— Это не розыгрыш, Савелий Натанович, — я продемонстрировал удостоверение, дав ему разглядеть его во всех подробностях. — Уголовный розыск. Разреши-ка, я войду.
И, не дожидаясь ответа, шагнул внутрь. Дверь тяжело захлопнулась, а я оказался в комнате, больше напоминавшей лавку старьёвщика, нежели место обитания современного человека. В помещении царил полнейший бардак, лишь издали напоминающий творческий беспорядок. Комната была перегорожена пополам пёстрой занавеской, создававшей иллюзию двух отдельных пространств. В одном отделении, подобии кухни, стоял старый холодильник «Саратов» и шаткий стол с кипами грязной посуды. В другой части царила атмосфера, напоминающая о творческой мастерской: на стенах висели картины в старых позолоченных рамах, под ними навалены стопки книг, начиная от Жоржа Сименона и заканчивая потрёпанными томиками Ахматовой и Бродского. Повсюду стояли и лежали разномастные скульптурки, бюсты, сувениры, какие-то безделушки и кипы пожелтевших газет. На стене висел старый велосипед с проржавевшими спицами. В воздухе стоял стойкий запах перегара, пыли и давно не проветриваемого помещения.
Среди всего этого хаоса стоял хозяин — Савелий Натанович Мехельсон. В драных тапочках, потрёпанном халате с жирными пятнами и всклокоченной седеющей гривой волос. Под глазом у поэта красовался свежий синяк — явно подарок со вчерашней ночи.
— Ну что, заявление писать будешь? — я с усмешкой кивнул на его фингал. — Кто тебе фейс начистил?
— Нет-нет, никаких претензий! — сразу всполошился Савелий Натанович, виновато вскинув руки. — Сам виноват, вчера перебрал…
— Да ладно, шучу я. Я не по бытовухе к тебе, а по более важному делу.
— Максим, я не могу поверить, что вы из этих… — Мехельсон неопределённо покрутил пальцем в воздухе, словно подозревал меня в членстве в каком-то тайном обществе или секте.
— Савелий Натанович, у каждого свои недостатки, — с иронией произнёс я, медленно осматривая стол, заваленный бутылками от вполне приличного пуэрто, виски и текилы. — Смотрю, ты неплохо устроился, нигде не работаешь, а выпивку берёшь дорогую.
— Ну как же не работаю? Я стихи свои продаю! — с пафосом заявил поэт и даже выпрямился.
— А вот это не надо мне заливать… — начал я, но он меня уже не слушал.
— Хотите, я вам прочту новое? Конечно же, посвящается женщинам… — Савелий Натанович вдохнул полной грудью и торжественно начал:
'Вы так невинны и наивны,
А я — ужасный человек.
Боюсь просить у вас взаимность,
Но свято верю в сладкий грех…'
— Браво, — хлопнул я в ладоши. — Но разговор сейчас не о твоих стихах. Скажи лучше, когда ты последний раз видел Кабана?
— Кабана?
— Андрея Владимировича Шустова, — уточнил я.
— Этого пренеприятнейшего субъекта, от которого вы меня сами же и спасли? — удивлённо вскинул брови Савелий Натанович.
— Да, того самого, который хотел тебе морду набить за то, что ты спал с его женой.
— Ах, Натали… утоли мои печали, Натали… — театрально протянул Мехельсон. — Теперь она вдова… Хотя в глазах его вместо скорби мелькнуло что-то вроде кобелиной радости.
— Получается, вдова, — кивнул я. — Так когда ты Кабана последний раз видел?
— Так с вами и видел! — уверенно ответил он.
— Точно? Ничего не путаешь?
— Точнее не бывает, клянусь своим пером и музой!
— С кем он общался? — допытывался я.
— Помилуйте, откуда же мне знать? Нас связывала лишь чертовка Натали!
— Понятно, — я прошёлся по комнате и наткнулся взглядом на старую гитару, висевшую на стене. Струны на ней были натянуты странно, в обратном порядке.
— Ты, оказывается, ещё и музыкант?
— Нет, я не волшебник, я только учусь, — отшутился Савелий Натанович. — Это подарок от Натали… супруги как раз-таки Кабана. Говорила, что я должен свои стихи на музыку переложить. Кабан гитару забросил, а она решила, что я достоин. Я женщин не обижаю и принимаю их дары с благодарностью. Но так и не освоил сей инструмент. Увы. Странная она какая-то, гитара эта, видите ли, струны перепутаны.
Я теперь уже внимательно осмотрел гитару:
— Они не перепутаны. Это гитара для левши.
— А-а-а, а я-то думаю, в чём дело? — удивился Савелий Натанович. — Ну, Кабан был левша.
— Откуда знаешь?
— А зачем бы ему гитара для левши была нужна иначе? — пожал он плечами.
— Логично, — согласился я. — Ладно, пиши лучше стишки и не бухай. Кстати, я тебе звонил, а ты трубку не брал.
— Ах, у меня новый номер сейчас…
— А тот зачем тогда давал? Чтобы никто не дозвонился?
— Простите, задолженность большая была, пришлось оператора сменить, — виновато пробормотал Мехельсон.
— А теперь, смотрю, дела пошли в гору, — я снова окинул взглядом бутылки. — Диктуй новый номер.
Он продиктовал, я же набрал и не только сохранил, но и убедился, что телефон зазвенел.
— Телефон новый, — заметил я. — Милое дело. Может, и мне стишки писать начать?
— Ох, не ерничайте, товарищ полицейский. Талант не каждому дан.
