ой дуэли, то мне и неизвестна мера их прикосновенности по сему предмету.
Февраля 3-го дня 1837. Подполковник Данзас.
<…> Барон Геккерн имеет пулевую проницающую рану на правой руке ниже локтевого сустава на четыре поперечных перста; вход и выход пули в небольшом один от другого расстоянии. Обе раны находятся в сгибающих персты мышцах, окружающих лучевую кость более к наружной стороне. Раны простые, чистые, без повреждения костей и больших кровеносных сосудов. Больной может ходить по комнате, разговаривает свободно, ясно и удовлетворительно, руку носит на повязке и, кроме боли в раненом месте, жалуется также на боль в правой верхней части брюха, где вылетевшая пуля причинила контузию, каковая боль обнаруживается при глубоком вдыхании, хотя наружных знаков контузии незаметно. От ранения больной имеет обыкновенную небольшую лихорадку (Febris Vulneraria), вообще же он кажется в хорошем ненадежном к выздоровлению состоянии, но точного срока к выздоровлению совершенному определить нельзя <…>
5 февраля 1837 года. Лейб-гвардии конной
С. Петербург, артиллерии штаб-лекарь
коллежский асессор Стефанович.
Зовут меня Георгий барон Геккерн, от роду имею 25 лет, воспитан я в Французском королевском военном училище, в коем приготовлен военным наукам.
Веры римско-католической, у святого причастия был 7-го января сего 1837 года.
В службу Его императорского Величества вступил я 8-го февраля 1834 года из французских дворян, уроженец из Кольмор-Эльзас, присяга мною учинена только на верность службы, имение имею за родителями недвижимое в Эльзасе.
Во время нахождения моего на службе января 28-го 1836 года из корнетов произведен в поручики; в штрафах по суду и без онаго равно и под арестом не бывал.
Дуэль учинена мною с камергером двора Его императорского Величества Пушкиным 27-го числа минувшего января в 5 часов пополудни, за Выборгскою заставою близ Новой Деревни в роще за Комендантскою дачею, на пистолетах; причина же, побудившая меня вызвать его на оную, следующая: в ноябре м-це 1836 года получил я словесный и беспричинный камергера Пушкина вызов на дуэль, который мною был принят; спустя же некоторое время камергер Пушкин без всякого со мною объяснения словесно просил Нидерландского посланника барона Геккерна передать мне, что вызов свой он уничтожает, на что я не мог согласиться потому, что, приняв беспричинный вызов его на дуэль, полагал, что честь моя не позволяет мне отозваться от данного ему мною слова; тогда камергер Пушкин по требованию моему назначенному с моей стороны секунданту находящемуся при Французском посольстве гр. д'Аршиаку дал письмо, в коем объяснял, что он ошибся в поведении моем и что он более еще находит оное благородным и вовсе неоскорбительным для его чести, что соглашался повторить и словесно, с того дня я не имел с ним никаких сношений, кроме учтивостей. Января 26‑го Нидерландской посланник барон Геккерн получил от камергера Пушкина оскорбительное письмо, касающееся до моей чести, которое якобы он не адресовал на мое имя единственно потому, что считает меня подлецом и слишком низким. Все сие может подтвердиться письмами, находящимися у Его императорского Величества.
Обо всем вышеобъясненном, кроме Нидерландского посланника барона Геккерна, получившего означенное письмо, и находящегося при Французском посольстве бывшего с моей стороны секундантом графа д'Аршиака, никто не знал; советов к совершению или отвращению оной по случаю оскорбления меня ни от кого не принимал и прежних сношений инженер-подполковника Данзаса с камергером Пушкиным я никаких не знаю, кроме того, что только видел его на месте дуэли, к сему присовокупляю, что реляция всего учиненного нами дуэля вручена вышеупомянутым секундантом моим при отъезде его из С. Петербурга камергеру князю Вяземскому, который до получения оной о имеющей быть между нами дуэли ничего не знал.
6 февраля 1837 Геккерн руку приложил.
<…> Посылая довольно часто к г-же Пушкиной книги и театральные билеты при коротких записках, полагаю, что в числе оных находились некоторые, коих выражения могли возбудить его щекотливость как мужа, что и дало повод ему упомянуть о них в своем письме к барону Геккерну 26 числа января, как дурачества, мною писанные. — Пистолеты, из коих я стрелял, были вручены мне моим секундантом на месте дуэли; Пушкин же имел свои; к тому же присовокупляю, что выше помянутые записки и билеты были мною посылаемы к г-же Пушкиной прежде, нежели я был женихом.
10 февраля 1837 К сему объяснению подсудимый поручик Геккерн руку приложил.
Александр Сергеевич Пушкин начал объяснение свое у г. д'Аршиака следующим: получив письма от неизвестного, в коих он виновником почитал Нидерландского посланника, и узнав о распространившихся в свете нелепых слухах, касающихся до чести жены его, он в ноябре месяце вызвал на дуэль г-на поручика Геккерна, на которого публика указывала; но когда г-н Геккерн предложил жениться на свояченице Пушкина, тогда, отступив от поединка, он, однако ж, непременным условием требовал от г-на Геккерна, чтоб не было никаких сношений между двумя семействами. Не взирая на сие гг. Геккерны даже после свадьбы не переставали дерзким обхождением с женою его, с которою встречались только в свете, давать повод к усилению мнения поносительного как для его чести, так и для чести его жены. Дабы положить сему конец, он написал 26 января письмо к Нидерландскому посланнику, бывшее причиною вызова г. Геккерна. За сим Пушкин собственно для моего сведения прочел и самое письмо, которое, вероятно, было уже известно секунданту г. Геккерна. Все сие узнал я 27 января, когда мы были у г. д'Аршиака. Более же я ничего ни прежде, ни после от Пушкина не слыхал. Других же доказательств к подтверждению я от него не потребовал, потому что, знав его всегда за человека правдивого, я словам его поверил.
