…а по краям на полях и внизу у красного сукна узенькая опушка…
…полукафтанье белое, суконное…
…штаны белые же суконные, польские…
…жупан» и полукафтанье длиной по колено…
…кушак красный стамедовый…
…шапка польская, низкая, разноцветная в каждом полку свой цвет, но обязательно с черным овчинным околышем…
…плащи синие, как у измайловцев…
…ружья и сабли гусарские…
…пики и седла казацкие, геть!
По шапкам гетман уже знал, что дрались в кровь киевлянин да черниговец – эти полки первым чином одели. Видать, где-то и полковники ихние здесь обретаются, наверняка из охраны драчуны. Он как в воду Сейма глядел: не успел Даню как следует обнять – денщик набежал:
– Ясновельможный! Не стал бы тревожить, но там черниговский полковник наскакивает на киевского. Сабли уж звенят, ясновельможный!…
Он развел руки – мол, ничего не поделаешь – и пошел обратно, раздумывая, как помирить полковников. Их-то в кутузку не пошлешь.
– А, петровский жбан – лучший судия! – пришел к благому выводу. Вот и вводи новшества, заводи строевое войско…
Чтоб показать полковникам, с кем имеют дело, перед выходом к ним зашел к себе и кликнул камердинера:
– Парадный!
Мундир только сегодня поступил от портного, еще и не примерялся. А ведь вместе с гетманом было установлено и всем генеральным старшинам, чтоб…
…мундир немецкий общего синего цвета…
…кафтан синий, с красными округлыми обшлагами…
…с красным же воротником…
…с желтыми на стороне и на обоих полах пуговицами…
…камзол и нижнее платье белого сукна…
…шпага конная, офицерская…
Жарко при таком параде, а что делать? Надо же полковникам показать, как одеваться. Денщики гетманские их, конечно, уже разняли, каждому по жбану в зубы сунули и помаленьку приводили в порядок озолоченные бархаты, шелка и смушки. Но все равно – вид был еще тот! Полковники в сечу ходили наравне с казаками, разве что мишуры на себя побольше навешивали.
Сейчас, завидев гетмана в полном строевом мундире, усы в кружицы опустили от удивления:
– Ба-атько?..
– Ты ль, наш ясновельможный?..
Нижнее белье он, конечно, не стал показывать, но наказал:
– Чтоб в следующий приезд были при таких же мундирах! А то на порог не пущу…
Для смягчения непривычного приказа добавил:
– …и, право дело, петровской не дам!
Горилки кругом было – хоть залейся, но петровскую-то из Петербурга в гетманском обозе привозили. Чтоб отвести от себя такое наказание, враз примирились и в един голос поклялись:
– Дамы как все… шьем мундирцы!…
Ну, что ты с ними будешь зряшно балакать! Лучше мигнуть кухарям, чтоб побыстрее стол накрывали. По-гетмански, быстро!
X
Графинюшка Екатерина Ивановна, как всегда, была больна и нервенна. Болезнь состояла в том, что она с завидным упорством не выходила из своего будуара и швыряла в горничных чем ни попадя. Горничных и неизвестного назначения приживалок, иногда и молодых, было побольше, чем денщиков и адъютантов у гетмана. А под рукой банок-склянок – что гранат мортирных при осаде крепости. Снаряды летели то в Дуньку, то в Муньку, то в Клашку, то в Палашку – несть числа дворни нарышкинской. В отличие от муженька, ни хохлов, ни хохолок она терпеть не могла – вся дворня была притащена из Петровского, родового имения. Чем графинюшка и гордилась, запуская очередную склянку в очередную крепость, – крепостные девки были, чего ж. Конечно, не обходилось и без мадам, но те возле дочек крутились, – считалось, что воспитанием занимаются. Танцами там, музыкой. А какие танцы без кавалеров? Отец в утешение дочкам, особенно уже невестившейся Елизавете, задавал роскошные балы, но надо было видеть, какого гопака вместо мазурки отчебучивали сынки полковников и старшин! Меньший ранг на балы не вхож, а отпрыски полковничьи путали придворные балы с дворами казацкими, где и драчка, и прачка одновременно. Ничего удивительного, что зайдя сегодня гетман в дочкины апартаменты, гетман застал Елизаветушку за тем же занятием, что и мать, – швыряла румяна в горничных, по-путно и свою мадам колотя. Батюшка еле увернулся от очередной дочкиной гранатки:
– Постой, Лизанька, постой! Я ж не Петропавловский бастион.
Лизанька всей статью, не по годам, невеста, присела перед отцом – как учила мадам. Он поцеловал ее в румяную щечку, а потом и к ручке приложился:
– Вот так-то, глупая. Скоро кавалеры зацелуют твои ручки.
– Кавалеры?.. – вспыхнула дочка второй, нецелованной щечкой. – Не смейтесь, батюшка.
– Не смеюсь, Лизанька, не смеюсь…
По правде сказать, было ему грустно. Истинно ведь: скучает невеста. Хорошо старшей, Натальюшке: еще в Петербурге, с легкой руки богатого батюшки, успела выскочить замуж. А этой что делать?..
Ясно ведь: годик-другой не мешает и подождать – тринадцать только, а маменьку ее из нарышкинских палат камергер Кирилл Разумовский увел аж в пятнадцать лет. Верно, добрые родители не любят долго невестить дочерей – боже упаси в девках-перестарках остаться! – но до пятнадцатого срока все же можно подождать?
