— Сделаю, — коротко ответил Грач и прибавил газу.
Машина мягко ускорилась, унося нас подальше от города, в сторону дачных массивов.
Грач выглядел как престарелый мачо: модные узкие брюки, светлая шёлковая рубашка без единой складки, на глазах — тёмные очки в тонкой оправе, ботиночки без лишних потертостей. Такой персонаж в коридорах общаги МВД смотрелся, как новенькая иномарка на колхозном рынке.
Он шагал уверенно, без оглядок, но прямо в холле напоролся на бабу Любу. Комендант вынырнула из своей каморки и встала на пути, перекрыв проход квадратной фигурой, как бронеплита. Рыжая прическа полыхнула под светом ламп — хоть на перекрёстке ставь вместо светофора.
— Мужчина, — строго проговорила она, вперив в него взгляд поверх очков, — вы к кому?
Её наметанный глаз сразу определил: этот точно пришёл не в гости и не по службе. Ментом он не был — и не из-за отсутствия удостоверения, а потому что от головы до ботинок в нём читалось что-то постороннее, чужеродное. Не тот гардероб, не та осанка и уж точно не тот взгляд. На лице отпечаталась харизма совсем другого толка — негосударственного.
Грач стоял перед бабой Любой, улыбался так, как умел только он — с ленцой, с прищуром, будто знал что-то, чего не знал никто вокруг. Снял очки, глянул прямо в глаза, и у комендантши в голове, похоже, что-то щёлкнуло.
— Боже мой… Какая фактура… — он сказал это так мягко, будто пробовал на вкус слова, — уважаемая, вам когда-нибудь говорили, что у вас редкая осанка?
— Какая ещё осанка? — она чуть растерялась, но подбородок всё-таки непроизвольно подняла.
— Та самая, несгибаемая. Но в ней есть… — он сделал паузу, словно подбирал слово, — изюминка. Это можно усилить. Вы прежде всего — женщина…
— Усилить? — она прищурилась, но не так, как обычно, когда собиралась кого-то прижучить за непорядок, а, скорее, из любопытства.
— Да, — он кивнул. — Я веду занятия… особые. Круг, — произнёс он это так, что слово само по себе стало звучать как обещание. — Мы работаем с внутренней силой, уверенностью… учим открывать то, что делает женщину по-настоящему заметной. У вас это есть. Просто… пока спрятано. И когда вы позволите этому выйти наружу, мужчины будут терять голову.
Баба Люба, которая полжизни ходила в берцах и тянула лямку прапорщика в изоляторе, женской энергией себя никогда не мерила. Но тут Грач глянул на неё так, что ей вдруг вспомнилось, что в паспорте у неё всё-таки стоит пол «женский», и в графе «семейное положение» можно бы и поправку сделать, ведь, страсть, как хочется.
— А-а… — протянула она, — это что, танцы какие, что ли?
— Танцы тоже бывают, — кивнул он, — но главное — это вы сама. Чтобы вас видели и слышали. Как личность, как женщину… Какова вы внутри…
Слово «внутри» он произнёс чуть тише, чем надо, и это отчего-то пробрало её до мурашек.
— Приходите, уважаемая. Хоть сегодня. Уверен, вы удивите не только меня, но и себя. До круга…
— Ага, до круга… — закивала улыбающаяся коменда.
Она так и не узнала, куда он, собственно, шёл и зачем. Махнула рукой, мол, проходи уже, и осталась стоять в коридоре, глядя ему в спину. В голове у бывшей прапорщицы, закалённой в ментовской службе, вдруг закружились самые настоящие бабочки — те, про которые она давно думала, что повымерли.
А Грач шёл дальше по коридору и уже знал: в его Большой Круг скоро войдёт ещё одна женщина. И, может, из всех его «послушниц» эта будет самой дисциплинированной.
Грач отпер нужную дверь, тихо зашёл и сразу прикрыл её за собой. Плотно, чтобы никто случайно не заглянул. Свет включать не стал — утреннего света из окна хватало, да и так меньше лишних глаз.
Быстро заглянул под диван, там — рюкзак, тот самый. Проверил — оружие на месте. В шкафу, среди аккуратно сложенного постельного белья, лежали пачки денег. Он собрал всё в тот же рюкзак, застегнул молнию.
На полке на стене оказалась стопка виниловых пластинок. Грач потянул одну, провёл пальцем по обложке, присвистнул.
— А неплохо Макс устроился… — пробормотал он.
Коллекция явно была раритетная, редкие издания. Не похоже на обычную комнату в общаге.
Он убрал пластинку на место, взял рюкзак.
— Ничего, — усмехнулся про себя, — на даче поживёт… сортир на улице, печка дровяная — хлебнёт настоящей деревенской жизни.
Когда всё было собрано, он вышел в коридор и начал запирать дверь.
— А вы кто? — раздался за спиной молодой женский голос.
Грач обернулся. Из соседней комнаты вышла девушка в коротком махровом халатике. Миловидная, волосы чуть растрёпаны, но глаза усталые, с тенью хронического недосыпа. Из-за её спины, из приоткрытой двери, доносились детские голоса. «Молодая мамаша», — отметил он про себя.
— Я друг, — кивнул Грач в сторону комнаты, которую только что закрыл. — А вы кто?
— А я соседка, — ответила она, глядя на него внимательно, с явным подозрением.
Оно и понятно: видела, как незнакомый мужчина выходит из комнаты без хозяина, да ещё и запирает её на ключ.
