без принуждения, до процедуры.
— А, вы про это! — вдруг хлопнул я себя по бедру, отчего его глаз снова нервно дрогнул, а датчики на моей руке чуть не слетели. — Ну, есть один момент, который меня очень беспокоит…
— Так-так… — Репей немедленно придвинулся ближе к монитору, пальцы его потянулись к клавиатуре, готовые фиксировать мои откровения. — Я внимательно слушаю вас.
Я тяжело вздохнул, помолчал секунду, глядя куда-то в сторону, и наконец сказал доверительно и чуть грустно:
— Нравятся мне женщины красивые, а я, представляете, нравлюсь им. И вот не могу никак выбрать, с кем быть. Вы же психолог, Док, может, поможете советом? — я специально назвал его «Док», будто действительно был на приёме у психолога. Он же, вроде, по образованию психолог, значит, можно и так. Ха!
Репей замер, и лицо его приобрело такое странное выражение, будто он съел лимон целиком, вместе с кожурой:
— Подождите, Максим Сергеевич, вы меня не поняли. Я спрашиваю не про это.
— А про что же? — удивлённо воззрился я на него. Глаза мои были абсолютно честными и будто бы всё время чего-то не понимающими.
— Ну, там… — он даже растерялся немного, — употребляли ли вы наркотики, совершали ли преступления какие-либо, или…
— Преступления? — я ещё больше округлил глаза. — Так я же в полиции работаю.
— Я имею в виду коррупционные преступления, — Репей, раздражаясь, почти зашипел. — Брали ли вы взятки, занимались ли коррупцией? Это тоже преступление.
— А, нет, тогда всё нормально. Давайте начинать уже, — подбодрил я его.
Репей явно был разочарован, но ничего не сказал. Только хмуро щёлкнул мышкой и, наконец, задал первый вопрос по своему списку испытаний:
— В комнате, в которой вы находитесь, есть окно?
Я слегка удивился вопросу, ожидал более серьёзного. Видимо, это была очередная калибровка, подготовка к более сложным вопросам.
— Да, — ответил я спокойно.
— Вы хотите во время тестирования солгать в ответе хотя бы на один вопрос?
Про себя я уверенно подумал: «Конечно же, хочу». А вслух, совершенно спокойно, сказал:
— Нет.
И получилось это так естественно, что даже Репей слегка нахмурился, глядя на экран монитора, по которому невысоко пробежала синусоида полиграфа, ничем меня не выдав. Он раздосадованно поджал губы, явно что-то там не сошлось. А я почувствовал внутреннее удовлетворение и уже готовился к следующему вопросу. Пока всё шло по плану.
— Вы участвовали в незаконном обороте наркотических веществ? — сухо произнёс он, не отрываясь от монитора, и тут же добавил: — Напоминаю, что употребление наркотиков — это тоже незаконный оборот, в части хранения.
Курил ли я травку? Ну, наверное, любой парень, по крайней мере, большинство из нас, хоть раз в жизни да пробовал. Честно говоря, я-то как раз не пробовал. Но оборот наркотиков — это ведь не только курение. Бывало, в девяностых, мы держали информаторов за вознаграждение.
Деньги им были не нужны, им нужно было другое: спичечный коробок хорошего, душистого гашиша. Где взять его, опер девяностых всегда знал. Кого-то прижучил, кому-то шею намял, кого-то пожалел — якобы пожалел, конечно, — а на самом деле подсадил на сотрудничество. Помнится, гашиш тогда шёл наравне с герычем, сырьё росло повсеместно: Узбекистан, Казахстан, Таджикистан, Тыва, хотя раньше ее называли Тувой. Это уже потом, в двухтысячных, стали бороться с дикими плантациями, выкашивали и выжигали.
И у меня был такой информатор. Но это всё делал Лютый, а нам-то нужен зелёный мальчишка, едва вышедший из кабинета на свободу, Максим Яровой.
— Нет, — твёрдо ответил я.
А про себя подумал, что всё это было по долгу службы. А значит, незаконным считаться никак не могло. Иди на хрен, Репей.
Последнюю фразу я, видимо, подумал зря, потому что лицо полиграфолога чуть дернулось, уголок губ приподнялся, выдавая его довольство. Он молчал, но явно уже поставил какую-то мысленную галочку.
Ладно, и я учту.
Следующий вопрос прозвучал спокойно, но с какой-то неприятной холодностью:
— Вы пытались подделать документы при поступлении на службу в МВД?
Сейчас вопрос звучал почти абсурдно. Что тут подделаешь, когда всё в базах данных видно? Но когда-то, в девяностых, он имел смысл. Тогда многие пацаны хотели офицерских должностей, но не имели образования — и ради этого покупали дипломы каких-то захудалых колледжей чуть ли не прямо в переходах. А потом, на пьянках, хвастались друг перед другом, что и диплом куплен, и погоны заработаны их находчивостью. Проверять тогда диплом при устройстве на работу никто особо не проверял, запросы в учебные заведения кадровики не делали, вот и выезжали пацаны на этом, пока какой-нибудь гнилой сослуживец-собутыльник, урод, не сливал этого болтуна в ОСБ при первой же удобной возможности.
Но я свой диплом отработал сполна. А теперь, во второй жизни, тем более — честно прошёл через школу милиции, ныне — академию МВД.
