19 апреля Пушкин был в Петербурге, возвратившись с похорон матери, но на премьеру «Ревизора» не мог пойти — траур не позволял этого. Известно, что Гоголь очень был удручен пошлой игрой актеров при внешнем успехе, даже царь изволил улыбаться и соприкасать руку с рукой.
Болезненно отозвалась в душе восприимчивого Гоголя журнальная брань по адресу «Ревизора». Чего стоили, например, такие, кажущиеся теперь просто наглой болтовней заявления Сенковского: «У г. Гоголя нет идеи никакой. Его сочинение даже не имеет в предмете нравов общества, без чего не может быть настоящей комедии. Его предмет — анекдот, старый, всем известный, тысячу раз напечатанный, рассказанный, обделанный в разных видах». Сказано было даже, что Гоголь «не производил еще ничего грязнее последнего своего творения». Знал ли, не знал Сенковский имя истинного автора статьи «О движении…», но нападение на «Ревизора» тесно связано с выпадом пушкинского журнала против «Библиотеки для чтения». Гоголь вошел в пушкинский круг писателей, и ему не было теперь пощады от площадной журналистики.
В те дни Гоголь писал Пушкину: «Не сержусь, что бранят меня неприятели литературные, продажные таланты, но грустно мне это всеобщее невежество, движущее столицу <…> Грустно, когда видишь в каком еще жалком состоянии находится у нас писатель». Трудно отрицать, что эти мысли Гоголя как нельзя более тесно связаны с характеристикой положения русского литератора, которую не раз давал Пушкин.
6 июня Гоголь внезапно уехал за границу. С достаточной уверенностью можно сказать, что события, связанные с «Современником», сыграли в его отъезде некоторую роль. Он, скорее всего, не знал о письме А. Б., но сожалел об отсутствии полного согласия с Пушкиным насчет дальнейшего ведения журнала. 28 (16) июня Гоголь в письме Жуковскому из Гамбурга сетовал: «даже с Пушкиным я не успел и не смог проститься; впрочем он в этом виноват». До сих пор биографы Пушкина и Гоголя не имеют окончательного ответа: то ли дело тут и вправду в «Современнике», то ли в «Ревизоре» (Пушкин, как показалось Гоголю, вовсе не реагировал на провалившуюся премьеру), то ли повидаться им помешали чисто житейские обстоятельства. В любом случае «чудному, веселому, добродушному» Гоголю, каким знали его в те годы друзья, отъезд из отечества без прощания с Пушкиным был тяжел. Как показало ближайшее будущее, личное общение Гоголя с Пушкиным навсегда завершилось. Характерно, что несмотря на свое благоговение перед памятью Пушкина, Гоголь все же сохранил в душе осадок недовольства «Современником», говоря, что он «не имел определенной цели», «не был тем, чем должен быть журнал и ближе был к альманаху». Здесь следы разногласий, много стоивших Гоголю, но болезненно задевавших и Пушкина…
И здесь мы подошли к третьей мистификации, хотя в данном случае есть большие сомнения: была ли она? В 1841 г. в качестве приложения ко второму изданию «Ревизора» был помещен «Отрывок из письма, писанного автором вскоре после первого представления «Ревизора» к одному литератору». Этот литератор, как, наверное, догадался читатель, Пушкин. 5 марта Гоголь послал С. Т. Аксакову из Рима пакет с бумагами: «Здесь письмо, писанное мною к Пушкину по его собственному желанию. Он был тогда в деревне[17]. Пьеса игралась без него. Он хотел писать полный разбор ее для своего журнала и меня просил уведомить, как она была выполнена на сцене. Письмо осталось у меня неотправленным, потому что он скоро приехал сам». В «Отрывке из письма…» после подробного описания игры актеров говорится: «…у меня недостает больше сил хлопотать и спорить. Я устал и душою и телом. Клянусь, никто не знает и не слышит моих страданий. Бог с ними со всеми; мне опротивела моя пьеса. Я хотел бы убежать теперь бог знает куда, и предстоящее мне путешествие, пароход, море и другие, далекие небеса могут одни только освежить меня. Я жажду их как бог знает чего. Ради бога, приезжайте скорее. Я не поеду, не простившись с вами. Мне еще нужно много сказать вам того, что не в силах сказать несносное, холодное письмо…»
«Отрывок…», как говорилось, был опубликован при втором издании «Ревизора» в 1841 г. и до сих пор считается (хоть и не единодушно)… мистификацией, целиком и полностью остающейся на совести Гоголя. Ни в одном томе писем Гоголя вы этого последнего письма не отыщете — оно печатается только как приложение к «Ревизору». В полном своде писем разных корреспондентов, обращенных к Пушкину, его тоже нет. Но дело все же не в том, где помещать этот текст, а в том чтó перед нами: третья мистификация или последнее письмо одного великого писателя другому? Установилось мнение, что Гоголь, так сказать, задним числом пометил письмо 25 мая 1836 г., а на самом деле оно написано специально к изданию 1841 г. И все дело, мол, в желании Гоголя как можно теснее связать свое имя с именем погибшего Пушкина. Один из важнейших доводов: 25 мая, когда Гоголь якобы писал Пушкину свое последнее письмо, поэт (с 23 мая) был уже в Петербурге. Конечно, на это всегда есть контрдовод: Гоголь еще не знал о возвращении Пушкина, а узнав, письмо не отправил, надеясь на встречу. Но так они и не простились.
