В этом смысле он-то как раз был ровня Пушкину. Могло ли случиться, что один русский дворянин, гордящийся своим происхождением, напишет грязный пасквиль, задевающий честь другого? Вообще-то бывало и так. Но в данном случае логика восстает против этого. Аргумент, обнародованный И. Сидоровым, очень весок. Возражать против него будет теперь трудно. Надо думать, что Долгоруков читал книгу Булгарина, коль скоро она вышла в 1846 г., задолго до появления обвинений Аммосова, и, следовательно, ни в чем не оправдывался. Да и что может быть искреннее помет на книге, сделанных при непосредственном чтении. Их же никто не увидит!
Между прочим, прежде чем напечатать сообщение о находке И. Сидорова, редакция журнала отправила пометки на книге Булгарина авторитетным экспертам и получила ответ: это писал Долгоруков. Словом, оправдательных доводов, обеляющих «колченогого князя», накопилось немало. Но как же быть с экспертизой Салькова, после которой Долгорукова стали называть в числе главных виновников гибели Пушкина? И в романах, и в стихах, и со сцены, и с киноэкрана звучали подобные обвинения. Оставалось либо признать графологию доказательством бесспорным, против которого бессильны логика, психология, исторические факты, либо оспорить результаты экспертизы. Пошли, естественно, по второму пути. Пожалуй, первой по времени серьезной попыткой оправдать Долгорукова была статья историка Л. Вишневского[309]. Однако историк ведь не графолог, а оппозиционность князя не доказательство его невиновности в поступке, быть может, совершенном в юношеские годы. Кроме того, Л. Вишневский ищет «полицейский след» в обвинении, выдвинутом против Долгорукова. Но в таком случае в связях с полицией надо подозревать и Данзаса, и Н. М. Смирнова, и дочь Пушкина Н. А. Меренберг, убежденных в причастности Долгорукова к составлению пасквиля.
Следующая после Салькова экспертиза была проведена В. В. Томилиным по инициативе М. И. Яшина в 1966 г. Результат был неожиданным: росчерк под пасквилем сделан рукою И. С. Гагарина, а надпись на обороте «Александру Сергеичу Пушкину» вообще принадлежит лакею Гагарина Василию Завязкину. С этим выводом сразу же не согласились другие эксперты (М. Г. Любарский), утверждавшие, что для «перевода стрелки» на Завязкина нет оснований: слишком мало у нас свидетельств о его действительном почерке. Наиболее доказательный разбор всех возможных связей И. С. Гагарина и доказательств его непричастности к гибели Пушкина проделал А. С. Бутурлин в конце 1960-х годов[310]. После его статьи стало ясно, что экспертиза В. В. Томилина была некорректной.
В 1976 г. был обнародован результат еще одной экспертизы «диплома ордена рогоносцев». На этот раз киевский специалист С. А. Ципенюк пришел к выводу, что почерк диплома по ряду признаков не схож ни с почерком Гагарина, ни с почерком Долгорукова. Экспертиза была тщательная и основанная уже не на одном, а на многих образчиках руки Долгорукова и, конечно, не на единственном росчерке Гагарина. Что касается прежних выводов Салькова и введенного им в заблуждение Щеголева, то эти выводы можно считать опровергнутыми. Видимо, ошибка Щеголева состояла в том, что он доверился человеку некомпетентному — Сальков, фельдшер по образованию, до революции служил в полиции, где занимался дактилоскопией. Пушкинское дело оказалось ему не по плечу. Между прочим, сразу же после публикации экспертизы Салькова Щеголев получил письмо от народного комиссара иностранных дел Г. В. Чичерина: «На почерк П. В. Долгорукова совсем не похоже. Экспертиза Салькова напоминает… экспертизу Бертильона по делу Дрейфуса». Как известно, французский офицер Дрейфус был безвинно осужден за шпионаж на основании заведомо ложной экспертизы документов, найденных у него. К сожалению, Щеголев не внял предупреждениям и основывал свои выводы об исполнителе пасквиля на ложных посылках. Легковесные доводы, «обличающие» Гагарина, через несколько десятилетий принял на веру М. И. Яшин.
