— Читай, — холодно и бескомпромиссно повторил я.
Палыч подчинился и начал читать вслух, голос его задрожал, сорвался:
«Привет, друг. Или ты мне уже не друг? Наверное, нет. Потому что это ты меня убил. Только ты тогда знал, что я еду на стрелку с Валетом, брать его. Когда Геныч, мой информатор, сообщил мне, что у них будет сделка, я не понял, что это подстава. Валет тогда и Геныча убрал, и меня. Обидно было так погибать. А помнишь, мы с тобой на набережной отмечали твоё звание? Ты ещё ту молоденькую следачку хотел пригласить. Она была совсем не против. Но я тебя остановил, сказал — как ей потом работать в коллективе? Давай лучше проверенных и прожженных наших девчонок вызовем, с ними погуляем. А потом мы остались вдвоём, пили до утра, когда все уже разошлись. Выпили всё до последней капли, утром головы трещали. Ты мне сказал тогда: отдыхай, не ходи на работу, а сам пошёл и пахал за меня, за себя и за весь отдел. И когда у тебя начались проблемы с женой, ты пришёл ко мне. Мы бухали с тобой до рассвета, я тебя утешал. Ты говорил, что хотел тогда пустить себе пулю в висок. Нет денег, безнадёга, проблемы с семьёй, Маринка не понимает… Если бы не я, ты, наверное, уже и не жил бы. Это даже не я так думаю — это так ты мне говорил, друг. Или не друг ты мне уже? А я теперь вижу всё. Душа моя видит, хотя тело давно съедено червями. Как ты живёшь, как богатеешь… Я не понял тогда, что ты был компаньоном Валета. Не понял…»
Палыч замолчал. Бумага дрожала в его руках, это было отчётливо видно. Он поднял глаза, глядя на меня с ужасом, и на секунду мне показалось, что он вот-вот потеряет сознание.
Я стоял молча и неподвижно, ощущая холод и ярость внутри. Пора было заканчивать с этим раз и навсегда.
Палыч сидел молча, белее снега. Он смотрел на меня, и в глазах его читался ужас, смешанный с неверием, будто перед ним стояло нечто невозможное, необъяснимое, почти потустороннее.
— Кхм… Кто… кто ты?.. — наконец, с трудом выдавил он из себя.
— А ты как думаешь? — усмехнулся я холодно и горько.
— Ты пришёл убить меня?.. — почти шёпотом произнёс он, с отчаянием улавливая мой жест.
Моя рука уже готова была нырнуть под рубашку и выхватить пистолет. Он заметил выпуклость оружия под тканью и прекрасно понял: малейшее его движение — и я выстрелю.
Он инстинктивно попытался потянуться к столику, в котором был выдвижной ящик, но я качнул головой и тихо сказал:
— Не надо.
И показал взглядом на пистолет, давая понять, что ему уже не успеть. Он всё понял и застыл на месте, руки его повисли беспомощно. Он не попытался больше достать оружие. Может, потому что знал, что не успеет, а может, просто не хотел — сейчас в душе он даже хотел подчиниться мне.
— Знаешь… Это гложет меня всю жизнь, — вдруг тихо заговорил Палыч, опуская взгляд вниз и слегка покачиваясь, будто был пьян или принял смертельную дозу яда. — Я… я нехороший человек. Лютый был моим другом, лучшим другом. Но… я убил его. Не сам, но…
Я дал ему время на ещё один вдох, чтобы он мог продолжить говорить.
— Я убил, потому что он слишком близко подобрался к Валету. Я не смог иначе. А теперь… теперь ты подобрался к нему слишком близко. Это я вызвал этих спецов. Хочешь — верь, хочешь нет, но это я. Но сам же тебе о них и рассказал, предупредил… Меня… Меня, сука, мучила совесть. Я перестал спать ночами. Я вдруг понял, что снова предаю хорошего человека. И понял, что не смогу сделать это снова. Но и уйти сам не мог, понимаешь? Если бы ты вышел на Валькова, то ты вышел бы и на меня. Мы же с ним давно партнёры…
Он вдруг поднял на меня глаза, полные отчаяния и растерянности:
— А вот ты… Кто такой ты, я не понимаю. Я пробил тебя. Нет никакого опера Ярового в Москве. И здесь тоже нет такого человека. Здесь есть только штабной лейтенантик Яровой, который никак не может быть, — он окинул меня диким, полубезумным от отчаяния взглядом, — тобой. Кто же ты?
— А ты как думаешь? — повторил я с холодной улыбкой, и взгляд мой стал жестким, таким, каким я смотрел на него когда-то в прошлой жизни, во время наших частых дружеских ссор.
Он вдруг замер, осёкся и едва слышно произнёс:
— Нет… не может быть…
Я достал старое удостоверение. То самое удостоверение с пулевым отверстием и пятном засохшей крови, въевшейся в бумагу и побуревшей, словно ржавчина. Капля крови расплылась от уголка моей фотографии, словно метка судьбы.
Теперь, стоя перед ним, я понимал, что и в этом облике стал похож на того человека с фотографии. Я чувствовал это по тому, как изменилось моё тело: расправились плечи, выпрямилась спина, черты лица стали жестче, грубее, будто вырубленные из камня. Слащавый мальчик, которым я был, исчез. Остался Лютый. Настоящий Лютый.
Но никто вокруг не замечал этих перемен. Никто, кроме Палыча. Он вдруг увидел сходство, уловил его чётко и ясно.