Со смертью Пушкина для Гоголя словно часть собственного существа ушла навеки: «Все наслаждение моей жизни, все мое высшее наслаждение исчезло вместе с ним. Ничего не предпринимал я без его совета. Ни одна строка не писалась без того, чтобы я не воображал его пред собою. Что скажет он, что заметит он, чему посмеется, чему изречет неразрушимое и вечное одобрение свое, вот что меня только занимало и одушевляло мои силы. Тайный трепет не вкушаемого на земле удовольствия обнимал мою душу. Боже! Нынешний труд мой («Мертвые души». — В. К.), внушенный им, его создание… Я не в силах продолжать его. Несколько раз я принимался за перо, и перо падало из рук моих. Невыразимая тоска!» Гоголь гордился и тем, что был сотрудником «Современника». В 1846 г. он написал Плетневу, вспоминая Пушкина: «В статьях моих он находил много того, что может сообщить журнальную живость изданию».
По весьма авторитетному свидетельству П. В. Нащокина, Пушкин «принимал к себе Гоголя, оказывал ему покровительство, заботился о внимании к нему публики, хлопотал лично о постановке на сцену «Ревизора», одним словом, выводил Гоголя в люди». Один из самых пытливых и блестящих пушкинистов-аналитиков, Б. В. Томашевский, решительно отвергал попытки как-то противопоставить Пушкина и Гоголя. Если подразумевать «не отдельные черты, свойственные индивидуальным дарованиям того и другого, а всю систему творчества», то Гоголь — продолжатель пушкинского дела. «Почти все основные вещи Гоголя, — пишет Томашевский, — были написаны в период его общения с Пушкиным и под непосредственным руководством Пушкина. Первая часть «Мертвых душ» есть как бы исполнение литературного завещания Пушкина. Произведения Гоголя, написанные после смерти Пушкина («Женитьба» и «Шинель»), продолжают ту линию творчества Гоголя, которая определилась на глазах у Пушкина».
Для Пушкина все осложнения со статьей Гоголя, да и сам отъезд его из Петербурга были звеньями в той бесконечной, казалось, цепи горестей, ударов судьбы, болезненных уколов, которая опутывала его в 1836–1837 годах.
Вторым сотрудником «Современника», о котором хотелось бы здесь коротко рассказать, был князь Владимир Федорович Одоевский.
Чуть ли не последний потомок Рюриковичей, сын знатнейшего дворянина и крепостной крестьянки, Одоевский (1803[19]–1869) детство провел в Москве и даже, кажется, какое-то время жил с семейством Пушкиных, как бы теперь сказали, «в одном дворе». Но ни тот, ни другой о детском знакомстве, если оно и было, конечно, не помнили.
Замечательный писатель и критик, композитор и музыковед, философ и общественный деятель, Одоевский — фигура в русской культурной истории интереснейшая. Сейчас нас интересует его краткое соприкосновение с Пушкиным, прежде всего в 1836–1837 гг. «Мы познакомились, — вспоминал Одоевский в 1860 г., — не с ранней молодости (мы жили в разных городах), а лишь перед тем, когда он задумал издавать «Современник» и пригласил меня участвовать в этом журнале; следственно, я, что называется, товарищем детства Пушкина не был; мы даже с ним не были на ты — он и по летам, и по всему был для меня старшим, но я питал к нему глубокое уважение и душевную любовь и смею сказать гласно, что эти чувства были между нами взаимными, что могут засвидетельствовать все наши тогдашние знакомые, равно мое участие в «Современнике», письма ко мне Пушкина и проч.». Хотя скромный Одоевский немножко приуменьшил хронологические рамки своего знакомства с Пушкиным, в принципе он был прав — тесное сотрудничество между ними относится только ко временам «Современника»…
Вероятно, впервые Пушкин услышал об Одоевском в псковской ссылке, когда Владимир Федорович вместе с Кюхельбекером принялся за издание альманаха «Мнемозина», в котором печатался и Пушкин. Возвратившись осенью 1826 г. в Москву, Пушкин Одоевского уже не застал — тот, женившись, уехал в Петербург, а перед отъездом вынужденно сжег протоколы руководимого им московского общества любомудров, куда входили близкие Пушкину люди: Д. В. Веневитинов, М. П. Погодин, С. А. Соболевский, И. В. Киреевский. В 1831 г. Дельвиг напечатал в «Северных цветах» повесть Одоевского «Последний квартет Бетховена», привлекшую внимание Пушкина «по мысли и по слогу». Как полагал Н. В. Измайлов, исследовавший тему «Пушкин и Одоевский», познакомились они зимой 1829-30 годов, а с 1831 г., когда Пушкин перебрался окончательно в Петербург, встречались достаточно часто.
В 1833 году, рассказывает один из посетителей петербургских салонов, «князь Владимир Одоевский, уже известный писатель, принимал у себя каждую субботу, после театра. Прийти к нему прежде 11 часов было рано. Он занимал в Мошковом переулке (на углу Большой Миллионной) скромный флигелек, но тем не менее у него все было на большую ногу, все внушительно. Общество проводило вечер в двух маленьких комнатках и только к концу переходило в верхний этаж, в львиную пещеру, то есть в пространную библиотеку князя. Княгиня, величественно восседая перед большим серебряным самоваром, сама разливала чай, тогда как в других домах его разносили лакеи совсем уже готовый