— Ладно, талант, закрывайся. Береги второй глаз от соседа. Если что, позвоню, сам придёшь, понял?
— Конечно! А хотите, я про полицию стихи напишу?
— Не надо, — сказал я и вышел из комнаты.
Оксана проводила планерку для УГРО в своем кабинете. Внимательно выслушала всех, кто что сделал за прошедшие сутки, задала вопросы касательно владения оперативной обстановкой. Потом коротко и сухо прошлась по ранее совершённым преступлениям прошлых лет и потребовала отчитаться за работу по свежим темнухам в отчетном периоде. Нескольким операм, особенно молодым, крепко вставила за низкие оперативные позиции и вялую работу с агентурой и информаторами.
Настал черёд дежурного опера, который оттарабанил сутки и выглядел теперь крайне сонным. Но Кобра его вмиг взбодрила. Старлей Коротков был далеко не юн, но и матерым сотрудником его назвать было нельзя.
В моё время сотрудник после двух-трех лет службы уже волей-неволей становился опытным опером, потому что учился у матерых наставников и прямо в полях, в самой гуще событий, а не в тепличных учебных центрах. Тогда нас, зеленых лейтенантов, сразу кидали в бой, а сейчас вот передо мной стоит старший лейтенант, который мямлит и не может внятно ответить даже на элементарные вопросы по простым кражам.
Кобра нахмурилась и посмотрела на него строго, с явным раздражением:
— А по без вести пропавшему материал отработал, Коротков?
Старлей замялся, отводя глаза в сторону, потом нервно сглотнул и, наконец, выдавил из себя:
— Да, конечно, Оксана Геннадьевна. Я жену опросил, в осмотре квартиры участие принял, по соседям прошёлся. Семья нормальная, приличная. Вроде, не ругались…
— Что значит «не ругались»? — Кобра резко перебила его. — Мужик пропал, здоровый мужик! Это тебе не подросток, который с девчонками погулять ушёл и забыл вернуться. Это серьёзный человек, инкассатор, бывший военный, офицер в отставке, Антон Олегович Столяров. Ты что, думаешь, он загулял где-то с кем-то?
Коротков пожал плечами, явно не понимая серьёзности ситуации:
— Да, может, и загулял. С женщиной какой-то завис, бывает же…
— Какой, нахер, загулял! — сорвалась на крик Кобра, резко хлопнув по столу ладонью. — Ты по месту работы его пробивал вообще? Он ответственный человек, у него ни одного дисциплинарного проступка за всё время службы! Ни одного! А тут он утром на работу не вышел, телефон его отключен. Думаешь, это просто так? Врубаешься, Коротков? Бывший офицер с боевым опытом пропадает среди ночи — это тебе что, шутки? Совсем мозги включить не можешь?
Старлей сник и потупил глаза, явно осознавая, что провалился с этим материалом по полной.
— Дорабатывай материал немедленно. Чтобы до сегодняшнего вечера был отработан полностью. Мне нужны результаты! Всё выясни: с кем общался, где был, кто видел его последним. Пока не отработаешь по полной — домой не уйдёшь. Всё ясно?
— Так точно, — угрюмо пробормотал Коротков, покраснев.
Я молча посмотрел на эту сцену и подумал, что времена сильно изменились. Раньше мы каждое такое дело держали на особом контроле, особенно если оно касалось бывших военных и силовиков. А теперь, вот, приходится стоять и слушать, как старлей не может элементарно проверить даже основные версии.
Кобра, вздохнув, резко обвела нас взглядом и отрезала:
— Всем всё ясно? Тогда работать!
Планёрка закончилась, все оперативники тихо и понуро вышли из кабинета. Я специально не торопился уходить, ждал, пока за последним закроется дверь.
Я подошёл ближе. Оксана села за стол, устало потерла лоб, прикрыла глаза, будто пытаясь стереть накопившееся раздражение. Я сел напротив неё и слегка улыбнулся, пытаясь разрядить обстановку:
— Ты чего такая злая сегодня, Оксан?
Кобра тяжело вздохнула, глянула на меня, чуть улыбнулась и с досадой ответила:
— Да, Макс, задолбалась с такими кадрами работать. Сам видишь, вроде, взрослые люди, а мозгов ноль.
— Да ладно тебе, это же просто потеряшка. Может, действительно загулял где-то мужик? Бывает…
— Да ни хрена он не загулял, — резко отрезала она и вдруг выложила передо мной несколько фотографий. — Вот, посмотри. Это Столяров.
На снимках Антон был в военной форме, в полевой экипировке, держал пистолет в одной руке, стоял в классической спортивной стрелковой стойке, сосредоточенный и уверенный.
— Это откуда? — я удивлённо нахмурился. — С осмотра изъяли?
— Нет, это принесли его знакомые, из наших бывших, — пояснила Кобра. — Сказали, бывших офицеров не бывает, попросили помочь его найти. Знакомые волнуются за него, кипиш какой-то нездоровый поднимается.
— Странно, конечно, — задумчиво протянул я.
В этот момент дверь неожиданно распахнулась, и в кабинет ввалился Мордюков. Он остановился, внимательно окинул нас взглядом и удивлённо вскинул брови:
— А, вы тут? Ну и отлично. Как работа движется? — вопрос прозвучал, скорее, риторически, чем по делу. Поэтому мы даже не пытались ответить, а он тут же продолжил: — Да, кстати, по этому вашему бывшему военному, Столярову… звонили сверху, разобраться срочно велели. Замначальника главка лично спрашивает. Найдите уже бабу, у которой он застрял, и закройте вопрос.