку с проседью. Сам, вроде, и не полный, но живот — выпирающий и бесформенный, как будто под рубашкой лежал огромный комок мокрой ваты. Вообще вся фигура его выглядела какой-то амебной, будто он всю жизнь просидел в этом полутёмном кабинете, высасывая из людей энергию и радость жизни через проводки своей шайтан-машины.
Коротко говоря, тип был откровенно мерзкий. Такие обычно встречаются среди преподавателей в захолустных ВУЗах, мелких чиновников и вот таких вот полиграфологов. Про таких говорят, что самые главные неудачники по жизни пытаются сделать неудачниками других. Ни в карьере, ни в личной жизни успехов у таких нет, да и не будет никогда. С женщинами, как правило, тоже всегда беда. Зато из неудачников получаются отличные завистники: они могут простить людям всё, что угодно, кроме успеха.
И звали нашего главного МВД-шного полиграфолога очень подходяще — Владлен Арнольдович, только фамилия обыкновенная, Вяхирев. По прозвищу «Репей». Прозвище это он получил не случайно — он умел цепляться в испытуемого намертво и не отпускать, пока не высосет всю информацию до капли.
— Заходите, Максим Сергеевич, — сладко проговорил он, хитро прищурившись и улыбнувшись так, будто уже заранее знал обо мне всё, и в том числе что-то гадкое. — Сейчас начнём тестирование. Вы, надеюсь, выспались? Проверка займёт около двух с половиной часов.
Последние слова он произнёс с явным удовольствием, словно сам факт того, что испытуемому предстоит так долго мучиться под его пристальным взглядом, доставлял ему истинное наслаждение.
— Последний раз я высыпался в детском саду, — я вошёл, кивнул ему и сел на специальное кресло, стоявшее чуть сбоку от стола. Кресло было старое, потёртое, обтянутое потрескавшимся чёрным кожзамом, с прямой спинкой и широкими подлокотниками. К нему не были прикреплены датчики напрямую — сенсоры обычно крепятся непосредственно к телу испытуемого.
Само устройство полиграфа выглядело строго и даже немного пугающе для новичков: множество проводов от сенсоров шли к небольшому корпусу полиграфа, соединённому с системным блоком обычного ПК. Монитор был повёрнут таким образом, чтобы результаты мог видеть только полиграфолог, а перед испытуемым находилась пустая стена, чтобы ничто не отвлекало его внимание во время проверки.
Именно это на некоторых и давило.
Владлен начал меня опутывать. К моим пальцам он прикрепил датчики кожно-гальванической реакции — небольшие электроды, фиксирующие изменения потоотделения. На плечо надел широкую манжету, как от бабушкиного тонометра, для измерения давления и пульса. Затем закрепил на мне два эластичных ремня с датчиками дыхания — один на уровне груди, второй чуть ниже, на животе. Провода от всех сенсоров сходились к небольшому блоку полиграфа, подключённому к компьютеру. Конструкция слегка сковывала движения и выглядела довольно мрачно, как будто специально, чтобы испытуемый чувствовал себя мухой, угодившей в паутину.
В кабинете было тихо, слышалось только лёгкое жужжание компьютера и пыхтение Вяхирева. На стенах ничего не висело, как в обычных кабинетах — ни плакатом, ни памяткой не разбавлен монотонный колер. Шкафы были заполнены шаблонными папками с документами и заключениями. Всё аккуратно, стерильно, без личных вещей, без признаков человеческой жизни. Кабинет-клетка, кабинет-ловушка.
— Расслабьтесь, — почти ласково произнёс Владлен Арнольдович, глядя на меня с каким-то странным блеском в глазах. — Постарайтесь быть максимально честным и откровенным. Любая ложь фиксируется приборами моментально. Ну что, приступим?
«А вот теперь поиграем… Еще посмотрим, кто кого, » — чуть усмехнулся я про себя, делая вид, что крайне взволнован предстоящей процедурой. В прошлой жизни я не раз проходил полиграф и знал немало хитрых способов, чтобы его обмануть. Правда, уже подзабыл чуток…
Но ничего, придется вспомнить.
Он закончил цеплять на меня все эти проводки, датчики, ремни и прочую дребедень. Я терпеливо сидел, не дёргался, хотя внутри бурлило. Хотелось сорвать с себя это барахло и намотать ему на его складчатую шею. Я никогда не любил, когда меня опутывают всякой дрянью, но что тут поделать — времена изменились. Теперь ни одно перемещение по службе, если должность предполагает повышение до руководящей или доступ к гостайне (в народе — секретка), без этого вот аппарата и прилагающегося к нему специалиста не обходится. Такое при приеме в органы и все новобранцы проходят. Причём не только в МВД, но и в СК, таможне, прокуратуре и прочих правоохранительных и силовых структурах.
И вот теперь надо изображать из себя покладистого парня.