— Это… это ты⁈ — снова воскликнул он, голос его дрогнул. — Не может быть…
Я медленно раскрыл удостоверение, показав ему фотографию, пулевое отверстие и кровавое пятно, а потом поднял глаза на него и спокойно произнёс:
— Привет, друг.
Палыч смотрел на меня, словно увидел призрака. Лицо его посерело, губы задрожали, в глазах плескалось неверие и ужас. Он тяжело сглотнул и тихо, почти шёпотом спросил:
— Как… Как такое возможно?
Я не ответил. Стоял и молча смотрел ему в глаза. Пускай думает сам, пускай пытается понять, что сейчас произошло и почему именно он, Палыч, должен расплачиваться за прошлое. Теперь он понял, что время платить по счетам пришло, и никаких других объяснений не будет. Никогда.
Я медленно достал пистолет и направил его точно в сердце человеку, который был мне и злейшим врагом, и, когда-то очень давно, лучшим другом. На щеке Палыча блеснула одинокая слеза, но он даже не смотрел на чёрное пятно дула, смотревшее в его грудь. Просто опустил глаза и тихо, почти шёпотом, произнёс:
— Стреляй, Макс.
Я напряг палец на спусковом крючке. Но он вдруг налился тяжестью, словно стал свинцовым, потом вообще окаменел и перестал слушаться. Я напрягся, мышцы на лице моём исказились от напряжения, но палец не сгибался, словно одеревенел и превратился в камень. Чёртов палец отказывался нажать на спусковой крючок, хотя я отчаянно старался это сделать.
— Сука, — процедил я сквозь зубы, чувствуя, как по вискам стекают капли холодного пота. — Почему не могу…
Я резко убрал пистолет, тяжело и обречённо покачал головой и глухо пробормотал:
— Надеюсь, ты сам всё исполнишь… друг.
Я развернулся и быстро зашагал прочь, стараясь не оборачиваться и не смотреть на него. Пройдя через холл, я вышел на широкое крыльцо, стал медленно спускаться по ступеням вниз, всё ещё не веря, что не смог. Не в силах был нажать на спусковой крючок.
И вдруг.
Бах!
Сзади громко прозвучал выстрел. Нет, стреляли не в меня — звук донёсся из того самого зала, который я только что покинул. Он был глухой, отчётливый, и я моментально понял, откуда он. Секунду ещё я стоял в растерянности, а потом резко развернулся и побежал назад, влетая в дверь, захлёбываясь собственным дыханием.
Палыч сидел на диване, неестественно откинувшись на спинку. В руке его дымился пистолет. Он был ещё жив. Из груди, пропитывая велюровый халат с восточным узором, расползалось большое тёмно-красное пятно крови. Он пытался попасть себе в сердце, но рука его дрогнула, и он промахнулся. В голову он выстрелить не смог — духу не хватило. Сейчас он ещё дышал, тяжело и прерывисто. Увидев меня, он слабо поднял руку и указал куда-то в сторону деревянного столика, выдвижной ящик которого был открыт. Видимо, он достал что-то из него и положил на столик перед тем, как нажать на спусковой крючок.
Я подбежал к Палычу, схватил за плечи, но в этот момент голова его безвольно откинулась на диван, глаза закатились, и дыхание навсегда оборвалось. Кровь больше не толкалась из его груди рваными струями. Потому что сердце его остановилось навсегда.
Мой самый страшный враг и когда-то мой лучший друг был мёртв.
Я медленно поднял голову и посмотрел на то место, куда он перед смертью указал рукой. Увидев то, что лежало на столике, я почувствовал, как ледяной холод сковывает меня изнутри, проникая до самых костей.
Не может быть…
Глава 16
На журнальном столике у него лежал CD-диск в прозрачной пластиковой коробке. Серебристая поверхность его тускло блестела сквозь футляр в свете люстры, а сама коробочка была покрыта тонким слоем пыли и заляпана свежей кровью. Именно той кровью, которая текла сейчас из груди моего бывшего друга.
Я шагнул к столику, внимательно посмотрел на диск, чувствуя, как внутри всё сжимается от мощного предчувствия. На прозрачной крышке коробки была неаккуратно и криво выведена надпись. Писали не маркером — пальцем, испачканным в крови, так что буквы расплылись и стали похожи на кляксы, но слово прочитать всё же было можно.
«Прости» — гласила надпись, и каждая буква её словно кричала и молила об искуплении. Вот чему он посвятил последние секунды своей жизни.
Я взял коробочку в руки, всё ещё не веря своим глазам. Наверняка это и есть та запись, которую я искал всё это время. Запись, которая доказывала правду, запись, из-за которой пролилось уже столько крови.
Я посмотрел на Палыча. Его безжизненное тело замерло, но он словно наблюдал за мной. На миг мне показалось, что это и вправду так. Пригляделся… Нет, голова запрокинута назад, а в глазах застыла пустота — взгляд был устремлён в никуда. Кровь уже не сочилась из груди, она застывала тёмным пятном на халате, покоробив и навсегда испортив дорогую вышивку.
Я вздохнул и тихо проговорил, обращаясь к тому, кто уже не мог меня услышать:
— Пока не могу простить тебя, давний друг. Может быть, потом… Когда-нибудь потом. В следующей жизни, если такая будет. Но за подгон спасибо, Палыч.
Я медленно развернулся, слишком крепко сжимая в руке коробочку с диском, словно больше всего боялся его выронить или потерять. Теперь у меня было всё, что нужно. Уверен, это та самая запись. Иначе быть не могло. И теперь у меня есть доказательства собственного убийства.