11 февраля 1837 года К сему объяснению инженер-подполковник Данзас руку приложил.
<…> Подсудимый инженер-подполковник Данзас на вопросы комиссии объяснил следующее: О всем предшествовавшем 27 января он ничего не знал, бывая редко у Александра Сергеевича Пушкина, от него ничего о сношениях его с бароном Геккерном не слыхал, 27 января в 1-м пополудни встретил его Пушкин на Цепном мосту, что близ Летнего сада, остановил и предложил ему быть свидетелем разговора, который он должен был, иметь с виконтом д'Аршиаком; не предугадывая никаких важных последствий, а тем менее дуэли, он сел в его сани и отправился с ним, во время пути он с ним разговаривал о предметах посторонних с совершенным хладнокровием. Прибыв к г. д'Аршиаку, жившему в доме французского посольства, г. Пушкин начал объяснение свое у г. д'Аршиака следующим: получив письма от неизвестного, в коих виновником почитал Нидерландского посланника, и узнав о распространившихся в свете нелепых слухах, касающихся до чести жены его, он в ноябре месяце вызвал на дуэль г. поручика Геккерна, на которого публика указывала; но когда Геккерн предложил жениться на свояченице Пушкина, тогда, отступив от поединка, он, однако ж, непременным условием требовал от Геккерна, чтоб не было никаких сношений между двумя семействами. Невзирая на сие гг. Геккерны даже после свадьбы не переставали дерзким обхождением с женою его, с которою встречались только в свете, давать повод к усилению мнения поносительного как для его чести, так и для чести его жены. Дабы положить сему конец, он написал 26 января письмо к Нидерландскому посланнику, бывшее причиною вызова г. Геккерна. За сим Пушкин собственно для его сведения прочел собственноручную копию с помянутого письма, которое, вероятно, было уже известно секунданту г. Геккерна — более же он ничего ни прежде, ни после от Пушкина не слыхал; других же доказательств к подтверждению он от него не требовал, потому что, знав его всегда за человека справедливого, он словам его поверил. Тут он только узнал, что дело шло о дуэли и что вызов был со стороны Геккерна.
Объяснив все причины неудовольствия, Пушкин встал и сказал г. д'Аршиаку, что он предоставляет ему [Данзасу] как секунданту своему сговориться с ним, д'Аршиаком, изъявив твердую волю, чтобы дело непременно было кончено того же дня. Г. д'Аршиак спросил его при Пушкине, согласен ли он принять на себя обязанность секунданта. После такого неожиданного предложения со стороны Пушкина, сделанного при секунданте с противной стороны, он не мог отказаться от соучастия, тем более что г. Пушкин был с детства его товарищем и приятелем; к тому же он имел намерение и надежду, хотя весьма слабую, к примирению. После ухода Пушкина первый вопрос его был г. д'Аршиаку, нет ли средств окончить дело миролюбно. Г. д'Аршиак, представитель почитавшего себя обиженным г. Геккерна, вызвавшего Пушкина на дуэль, решительно отвечал, что никаких средств нет к примирению. И за сим предложил ему постановить следующие условия: приехать соперникам в начале 5-го часа пополудни за Комендантскую дачу и стреляться там на пистолетах. Расстояние между соперниками назначить 20 шагов; с тем чтобы каждый мог делать 5 шагов и подойти к барьеру. Никому не давать преимущество первого выстрела, но чтобы каждый дал по одному выстрелу когда угодно на означенных 5-ти шагах до барьера, наблюдая, чтобы каждый стрелял друг в друга в одинаковом расстоянии, а в случае промахов с обеих сторон, начинать на тех же условиях. К сим условиям г. д'Аршиак присовокупил не допускать никаких объяснений между противниками: но он возразил, что согласен, что во избежание новых каких-либо распрей не дозволить им самим объясняться; но имея еще в виду не упускать случая к примирению, он предложил с своей стороны, чтобы в случае малейшей возможности секунданты могли объясняться за них. — По окончании разговора его с г. д'Аршиаком он отправился к Пушкину, который тотчас послал за пистолетами, по словам его на сей предмет уже купленными; в исходе 4‑го часа они отправились на место дуэли, куда и прибыли почти в одно время с противниками. Г. д'Аршиак тотчас приступил к измерению расстояния, за сим ему ничего не оставалось делать, как последовать его примеру. — Барьер означен был шинелями секундантов. Потом г. д'Аршиак и он зарядили каждый свою пару пистолетов и вручили по одному противникам, они по его знаку тотчас начали сходиться. Г. Геккерн, не доходя шага до барьера, выстрелил и ранил Пушкина, который упал у своего барьера, они бросились к нему на помощь; но Геккерн остановлен был словами Пушкина, который сказал по-французски: подождите, я чувствую в себе довольно силы, чтоб сделать свой выстрел, г. Геккерн после сего стал на свое место правым боком вперед и прикрыв рукою грудь. — Так как пистолет Пушкина при падении его забился снегом, он [Данзас] подал ему другой. — Пушкин, опершись левою рукою на снег, выстрелил, когда раненный в руку Геккерн упал, тогда Пушкин бросил свой пистолет в сторону, сказав «браво». Видя опасность раны Пушкина, он и д'Аршиак обратили на него все внимание, усадили его в сани, в коих довезли до Комендантской дачи расстоянием с полверсты от места дуэли, а оттуда в карете довез он его к нему на квартиру, оттуда немедленно отправился искать медиков.