И, наконец, о последней экспертизе. Ее по инициативе журнала «Огонек» организовал историк-археограф Г. Хаит[311]. Исследование проводили сотрудники Всесоюзного научно-исследовательского института судебных экспертиз с привлечением ряда других специалистов. Сложнейшая работа привела к важным выводам. Прежде всего, оба сохранившиеся диплома, в том числе и адрес, написаны одним лицом; далее — диплом писал не француз, поскольку в исполнении французского текста имеются серьезные погрешности (подтверждается вывод, сделанный еще в 1924 г. тончайшим знатоком пушкинской эпохи Б. В. Томашевским); чрезмерный росчерк, выведенный в конце пасквиля, был демонстративным проявлением неуважения к адресату по куртуазным правилам того времени. Эксперты пришли к выводу, что диплом написан не простолюдином по чьему-то наущению (как одно время предполагали), а человеком светского круга. Сделан даже такой, далеко выходящий за рамки почерковедения вывод: составителем и исполнителем «диплома» был скорее всего один и тот же человек. Скрупулезное сравнение почерков Долгорукова и Гагарина (в целом ряде образцов) привело к заключению, что итоги экспертизы Салькова не подтверждаются. Более того, можно с уверенностью считать, что анонимное письмо написано не князем Долгоруковым и не князем Гагариным, а каким-то третьим лицом. Кто это «третье лицо», мы не знаем и узнаем ли? Как отмечала С. Л. Абрамович (еще до экспертизы «Огонька»), «…никакими доказательствами, подтверждающими соучастие Долгорукова или Гагарина, мы в настоящее время не располагаем. И это означает также, что единственный аргумент, который Щеголев расценил в свое время как бесспорный и на основе которого он построил свою версию, оказался несостоятельным. А так как за истекшие десятилетия не было выдвинуто ни одного сколько-нибудь убедительного объяснения относительно мотивов, которые могли бы толкнуть Долгорукова на соучастие в деле с анонимными письмами, эту версию следует отклонить как недостоверную». Таким образом, получается, что Долгорукова и Гагарина следует оправдать «за недоказанностью преступления». Однако после того, как почти 120 лет над ними тяготело страшное обвинение, нужно сказать, наверное, больше: «по настоящему делу Гагарина И. С. и Долгорукова П. В. считать реабилитированными»…
Исследователи разных времен, с объяснимой болезненностью воспринимая то обстоятельство, что ни знание пушкинского окружения, ни детальное изучение обстоятельств жизни поэта в 1836–1837 гг., ни почерковедческие экспертизы, наконец, не дают однозначного ответа на вопрос, кто автор «диплома», называли ряд имен — целый «кандидатский список». В него попали люди по единственному признаку — они ненавидели Пушкина. Это С. С. Уваров (о нем рассказывалось в первой главе), его клеврет В. Ф. Боголюбов, две особы женского пола — М. Д. Нессельроде и И. Г. Полетика и некоторые другие. Ненависть их всех к Пушкину известна, однако каких-либо доказательств причастности к почтовому оскорблению, полученному 4 ноября 1836 года, нет.
С 4 ноября уже нельзя положа руку на сердце сказать, что личная драма была как бы фоном, на котором развивались обычная жизнь и труды Пушкина. Оскорбление было тяжким, но главное даже не в этом: Пушкин понимал, что только страшный ответный удар, который он нанесет Геккернам, может заткнуть, рты светской камарилье, оградить от преследований его жену, вернуть ему самому душевный мир. И мысли его были теперь заняты планом отмщения, делом чести, которую почитал он главным своим достоянием.
Вот кратчайшая схема последовавших событий. 4 ноября поутру Пушкин узнает от жены о свидании в доме Полетики. Сразу же приносят от Хитрово пакет с пасквилем. Является Соллогуб с таким же письмом. Вечером этого же ужасного дня Пушкин отправляет Дантесу вызов. На следующий день в квартире Пушкиных появляется барон Геккерн. Он юлит, хитрит и выворачивается, умоляя отсрочить дуэль хотя бы на сутки. Пушкин соглашается, а Наталья Николаевна в отчаянии, тайком от него посылает в Царское Село за Жуковским. Тем временем голландский посланник тоже не дремлет — он уговаривает Наталью Николаевну написать Дантесу письмо с просьбой не выходить на поединок. Расчет подлый: Дантес откажется драться, вняв мольбе обожаемой им женщины. К счастью, Наталья Николаевна не соглашается. Тогда вновь Геккерн обращается к Пушкину, убеждая его подождать еще две недели. Быть может, версия с женитьбой на Екатерине Гончаровой уже возникла. Приезжает Жуковский и начинает свою «челночную дипломатию» — Загряжская, Вяземский, Виельгорский втянуты в обсуждение дуэльной проблемы.
Пушкину, однако, нужно уладить еще одно дело. Видимо, усмотрев в пасквиле намек на ухаживания и сальности императора, он хочет во что бы то ни стало избавиться от казенной денежной зависимости. Для этого он пишет Канкрину, жертвуя последним, что имеет — своей частью Болдина (№ 16). Прими Канкрин это предложение, и путы были бы отчасти разорваны. Но Канкрин отказывает.
С самого начала возникает в уме Геккернов спасительный трюк. Они уверяют «специального представителя» Пушкина, Жуковского, что на самом деле ничего «такого» не было: Пушкину померещилось, Дантес жаждет вовсе не соблазнить его жену и навек замарать честь поэта, а совсем иное — жениться на его свояченице Екатерине Николаевне. Единственное, что препятствует безмятежному счастью, — дуэльные стремления Пушкина. Возьмет он назад свой вызов — и хоть на другой день свадьбу играй. Пушкин по настоянию Жуковского решает покончить с этим делом и пишет удовлетворяющее Геккернов письмо (№ 34).
Но салоны, гостиные, кабинеты, даже будуары полны пересудов, слухов, насмешек, шепота невежд. Распускается клевета, будто Дантес пожертвовал собою: женится на нелюбимой, спасая репутацию возлюбленной. Словно нарочно все делается, чтобы толкнуть Пушкина на кровавый поединок. И тогда 21 ноября он пишет два письма (№ 36–37). Одно Геккерну — дерзкое, оскорбительное, унижающее адресата; другое Бенкендорфу — хладнокровно объясняющее обстановку. Единственный, кто услышал из уст Пушкина текст письма к Геккерну, был В. А. Соллогуб. Он поспешил к Жуковскому, твердо зная, что всякий иной способ предотвращения беды невозможен.