Соседка явно была дотошной. По глазам читалось: вот-вот позовёт комендантшу.
Но Грач чуть улыбнулся — мягко, спокойно, так, что в её взгляде что-то дрогнуло.
— А вы слышали про Большой Круг? — спросил он негромко, почти доверительно.
Вопрос был настолько неожиданным, что девушка на мгновение забыла, что собиралась поднимать тревогу. Она растерянно моргнула, прижимая полы халатика, и почему-то вдруг поймала себя на том, что ей интересно, что же это за «круг» такой.
Я осмотрелся. Дача оказалась из тех, что на первый взгляд ничем не выделяются. Таких по стране тысячи: шесть соток, обнесённых сеткой-рабицей, за которой в углу дичала старая слива, рядом — вишня и кривобокая яблоня, уцелевшая после всех ураганов. Парник, когда-то гордость хозяина, давно покрылся сорняком и врос в землю, ржавые дуги уже будто бы стенали, прося разобрать его.
Сам домик — двухэтажный, с низким потолком и печкой-буржуйкой в углу. Стены тонкие, рамы деревянные, стекло в одно полотно. Жить тут зимой — замёрзнешь, но до первых холодов сгодится. Внутри пахло старым деревом, чуть прелой тканью и чем-то знакомым, из детства — смесью дачной пыли и яблок.
Мебель советских времён: массивный стол из натурального дерева с отбитыми углами, шкаф с кривыми дверцами, которые закрывались, только если прижать их рукой, тяжёлые стулья с облезлым лаком. В углу — видавший виды диван с накидкой непонятного цвета, который в девяностые называли «гобеленовым».
Но самое любопытное было на низком столике. Стояла игровая приставка «Денди» с жёлтым картриджем, на котором едва читались буквы «Super Mario».
На тумбе — магнитофон «Sharp» с двумя кассетными гнёздами, гордость любой компании в начале 90-х. На полке стопка аудиокассет: «Кино», «Алиса», «ДДТ», «Наутилус Пампилиус», «Любэ»…
Я вытащил одну, чёрную, с белой наклейкой. Подписано от руки: «Наутилус — Зверь». Вставил, нажал «Play». Лента зашуршала, и в колонках зазвучал хрипловатый голос Бутусова.
Я смотрю в темноту, я вижу огни.
Это где-то в степи полыхает пожар.
Я вижу огни, вижу пламя костров.
Это значит, что здесь скрывается зверь.
Я присел на край дивана, слушал и кивал про себя. Слова ложились на моё нынешнее состояние.
Дом этот для меня стал теперь даже не убежищем, а временной норой. Здесь я мог отдышаться, собрать мысли и начать действовать. Надолго задерживаться не собирался. Но пока… пока я в своём укрытии, и охотник ещё не знает, где его добыча. И сам станет добычей для Зверя.
Зазвонил мой новенький кнопочный телефон, тот самый, что достал мне Грач.
— Да, Оксана, — ответил я, прижимая трубку к уху.
— Макс, это ты? Опять новый номер? Макс, что за херня происходит? Ты где вообще?
— Ну… извини, Окс. Даже тебе я сейчас не могу сказать. Не потому, что не доверяю, а наоборот — для твоей же безопасности. Чтобы потом никто не мог предъявить, что ты покрываешь беглого преступника.
— Вот именно, Макс, — в голосе звенела тревога, — преступника. Ты что творишь?
— Стопэ, стопэ… спокойно. В камеру я не пойду и не собираюсь. Там у меня руки будут связаны. Ты же мне веришь, что я ничего такого не делал?
— Конечно, верю. Но мы подтянули бы адвоката. Есть у меня знакомый… Зачем?..
— Не нужен мне никакой адвокат. Знаю я эти игры. Бульдог под меня копает, причём серьёзно. Не верю я в эту сказку, что он такой правильный и честный, просто «выполняет работу».
— Тогда почему он такой рьяный? — по голосу слышно было, как Оксана нахмурилась, пытаясь сложить в голове картинку.
— На меня поступил заказ.
— Какой заказ?
— Ну сама подумай. Сначала меня пытались убрать, подорвали машину. Теперь Бульдог вдруг берётся за меня. Уверен, что в СИЗО для меня уже был бы приготовлен сюрприз. И вряд ли я дожил бы до встречи с твоим дорогим адвокатом. Так что, Оксан, готовься работать. Только в некотором другом роде. Будем разгребать всё это дерьмо.
— О господи… Кто хочет тебя убрать?
— Знал бы, сам бы его… устранил, — выдохнул я.
— Убил? — удивилась она.
— Образно, — отрезал я, не желая нагнетать. — На мой новый номер звони только с телефона, который дал тебе Грач. Больше никуда с него не звони. Он тебе для связи со мной только.
— Знаю я, — фыркнула она, — не маленькая девочка. Макс, я за тебя боюсь.
— Да ладно… не впервой, прорвемся, — усмехнулся я.
Про себя подумал: бывало в жизни всякое, и подставляли меня по-крупному. Как говорится, битый волк. А волк, как ни крути, остаётся волком. Переделать меня в забитую шавку или шакала никому не удалось.
— И что, какие планы? — уже спокойнее спросила Оксана, но тревога в голосе всё ещё сквозила.
— Есть у меня зацепки. Попробую их отработать. Если что-то нарыть сможешь официально, по своей линии, держи меня в курсе. То, что я заныкался — только к лучшему. Теперь меня никто не достанет. Ни Сметанин, ни те, кто хотел отправить меня к праотцам.