— Нет, никогда ничего не подделывал, — усмехнулся я, спокойно глядя Репею в глаза.
Он чуть нахмурился, но продолжил:
— Вы добровольно, по своей воле устраиваетесь на службу?
Нет, блин, конечно, меня заставляют сюда идти угрозами и шантажом. Глупости какие-то спрашивает. Впрочем, вопрос этот понятен: вдруг я засланец от криминала, «жучок», «крот»? Хотя в реальности, за всю мою службу, таких кадров я не встречал. Честный вор — это, конечно, в кавычках «честный», — с ментами связываться не станет никогда. А беспредельщики девяностых вообще ментов не особо боялись, совсем от рук отбились, и мы ходили на службу, как на войну. В двухтысячных таких прижали, как я узнал уже во второй жизни, когда вернулся в этот мир. Остались только отголоски, типа Валета и Дирижёра.
— Добровольно, — произнёс я твёрдо и уверенно, вспоминая, что устраиваюсь в органы уже второй раз за две жизни. — Исключительно добровольно.
Репей хмыкнул и, глядя в монитор, задал следующий вопрос:
— Вы обманывали когда-либо своих близких родственников?
Ну, это вообще тупой вопрос, ловушка. Естественно, каждый человек когда-нибудь да обманывал близких. Не бывает таких честных людей, как не бывает снега в пустынях Африки.
Я слегка улыбнулся и ответил прямо:
— Конечно, обманывал и продолжаю обманывать. Как и любой нормальный человек, Владлен Арнольдович.
Ответ ему явно не понравился, но он продолжил методично:
— Вы участвовали когда-либо в митингах, фанатских сборах или протестных акциях?
— Только в качестве охраны общественного порядка, — все так же спокойно и уверенно ответил я.
Он удивлённо поднял брови и снова внимательно посмотрел на мою анкету, которую держал перед собой на столе. Там было что-то вроде моего досье с биографией и выписками из базы административных правонарушений. Правда, выписок этих там и вовсе не было. Тот Максимка нигде не засветился, даже за штраф за непристегнутый ремень, ну а я — еще не успел. «Нива» на меня не оформлена, штрафы если таковые имеются, идут Соколову.
— Вот как, уже успели поучаствовать в ООП? Вы же только год работаете, — прищурился Репей.
— Работаю я недавно, но в школе милиции нас постоянно направляли на охрану порядка в город, особенно во время крупных культурно-массовых мероприятий. День Победы, демонстрации всякие. Стояли в оцеплении, патрулировали улицы. Так что опыт есть.
Репей молча кивнул, явно разочарованный тем, что я всё ещё держусь ровно и спокойно. Но я уже знал, что этот тип будет пытаться вытащить из меня хоть какие-то эмоции, хоть что-то, за что можно зацепиться, раскрутить — и поставить крест на моём переводе в розыск. Только вот не на того напал. Я на таких, как он, уже насмотрелся и знал, как играть в эти игры. Главное — выдержка и спокойствие. Остальное — приложится. Да и аппаратик я откалибровал как надо…
Вопросы продолжались. Репей смотрел в монитор, периодически постукивая аккуратно подстриженными ногтями ботаника по столешнице. Выглядел он при этом так торжествующе и осуждающе, будто уже знал обо мне что-то тёмное и неприятное. Хотя полиграфолог не должен проявлять эмоций — он обязан быть нейтральным, как прибор, на котором работает.
Ну существуют ли такие? Думаю, ответ такой же, как и про честность с родственниками.
— Есть ли в вашей биографии случаи, за которые вас могли бы привлечь к уголовной ответственности? — голос Владлена Арнольдовича звучал почти победно, будто он меня уже поймал.
— Нет, — твёрдо ответил я сразу же. — Я честный гражданин и сотрудник полиции.
Про себя же я продолжил спокойно и даже слегка с гордостью: а то, что я даже в этой жизни отправил на тот свет уже несколько откровенных мразей, лишь подтверждает мою гражданскую и полицейскую позицию. Я — рука карающая, справедливая. Я это проговорил про себя настолько уверенно, что сам почти поверил в свою праведность.
Репей внимательно посмотрел на монитор, где спокойно плыла синусоида моих физиологических реакций. Что-то ему не нравилось, он явно был недоволен результатом. Помолчав, он решил задать уточняющий вопрос:
— Что, разве ни разу в жизни вы не нарушали закон?
— Возможно, административный закон и нарушал, переходил улицу на красный, — сказал я серьёзно, — но уголовный — нет. Уголовный закон я всегда защищал.
— Нет, тут вы должны отвечать только «да» или «нет», — прервал он меня раздражённо.
— Нет, — повторил я чётко.
— То есть, нарушали?
— Нет, не нарушал.
— Так да или нет? — Репей уже заметно раздражался, даже губы его слегка посерели от злости.
— Да, не нарушал. Или нет, не нарушал, — я слегка улыбнулся. — Выбирайте сами.
Он тяжело вздохнул, сжал губы и, перешёл к следующим вопросам, которые посыпались, как горох. Про религиозные секты (участие в них), про сепаратистские и анархические убеждения, незаконное хранение оружия и даже про вождение автомобиля в нетрезвом виде за последние десять лет. Конечно, я был чист, как стеклышко. Единственное — водил тачку подшофе, тогда это считалось нормой среди ментов. Но это было явно больше, чем десять лет назад.