Динозавру, внимательно следившему за всем, что происходило в «костяной пещере», показалось, что дикий колдун смотрит прямо ему в глаза через СТ-монитор. Он видел, как жирная физиономия Чёрного шамана полностью закрыла собой монитор, потом указательный палец, больше напоминавший сардельку, погрозил наблюдателю, и тут же экран, взорвавшись ярким световым всполохом, померк.
Что же это такое? — выдохнул лейтенант Фипдясеральд первый помощник Динозавра. — Он убил их всех!
— Пятью обезьянами меньше, — отмахнулся Динозавр. — Но найти общий язык с этим плейбоем будет нелегко.
О выдающемся археонавте профессоре Николае Аристарховиче Кондратьеве, с чьим именем были связаны открытия працивилизации на планете Аравия, Филатов слышал уже давно, но познакомиться с ним лично ему удалось только теперь, когда дела службы привели его на Ботсвану.
Среди рядовых членов экспедиции профессор Кондратьев не выделялся ни высоким ростом, ни изысканными манерами, ни зычным голосом. На вид это был простецкий мужчина среднего роста с выдубленной инопланетными ветрами и ураганами кожей на лице. В руках его, огрубевших и мозолистых, как у простого землекопа, таилась недюжинная сила, о которой было трудно заподозрить человеку, мало с ним знакомому. Невзрачный внешний облик профессора совершенно не вязался с его внутренней сутью. Достаточно было поговорить с ним одну-две минуты, и мнение о нём кардинально менялось. Нет, это был не простак, привыкший к обществу грубых, вспыльчивых пионеров-поисковиков, готовых за лишний кред наняться в любую экспедицию и лететь хоть к чёрту на рога. Николай Аристархович умел не просто покорить собеседника широтой своих знаний, а и заворожить тонкими психологическими этюдами, которые, если вдуматься, помогали человеку не только понять самого Кондратьева, а и глубже познать самих себя. Да, профессор видел людей, с которыми общался, что называется, насквозь, и в этом не было и грана преувеличения.
Филатов, например, ощутил на себе влияние профессора с первых минут общения, когда только прибыл в лагерь экспедиции, разместившийся в довольно уютном местечке между тремя живописными холмами, сплошь покрытыми зарослями тропической растительности. Оттуда было рукой подать до океанского побережья, к которому вело узкое ущелье с петлявшей по нему горной речушкой, нёсшейся между высокими горами с изрядной скоростью.
— В этих горах мы кое-что обнаружили, — рассказал Кондратьев, вводя в курс дела вновь прибывшего сотрудника. — В своё время один спелеолог-любитель обследовал пещеры, о которых давно знают местные жители и считают их дьявольскими, поскольку оттуда часто не возвращаются люди. Но наш спелеолог вернулся и рассказал всем, что обнаружил глубоко в пещере настенные рисунки, изображавшие необычных животных. А дальше… Он утверждал, что они преследовали его.
— Ужас пещер. Явления далеко известные. В пещерах иногда возникают явственные галлюцинации.
— Мы тоже так думали. Произвели соответствующие исследования. Проверили при помощи гипнометодик… Нет, уважаемый, это всё было в реальности. Я, честно говоря, заинтересовался Ботсваной и её пещерами только после непосредственной встречи с тем самым спелеологом. Он вручил мне странные шарики, сделанные из неизвестного материала. Подобные шарики я находил в раскопках на планете Аравия, которой занимался длительное время. Этот факт и сподобил меня решиться на организацию экспедиции на Ботсвану…
Ещё Кондратьев поведал Филатову о том, что терпеть не может людей спокойных и самоуверенных.
— Хочу сразу расставить точки над «и», чтобы между нами не было недомолвок и непонимания, — продолжал Кондратьев. — Я считаю, что Вселенная полна смысла и значения, доступных только пытливому, беспокойному уму. Только с такими людьми мне удаётся сработаться. Если вы собираетесь достичь чего-то в нашем деле, то поверьте в себя, в своё собственное маленькое «Я». Никакого самодовольства и самоуспокоенности!
Казалось, что профессор перепрыгивает с пятого на десятое, говоря то об одном, то о другом. Но при более серьёзном размышлении Филатов пришёл к выводу, что Кондратьев близок ему по духу и по своим взглядам на жизнь и что работать рядом с таким человеком — одно удовольствие.
— Можно взглянуть на находки экспедиции? — спросил Филатов у профессора Кондратьева в конце первого дня их совместной работы, при этом он надеялся хоть что-нибудь узнать, увидеть из того, за чем гонялись аризонские головорезы, прибывшие на Ботсвану раньше его.
— Кое-что мы нашли, — улыбнулся Кондратьев, провожая Филатова в центральную палатку, прикрытую от чужих глаз непроницаемым силовым полем. — Подождите меня здесь, поскольку охранное устройство рассчитано только на моё биополе…
Кондратьев скрылся в палатке, но скоро вернулся, неся в руках два предмета, похожих на сброшенные хитиновые покровы двух гигантских жуков, переливавшихся в лучах закатного светила всеми цветами радуги.