Полиграфолог Репей уселся за стол, поклацал мышкой, постучал по клавиатуре и довольно улыбнулся, глядя на экран монитора:
— Максим Сергеевич, а сейчас мы проведём настройку прибора специально под вас. Я задам несколько вопросов. На некоторые вы скажете правду, а на некоторые — солжёте.
«Забавно получается, — подумал я. — Сейчас он откалибрует свою машину, чтобы потом меня ловить, как зайца. Хренушки вам на блюдечке». Я быстро перебирал в голове варианты, как не дать ему точно настроить аппарат. В интернете полно способов — дышать по-другому, колоть себя, кусать язык. Но это всё фигня.
Я не буду пытаться обмануть аппарат — я просто его перехитрю.
Тут ведь нужно другое — внутренняя реакция. Полиграф — это штука простая: он фиксирует даже не приметы, а разницу. Правда — одна реакция, ложь — другая. И именно эту разницу он и собирался сейчас настроить.
Ага… ща-ас…
Тем временем Репей поднял на меня свои мутноватые глаза и задал первый вопрос:
— Вы сейчас находитесь в кабинете полиграфолога?
— Да, — спокойно подтвердил я.
Он посмотрел на монитор, удовлетворённо кивнул и продолжил:
— Сегодня четверг?
— Да, — опять спокойно сказал я, не сбивая дыхания.
Репей внимательно наблюдал за экраном, кивнул ещё раз и с лёгкой улыбкой спросил:
— Вас зовут Пётр Яковлевич Сидорчук?
— Да, — соврал я, как он и просил. И в этот момент я специально погрузился в самые тревожные мысли, которые были сейчас в моей голове.
Их искать долго не приходилось. Я начал думать о том, как во что бы то ни стало мне нужно убрать Валета, уничтожить этого гада, который в прошлой жизни убил меня. О том, где достать эту чёртову запись с моим убийством, которую я столько времени никак не могу найти. О том, что где-то на свободе всё ещё шастает второй киллер, готовит мне западню, просчитывает ходы. О том, что кадровик, похоже, не просто въедливый тип — он хочет завалить моё повышение в розыск. Я вспомнил, как Зуев с трудом скрывал раздражение, принимая от меня рапорт и отправляя на этот проклятый полиграф. Вспомнил все проблемы и раздражение, и они смешались в моей голове в какой-то тревожный вихрь.
Я даже невольно нахмурился, почувствовал, как зубы сами собой сжались. Но тут же вспомнил, что перенапрягать мышцы нельзя — везде датчики. Нужно играть тоньше.
Полиграфолог внимательно смотрел на монитор, и лицо его прямо светилось от удовольствия:
— Замечательно! Просто замечательно! — воскликнул Репей, потирая руки, как старый ростовщик перед удачной сделкой. — У вас просто идеальная реакция!
«Ага, думаешь, вот так просто и красиво откалибровал свой аппарат под меня? Ну-ну», — размышлял я, сохраняя внешнюю невозмутимость.
Он повторил ещё несколько подобных тестовых вопросов, на которые я то говорил правду, то лгал, каждый раз при лжи специально усиливая свою внутреннюю тревогу. Я видел, как Репей доволен: он явно решил, что теперь его прибор идеально настроен на мои реакции.
Наконец, полиграфолог щёлкнул мышкой в последний раз, удовлетворённо откинулся на спинку своего офисного кресла и обернулся ко мне, глядя с приторной улыбочкой:
— Ну-с, Максим Сергеевич, теперь приступим к основному тестированию.
Рожа его была такая довольная, что аж плюнуть хотелось. Но я сдержался. Сейчас важно было не дать ему заподозрить подвох, не дать почувствовать, что он ошибся в своей хитрой калибровке. Пусть думает, что всё у него под контролем.
Потому что главный козырь был у меня в рукаве, а не у него в его потных, липких пальцах.
— Я напоминаю вам, Максим Сергеевич, что прибор фиксирует все реакции на ложь, — очень важно и с каким-то почти театральным драматизмом произнёс Репей, глядя на меня почти в упор. — Отвечать следует исключительно правду. Перед началом тестирования я обязан спросить, есть ли у вас какие-то вопросы, может быть, что-то вас беспокоит?
Я внимательно посмотрел на него и с полной серьёзностью сказал:
— Да есть немного. Завтра дождь обещают. А мы вечером с товарищами хотели на озеро съездить, искупаться. Вот и не знаю теперь, отменять или нет…
Глаз Владлена Арнольдовича слегка дёрнулся. Он явно ожидал совсем другого ответа, а я продолжал смотреть на него серьёзно, будто вопрос о завтрашней погоде был самым важным сейчас.
— Нет-нет, — торопливо перебил он, чуть повысив голос, — я не об этом. Я спрашиваю, нет ли чего-то такого, о чём вы хотели бы рассказать мне добровольно до начала основного тестирования. Возможно, вам есть в чём признаться. Какие-то неблаговидные моменты вашей биографии. Если вы признаетесь сейчас, это будет зафиксировано, и в заключении я напишу, что вы сделали это сами,