Да можно ли?..
Он походил по девичьей, где и недоростки, Анна да Прасковья – эта едва встала на ноги, – тоже под руководством мадам пробовали делать книксен. Повнимательнее осмотрел и старшую дочку. Ничего малороссийского на ней, само собой, не было – роброн не по-домашнему роскошный. Нижние телеса своими колоколами он хорошо скрывал, да не все же. Трещал и снизу роброн, а уж сверху-то, в открытости!…
Да-а, батюшка-гетман, знаешь ты толк в женских телесах – так посмотри на дщерь любимую!
– Ничего, Лизанька, на зиму в Петербург поедем, Бог даст…
– Бог – это Екатеринушка?.. – сурово съежила дочка румяные губки.
Его разозлило такое непочтение:
– Во-первости, не Екатеринушка, а Государыня
Екатерина Алексеевна. Во-вторости – и она не Бог же! Понимать надо, толико помазанник…
– Помазанница?
Не стерпела державная рука, славную затрещину дала доченьке. Под рев он и в апартаменты графинюшки ступил.
А новость-то страшенная уже опередила его. Графинюшка бомбардиршей от туалетного стола вспрыгнула, разбрасывая стеклянные и прочие гранаты во все стороны.
– Мало всякого беспардона, так еще и дочек избивать?!
Он в утешение попробовал к щечке приложиться, может, по-кавалерски и ручку поцеловать, да куда там! Сам по щеке получил. Под тот же крик:
– В Петербург едем! Нечего нам в вашей Хохляндии делать.
Ага, Хохляндия. Как же, Нарышкины – царского роду, не с руки им тут жить.
– Ну и поезжайте. Только лошадей где возьмете?..
– А вот это все распродадим! – начала она вышвыривать из шкатулок жемчуга и бриллианты. – Приданое дочек на дорожку выстелим! Прямо сказать, при дворе… навозном!
Понимая, что делать и тут нечего – крики подобные всякий раз, как заходит, под один голос поются, – он хлопнул дверью и разъяренным медведищем вывалился вон. Не каждый же день объявлялся на женской половине, и потому, чтя обряд, обстоятельно, не по-летнему жарко был одет. Переодеться бы в легкий шелк следовало, да ладно, обойдется. Как есть, в камзоле на променад удалился.
Поодаль денщик, приняв с рук буфетчика подносец, прозорливо за хозяином следовал. Понимая, в каком настроении гетман, зри в оба. По первому щелчку поднятых пальцев нагоняй рысью, да не разлей, не разбей. Нежаден гетман, а неряшества не любит. А потому прогулочный денщик загодя с подносом тренировался. Это по-гвардейски называлось – экзерциция! Посложнее еще, чем с ружьем иль шпагой. Но главные сложности ждали не денщика – его самого. Отправляясь в таком гневе на променад, он вовсе не думал о Дане, да и вообще о свидании – шел, куда ноги вели. Оказывается, они свою дорогу знали: если пешью, так не дальше же Сейма.
Может, и чутье какое вело…
Уговору о встрече с Даней на сегодня не было, поэтому удивился звонкому смеху, пробивавшему входную полость шатра. Аж присел, зачарованный, в кресло, винца испил, которое всегда стояло тут на столике. Да и на подходе сюда раза три останавливал своего прогулочного денщика. Еще там злость маленько охладил, потому и рукой махнул: ступай, мол, восвояси. Графинюшку ругал, что слишком много непотребной челяди, а сам тоже денщиков поразвел – не разбери-пойми, кто сегодня дежурит. Какой-то новенький, а где ж Микола? У каждого свои любимцы – почему ж им не быть у гетмана? В жизни его столько несуразностей, что не все же на люди выносить. Хоть домашняя ссора, хоть сор в разговоре с той же Даней… Эк захотел! Уж с этой-то безответной душой поссориться никак не удавалось. Даже некоторая жалость брала: немного для пущей любвеобильности не помешало бы! Не жена, поди, рано ли, поздно ли расставанье придет. Чего не покуражиться.
От вольной прогулки душа отлегла. Ну их, дела семейные! Хоть казак, хоть гетман, а все едино: с бабой ругайся, пока ругается.
Да, но смех-то откуда взялся? Может, был уговор, за суетой перезабыл?..
Полог шатра отдернул лихой рукой… и наткнулся на голую, согбенную спину, которая смех-то этот из расхристанного лежака, как тряпку, и выжимала. Спина ничего не зрела, а смех, видно, имел какой-то глаз, – он сразу в несуразный визг обратился:
– А-а, швидко мое… загинули мы!…
От этого визга и спина навстречу мордой оборотилась, оказавшись Миколой.
Тут уж не гетман – истинно Кирюшка опешил:
– Та-ак… Старого дурака учить надо!
А они-то не знали, что делать, где одежонку какую искать…
От изумления даже не слишком-то рассерженный гетман хлопнул входной полостью, хотел было к дому топать… но просто сел в свое любимое кожаное креслице и налил любимого, всегда стоящего на столике венгерского. Вот уж налетел, так налетел!
Еще надо подумать, кто дурнее. Может, они? Разве не знали, что с ними сделают?..
Нет, пожалуй, знали. Двух минут не прошло, как растрепанной парой выскочили из шатра и бухнулись – в ноги. Ничего не говоря. Не оправдываясь. Что тут говорить, что оправдываться?