— Вы заметили их цвет?! — восторженно спросил Кондратьев, осторожно прикасаясь пальцем правой руки к мёртвым панцирям ископаемых насекомых, лежащих на его левой ладони. — Наши далёкие предки две с половиной тысячи лет назад были почти дальтониками. Ксенофонт знал всего три цвета радуги-пурпурный, красный и жёлтый, даже Аристотель говорит в своих сочинениях только о трехцветье. Демокрит уже знал четыре цвета — чёрный, белый, красный и жёлтый. Люди двадцатого столетия, например, по сравнению с нами, ныне живущими, смотрели на мир из семи цветов радуги. Мы с вами знаем и различаем двадцать один цвет. И все эти цвета попеременно отражаются на спинках этих тварей.
— А вообще, что это такое? — восхищённо спросил Филатов, с интересом разглядывая «панцири». — Уж очень они похожи на гигантских насекомых…
— Мы сначала тоже так считали, но… Смотрите!
Филатов от неожиданности даже отпрянул, поражённый увиденным. На панцирях насекомых вдруг начали появляться и быстро исчезать какие-то знаки, похожие на письмена. Некоторые значки напоминали человеческие хромосомы.
— Каково? — усмехнулся Кондратьев, заметив реакцию собеседника на увиденное. — Не удивлюсь, если после расшифровки этих знаков и символов мы получим письмо из далёкого прошлого этой планеты…
— Неужели эти находки сделаны здесь? — недоверчиво взглянул на профессора Филатов, в голове которого родилась сумасбродная, как ему показалось вначале, мысль о возможных связях цивилизации приоров с цивилизацией интерианцев. Чем чёрт не шутит, а вдруг интерианцы на самом деле давным-давно обжили подземелья Ботсваны. Это было бы потрясающим открытием…
— Где же ещё? Конечно, здесь, Вот в этих самых горах…
— А чудовищ вы там случайно не обнаружили? Я имею в виду тех, что до смерти напугали вашего знакомого спелеолога?
— Ищем, — не принимая шутливого тона собеседника, вполне серьёзно проговорил профессор. — Для этого в нашу экспедицию включён большой специалист по космопалеонтологии профессор Аэртов. Он третьи галактические сутки из пещер не выходит, так его заинтересовали наши чудовища. Надеюсь, что-нибудь откопает со своими рабочими роботами.
— Хотелось бы с ним пообщаться. Может быть, есть смысл и мне отправиться в подземелье? — раздумывал вслух Филатов, не отрывая глаз от удивительных «насекомых».
— Не советую. Скорее всего, с профессором Аэртовым вы разминётесь. Он вот-вот должен подняться из нижних лабиринтов на свет. А одному, без рабочих роботов, лазить по этим подземельям я даже врагу бы не пожелал…
А Аэртов объявился на следующее утро усталый и злой, как тысяча чертей. Поэтому Филатову ничего не оставалось делать, как ждать удобного момента для того, чтобы расспросить профессора о чудовищных животных, чрезвычайно заинтересовавших его. Однако особенно долго ждать ему не пришлось. Аэртов сам подошёл к Филатову во время обеденного перерыва и проговорил:
— Николай Аристархович сообщил мне, юноша, что вы жаждете поговорить…
На «юношу» Филатов не обиделся, хотя давно уже вышел из этого возраста. Но всё равно профессор Аэртов по годам был раза в два старше его и потому мог себе позволить некоторую вольность в обращении с ним.
Аэртов был низенького роста, худощав и не ходил, а бегал на своих коротеньких кривоватых ногах.
— Так чем могу быть полезен, юноша? — снова спросил Аэртов.
— Меня очень заинтересовали рассказы первооткрывателя пещер о неких чудовищах, якобы обитающих в подземных лабиринтах, — начал Филатов. — Хотелось бы побольше узнать об этом…
— Дорогой мой! Я и сам бы многое отдал, чтобы отловить хоть единственный экземпляр такой зверюги или на худой конец найти её костные останки… — встрепенулся маленький профессор космопалеонтологии. — Помните Эллиля — одного из главных богов шумеро-аккадского пантеона? Да-да, того самого, что являлся сыном главного бога Ану — «отца всех богов». Эллиль — бог плодородия и жизненных сил, а также необузданных стихий. Так вот…
И Аэртов поведал старинную легенду о проделках Эллиля. Давным-давно юная Нинлиль воспротивилась приказу матери Нунбаршегуну выйти замуж за бога Эллиля. Тогда бог насильно овладел непокорной девушкой прямо в барке на воде, за что и был сослан сонмом «старших богов» в подземный мир. Нинлиль, носившая в чреве его младенца (будущего бога луны Наину), последовала за супругом. Там Эллиль ещё трижды соединялся со своей женой, которая и произвела на свет ещё трёх сыновей — подземных богов. В шумерских текстах везде подчёркивается злобный нрав Эллиля и его ненависть к людям. Но он, тем не менее, является создателем земли, тогда как его отец, бог Ану, создал только небо.
— … Но главное даже не в самом мифе, — продолжал уже не бегать, а только ходить кругами возле Филатова профессор космопалеонтологии. — А в том, что символом Эллиля является не что-нибудь, а рогатая тиара, стоящая на священном алтаре. Это же изображение, представьте себе, я отыскал на нижних ярусах пещеры. Кстати, местные жители рассказывают предание о боге Эллиле один к одному с шумерским вариантом, но только называют самого бога иначе. У них он зовётся «богом Приора». Не отсюда ли пошло название «цивилизация приоров», которая якобы существовала здесь за